Белый жук в чёрной сметане

ОНА: – Если бы имела семью, может, и знала бы…

ОН: – Это когда двое собираются, производят еще одного-двоих, и все начинают собою жертвовать. Он жертвует собой ради жены и детей, постепенно перестает быть мужиком. Она жертвует собой ради мужа и детей, постепенно перестает быть женщиной. Потом все пролетело и оба терпят друг друга ради детей, а дети терпят этих своих родителей, не понимая, ни зачем они появились на свет, ни почему им не дают жить, раз уж появились, ни почему они всем должны уже с самого детства – в том числе ходить на дурацкую художественную гимнастику или еще какую-то хрень, а самое главное – в эту фабрику смерти под названием «школа».

ОНА: – Ну что же ты, прямо так.

ОН: – Сколько у тебя детей училось в школе?

ОНА: – Да пока, как ты догадываешься, не сподобилась.

ОН: – А у меня двое… Нет, на самом деле все просто. Тот, кто сам не личность, не может научить другого быть личностью.

ОНА: – А ты, личность?

ОН: – Наверно, пока ещё нет.

Пауза

ОНА: – Прости… А как же твоя… Ну, в смысле мать Киры?

ОН: – А когда Надя ушла, и мы переехали сюда, уже не смогли быть вместе. Там растворилась в воздухе работа, здесь растворилась в воздухе семья. По-моему, она до сих пор не может простить мне, что Надя ушла.

ОНА: – А ты здесь причем? Машина каждого может сбить. Ой, извини…

ОН -… Прошлое себя исчерпало, настоящего не видно, будущее – пособие по старости в чужой стране. У тебя отняли самое главное. Тебе всё время кажется, что если ты не живёшь собой – то хотя бы живешь кем-то. А потом этого кого-то не становится. И ничего не становится.

ОНА: – Это не совсем так, милый.

ОН: – Спасибо!

ОНА: – За что?

ОН: – За «милого». Давно меня так никто не называл. Если вообще когда-то кто-то так называл.

ОНА: – Ну, это же правда. Ты действительно милый.

ОН: – Я старый динозавр.

ОНА: – Брось.

ОН: – Пережиток эпохи.

ОНА: – Перестань

ОН (улыбаясь): – Хренов терминатор в будке.

ОНА: – Сейчас кусаться буду.

ОН: – Я невкусный… (пауза) И вообще, если честно, дебил, ты права.

ОНА: – Господи… я же так не думаю! Ну что ты так?

Звонит телефон. ОН отвечает.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Слушай, ее до сих пор нет.

ОН: – Серьезно? Ну, погуляет и придёт.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Ты что не понимаешь? Телефон до сих пор выключен!

ОН: – По-моему, ты напрасно беспокоишься.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – В смысле?

ОН: – Слушай, ну, это молодёжные дела. Мало ли, что у них там. Ну, не знаю… Я за неё спокоен.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: Ты спокоен? Да как ты можешь? Спокоен он! Конечно, живешь там один в свое удовольствие, ни за что не отвечаешь.

ОН: – Я отвечаю за то, чтобы вы с ней были обеспечены. А, кстати, ты со своим хозяином магазина живешь не в свое удовольствие? Даже удивительно. Я-то думал, он тебе вечерами у камина Пушкина читает.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Не твое дело, понял? Отвечает он… Ты выполняешь решение суда по алиментам. И тебя вообще не касается моя жизнь с моим новым…

ОН: – Не пойми кем. Он ведь с тобой так и не расписался? И не распишется, правда?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Да пошел ты!

ОН: – Его правильная местная родня – она как относится к перспективе законного брака с какой-то там приезжей? И, если что, дележа имущества? Без восторга, правда? Да и сам он, наверное, не дурак…

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Ну, ты и свинья.

ОН: – На этом карнавале я могу быть хоть свиньей, хоть Красной шапочкой. Главное, чтобы вы не попали к серому волку, который сегодня держит вас у себя и водит по кафешкам, а завтра может выкинуть на улицу. Вот и всё.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Ты посмотри, какой он заботливый! Если так, то, что же ты о своей дочери не беспокоишься?

ОН: – С ней все хорошо.

Пауза.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Подожди, ты что-то знаешь?

ОН: – Просто знаю, что все хорошо.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Слушай, это не игрушки. Я ее мать! И опекун! Я за нее отвечаю… ты не имеешь права! Если ты что-то знаешь и не говоришь мне, я в полицию напишу.

ОН: – Как красиво заканчиваются двадцать с лишним лет супружеской жизни. «В полицию напишу…»

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ: – Сволочь.

Отключается.