Улица Яффо

– Прекрасно, моя милая. – Морис не решался взглянуть в глаза Ясмине, чтобы она не угадала его мыслей.

Но держать что-то в тайне от нее он не мог. Ночью, когда Жоэль уснула, он вышел с Ясминой из барака и спросил напрямую:

– Ты искала Виктора?

– Да что тебе опять в голову взбрело?

– Не обманывай меня. Никогда. Ясмина, мы должны держаться вместе.

Он крепко сжал ее руку, но не грозно, а с порывистой нежностью. Она не могла больше отпираться и призналась:

– Я пыталась, Морис, но у меня не получается. Ты говорил, что я должна его забыть, но…

– Ты не должна его забывать. Но он же умер.

– Он не умер.

– Мы оба были на его могиле в Неаполе, разве не помнишь? Мы видели его знакомого. И он рассказывал, как Виктор утонул. Когда переносил ребенка на корабль. Он не может быть жив!

– Но я вижу его каждую ночь, во сне…

– Это же просто сон, Ясмина!

– Нет! Мне снится та ночь, когда мы сели на корабль… Ты же сам видел, там в другой лодке был Виктор! У него была фуражка Пальяма.

– Нет, Ясмина. Было темно. Шел дождь. И лодка находилась от нас метрах в пятидесяти!

– Ты думаешь, я не узнаю моего собственного брата? Он мой самый близкий человек на свете!

Едва сказав эти слова, она поняла, что ранила Мориса. Ей стало жаль его. Но это была правда. И Морис это знал. В дверях барака появилась Жоэль, сонно потирая глаза, она искала родителей. Ясмина быстро подхватила ее на руки и унесла внутрь. Морис остался снаружи, в темноте, и внезапно почувствовал себя безмерно одиноким среди стрекотания цикад.

* * *

Ничто не могло поколебать и сбить с пути его жену. Ни возмущение родителей ее скандальной беременностью, ни сплетни соседей. Ни кораблекрушение, ни ожидание нового судна в Афинах. Лишь одно имело власть над ней и могло разделить ее с Морисом – призрак в ее голове. Внутреннее равновесие, с трудом обретенное ею после смерти Виктора, пришло в смятение после той ночи на берегу в Остии, когда она поверила, что узнала в матросе своего брата. Но как мог он покоиться на кладбище и одновременно перевозить эмигрировавших евреев? За все их путешествие Морис с Ясминой поссорились один раз, единственный за все их супружество, и с тех пор она не делилась своими мыслями. Морис поверил, что все позади, но сейчас внезапно ощутил, что земля качается под его ногами, и так будет всегда, пока существует Виктор. И неважно, жив он действительно или только в голове Ясмины.

* * *

– Ты все еще любишь его? – спросил Морис, вернувшись в барак.

Ясмина сидела на лежанке, уткнув лицо в ладони. Она подняла голову, долго смотрела на него и наконец ответила:

– Ты говоришь, что я не должна тебя обманывать. Конечно, я люблю его. Как могу я не любить собственного брата?

Морис сел рядом и понизил голос:

– Почему ты так держишься за него? Он сделал тебе ребенка и бросил тебя. – Он взглянул на Жоэль, мирно спящую под одеялом. – Он хотел, чтобы ты сделала аборт и избавилась от Жоэль, тебе это известно?

– Но без него, – ответила Ясмина, – она вообще не появилась бы на свет.

Морис нервно огляделся по сторонам. Через открытую дверь ветер заносил пыль. Ясмина нежно прижалась к нему.

– Знаешь, я не простила Виктора, – произнесла она. – Я так зла на него.

Ее искренность удивила Мориса. Он видел, что она борется с собой.

– Я никого еще так не ненавидела.

Он ласково взял ее за руку:

– У него были свои причины. Если бы мой народ не причинил вам всего этого, Виктору не пришлось бы уйти в Сопротивление. Он оставил тебя, чтобы защищать свой народ.

– А если бы он не ушел, – добавила Ясмина, – ты не был бы сейчас со мной. Мактуб, так предначертано.

– Когда ты сможешь его простить?

Он увидел, как в ее глазах, тех самых, что могли дарить огромную любовь, разверзлась бездна. Вспыхнуло темное пламя, исток которого он был не в состоянии ни понять, ни тем более усмирить. Она способна убить, мелькнуло у него в голове. Он был рад, что это чувство вызывает другой мужчина, но одновременно ощущал собственную чуждость. Это касалось только ее и Виктора, а он оставался статистом в их истории.

* * *

С тех пор Ясмина не упоминала имени Виктора, однако это не значило, будто она его забыла. В любом браке, даже самом лучшем, бывает конфликт, который невозможно разрешить, а можно только пережить. Потому что силы, питающие его, ускользают от сознательной воли.

– Дай мне время, – просила она. И добавляла: – Al cuore non si commanda[7 - Сердцу не прикажешь (ит.).].

Морис понимал, что от его настойчивости она лишь замкнется в себе. Так что он упражнялся в терпении и, подобно влюбленным и дуракам, тешил себя надеждой, что время на его стороне.

Как-то вечером – Жоэль отлично помнит, что она как раз выловила последнюю осеннюю пчелу из банки с вареньем, – Морис спросил ее, хотела бы она, чтобы у нее появился братик или сестричка. Захлопав в ладоши, Жоэль воскликнула «Да!», но глядевшая на них Ясмина вовсе не радовалась.

– Только когда у нас будет квартира, – сказала она. – Здесь не место рожать ребенка.

– Как хочешь, – ответил Морис, скрыв разочарование.

* * *

Если на корабле мечтания помогали победить голод, то ожидание среди заборов изматывало людей. Одни влюблялись, другие разбивали себе головы, третьи продавали последние пожитки за пару бутылок виски. Появились саранча и комары, снег и град, лягушки и болезни; их терзали все кары египетские, но переселение в землю Ханаанскую, где текут мед и молоко, заставляло себя ждать.

«Лучше б мы остались дома, – говорили они. – Нам обещали рай земной. Чертова страна. Чертова жратва. Чертовы комары».

Не все они прошли через концлагеря, многие могли бы жить нормальной жизнью – быть сапожником в Тессалониках, зубным врачом в Ленинграде, торговцем в Касабланке. Некоторые отправились в путь по убеждению, другие плыли по течению, боясь остаться в одиночестве. И все же ни один не видел для себя дороги обратно. Пусть даже дома их еще стояли, но разрушилось то, что скрепляет родину изнутри, – доверие. Когда убийцы вышли на улицы городов и деревень, каждый стал ближним только самому себе; предательство и равнодушие разрушили соседские, дружеские и даже семейные связи. Кто доверял ближнему, мог назавтра болтаться на виселице, а кто в это безбожное время уповал на Бога, был глупцом. Каждый научился защищать свою жизнь зубами и когтями, хоть она и не стоила ни гроша.

На праздник Песах они пекли пресный хлеб. Но пока старики читали в Пасхальной Агаде рассказ об Исходе из Египта, напоминая о завете с Богом, молодежь приникла к радиоприемнику, чтобы услышать «Голос Израиля». Да нет никакого Бога, который разделяет море и ведет свой народ через пустыню, говорили они. Нас бросили, и мы должны сами отвоевать свою судьбу.

* * *

Одна-единственная новость по радио могла полностью перевернуть весь настрой в лагере: от летаргического сна – к возбуждению, от эйфории – к унынию. Когда от взрыва бомбы, устроенного подпольным ополчением Иргун [8 - Иргун – еврейская подпольная организация, действовавшая на территории Палестины с 1931-го по 1948-й, исповедовала радикальный национализм; после создания Государства Израиль самораспустилась.] в офицерском клубе в Иерусалиме, погибли двадцать британцев, равнодушие солдат сменилось враждебностью. Некоторые евреи собрали вещи и вернулись в Европу, другие надеялись уплыть в Америку, но у них не было денег на билет. Даже Зеэв начал сомневаться, осуществится ли когда-нибудь его мечта, – несмотря на вербовку, слишком мало евреев ехали в этот небезопасный уголок мира, чтобы составить большинство в Палестине. Многие охотнее поехали бы на Запад, но американцы все спорили про иммиграционные квоты. А британское правительство, тридцать лет назад обещавшее евреям родину в Палестине, выбившись из сил, переложило неразрешимую проблему на ООН. Организация Объединенных Наций решила направить в Палестину делегацию для выработки плана действий. Но Арабская верховная комиссия отвергла это как иностранное вмешательство, то есть миссия изначально была обречена на провал. Казалось, никто больше не думает о беженцах на Кипре.

* * *

И тут произошло нечто, изменившее ход истории. Не мощью оружия, а силой образов. Это был списанный речной пароход «Президент Уорфильд», который Хагана выкупила и переименовала в Exodus, «Исход». Первоначально рассчитанный на пятьсот пассажиров, судно взяло на борт четыре тысячи пятьсот еврейских беженцев во Франции, в основном тех, кто прошел немецкие концлагеря. На глазах у всего мира оно должно было прорвать британскую блокаду и пристать к берегу в Палестине. Лагерь номер 60 следил за его передвижением по радионовостям. Британские военные суда протаранили корабль в международных водах. Переселенцы защищались изо всех сил, но когда британцы открыли огонь и убили трех человек, капитан сдался. Британцы отбуксировали ветхий корабль в порт Хайфы. Когда корабль входил в порт, пассажиры демонстративно запели «Атикву». Британия решила показательно проучить нелегальную иммиграцию. Вместо того чтобы отправить евреев на Кипр, они выслали все четыре тысячи пятьсот человек обратно во Францию на других кораблях. Однако беженцы отказались там сходить на берег. Они не сдавались в течение нескольких недель, без достаточного питания, в невыносимых гигиенических условиях, а беженцы в Лагере номер 60 объявили голодовку в знак солидарности. Газеты называли корабли «плавучим Освенцимом», президент Франции отказался силой высаживать беженцев на берег. Тогда британцы перевезли судна туда, откуда они изначально отплыли, – в Германию. В Гамбурге британские солдаты насильно и довольно грубо вынесли пассажиров на берег и интернировали в лагеря в британской оккупационной зоне. Из концлагеря – снова в немецкий лагерь, эти фотографии обошли весь мир, вызвав волну негодования. Британская армия, освободившая концентрационные лагеря, вдруг оказалась в роли преследователя преследуемых. Теперь даже в тех странах, где раньше скептически относились к сионизму, общественное мнение склонилось в пользу евреев. Вскоре, в сентябре 1947 года, комиссия ООН предложила разделить Палестину на еврейское и арабское государства. В Лагере номер 60 ликовали. До их далекой мечты было теперь рукой подать.