– Отец, ты прав, – сказал Ирод покорно, – твоим советам внимали и великий Помпей, и великий Цезарь. Я не хочу быть самонадеяннее их. Но я должен показать Иерусалиму и всей Иудее и мое могущество, и мое великодушие. И я это сделаю.
– Но как? – спросил Антипатр.
– Я сначала приведу их в трепет, а потом в умиление.
– Хорошо, делай как знаешь; но только поклянись мне, сын мой, что не сделаешь зла ни Гиркану, ни синедриону, ни Иерусалиму.
– Клянусь именем Того, который остановил солнце для Иисуса Навина.
– Благодарю, сын мой, – сказал растроганный Антипатр. – А теперь, – обратился он к Фазаелю, – мы поспешим в Иерусалим. Никто не должен знать, что мы виделись с Иродом.
Утром следующего дня население Иерусалима пришло в такой ужас, какого не испытало оно даже тогда, когда осаждал Помпей. С ночи город был обложен войсками Ирода, словно железным кольцом. Мало того, на Голгофе, на Елеонской горе и на всех окружных высотах воины Ирода водружали целый лес крестов. Невообразимый вопль и стенания слышались по всему городу. Обезумевшие от страха мужчины, женщины и дети толпами спешили к храму, чтобы принести разгневанному Иегове последнюю жертву перед смертью. В Овчей купели не хватало ни места, ни воды для омовения жертвенных агнцев. Дым от жертвенных всесожжений облаками носился над городом и заслонял собою утренние лучи солнца, которое кровавым шаром выкатывалось из-за Елеонской горы, покрытой лесом крестов, между которыми, словно горящие факелы, сверкали медные каски и щиты римских гоплитов. Многие раздирали на себе одежды и посыпали головы пеплом из-под жертвенников. Чем-то похоронным звучали в воздухе медные трубы глашатаев первосвященника, которые созывали народ ко дворцу Гиркана. Члены синедриона раньше были вызваны во дворец и находились уже там. Туда же спешили Антипатр, Фазаель и Малих, начальник небольшого иерусалимского гарнизона.
Скоро ко дворцу потянулись толпы иерусалимлян, преимущественно женщин и детей, которые оглашали воздух невыразимым воплем. Мужчины же, воодушевляемые служителями храма, готовились к отчаянной защите святыни – умереть с орудием в руках в притворах храма и у подножия жертвенников.
Все пространство около дворца, соседние улицы и кровли домов, прилегавших к дворцу, были скоро запружены рыдающими женщинами, которые поднимали над головами грудных младенцев, как бы моля Небо о пощаде и поручая этому безжалостному Небу своих детей.
Но вот на возвышенной галерее показалась величественная фигура Гиркана в полном одеянии первосвященника и в сопровождении всего сонма синедриона.
Вопли мгновенно смолкли. Слышались только отдельные рыдания. Первосвященник воздел руки как на молитву.
– Жены иерусалимские, не плачьте! – возгласил он, как бы сам захлебываясь от рыданий. – Всемогущий Бог смягчил сердце того, кто в гневе своем готовил нам смертную казнь на кресте.
В это мгновение показывается на галерее Ирод в порфире. За ним выступали Антипатр, Фазаель и Малих. Кругом наступила мертвая тишина.
– Жители Иерусалима! – прозвучал в воздухе металлический голос Ирода. – Снисходя к заступничеству за вас святого отца нашего и первосвященника и внимая словам любви и мира высокого синедриона, я прощаю Иерусалиму вины его передо мною и ныне же повелю снять с окрестных гор приготовленные мною орудия казни. Идите к домам своим и к своим мирным занятиям.
– Осанна! Осанна! Осанна! – раздались радостные возгласы.
Но Ирод не слышал их. Он быстро удалился во внутренние покои дворца.
Войдя в тронное помещение, он остановился как очарованный. На нижней ступеньке, ведущей к тронному месту, словно светлое видение, стояла золотокудрая Мариамма. Она еще спала, когда рано утром Антипатр по соглашению с Гирканом тайно ввел Ирода в город и провел прямо во дворец, и потому не видела еще своего бывшего пестуна и приятеля и только слышала, что он что-то говорил с галереи народу.
Девочка смотрела как-то не по-детски строго и не двигалась с места.
– Мариамма! Девочка милая! – нежно проговорил Ирод, приближаясь и расставляя руки, чтобы обнять ее.
Девочка порывисто отстранилась от объятий.
– Деточка! Да разве ты не узнаешь своего Ирода? Разве ты забыла, как я носил тебя на руках? Разве не я, твой Давид, спасал тебя от раби Элеазара, когда он, нарядившись свирепым Голиафом, в львиной шкуре, хотел, бывало, похищать тебя? Деточка? Ведь я твой Давид.
– Нет, ты не мой! – быстро сказала девочка и убежала. Ирод стоял ошеломленный.
– Как она выросла! – сказал он в раздумье. – Что за красота!.. Теперь я постарел для нее.
Ирод грустно покачал головой.
VII
В это тревожное для Иудеи время совершилось событие, имевшее мировые последствия. В Риме, в присутствии всего сената, к подножию статуи великого Помпея пала гениальная голова того, кто дал корону фараонов Клеопатре, а Ироду очистил путь к короне царства Иудейского; пораженный мечами друзей и недругов, Цезарь не успел совершить своего последнего подвига – отмстить парфянам за смерть своего бывшего друга Красса, которому свирепые азиаты, за его жадность к золоту, этим золотом залили ненасытную глотку. Главные убийцы Цезаря, Брут и Кассий, с разрешения сената поделили между собою азиатский Восток, причем Кассий сделался владыкою Сирии и Палестины, а всю западную половину обширной Римской империи стали ожесточенно делить между собою всемогущий, после Цезаря, Антоний и юный внук Цезаря, хитрый, осторожный, как старик, вкрадчивый до подлости мальчик, перехитривший всех стариков, крутолобый школьник Октавиан. Страшная междоусобная война охватила мировую державу Вечного города. На войну нужны были деньги, и Кассий немилосердно стал грабить подчиненные ему провинции. Города и целые области стонали от его разбойничьих налогов. Когда приближенные докладывали этому тупому тирану, что народы его провинции совсем разорены им, он только нагло улыбался.
– Я оставил им солнечное сияние, – говорил он. – Чего же им больше?
Очередь грабить дошла и до иудеев. На них наложена была контрибуция в семьсот талантов[16 - Талант – самая крупная денежно-счетная единица и мера веса драгоценных металлов и изделий из них в Иудее и других странах Малой Азии. Венец аммонитского царя имел вес один талант. Древнегреческий талант равнялся 25,5 кг.] – это около полутора миллионов рублей. Ловкий и догадливый не менее крутолобого школьника Октавиана, Ирод понял всю важность минуты, и пока Фазаель и Малих, понукаемые угрозами Антипатра, из всех сил выбивались, чтобы собрать наложенную на иудеев подать, он уже успел все это содрать со своей Галилеи и лично представил Кассию свою долю, сто талантов.
Мало того, когда вслед за ним вспыхнула великая война между восточною и западною половинами Римской державы, во главе которых стояли: первой – Брут и Кассий, убийцы Цезаря, второй – мстители его великой тени, Антоний и крутолобый юноша Октавиан, Ирод с таким искусством играл свою роль, что очарованные им Брут и Кассий, угадывая в нем крупные таланты и воина и администратора, немедленно доверили ему начальство над сильными отрядами конницы и пехоты, и, кроме того, Кассий обещал даже, по окончании войны, поставить его царем над Иудеей.
Об этом обещании проведал Малих. Страстный по натуре, горячий иудейский патриот, Малих состоял начальником иерусалимского гарнизона и, видя преобладание в стране семейства всемогущего идумея, давно питал глубокую ненависть к Антипатру и его сыновьям, в особенности к даровитому и счастливому Ироду. Теперь же, проведав, что последнего ожидает царский венец, Малих решил в душе извести все семейство Антипатра, а потом, пользуясь слабостью и бездарностью Гиркана, самому захватить венец Давида и Соломона.
Но как извести такую силу, которая в состоянии уничтожить его самого? Открытая борьба невозможна. Это значит сдвинуть с места Елеонскую гору. Надо извести ненавистных идумеев хитростью, ловушкой, как изводят иногда львов заиорданской пустыни, сильной отравой, добываемой в каменистой Аравии. Пузырек с такой отравой доставила ему когда-то одна старая арабка, сына которой он освободил из темницы.
Случай для приведения в исполнение преступного замысла представился скоро. По случаю возвращения Антипатра из Тира, куда он отвозил подать, собранную с Иудеи для Кассия, Гиркан давал в своем дворце обед в честь Антипатра. Для Малиха это было на руку; пусть старый идумей подохнет на глазах первосвященника, у него во дворце… И Антипатр подохнет, и… старый Гиркан в подозрении… А он, Малих, чист как солнце.
Малих знал, что главный виночерпий Гиркана, Рамех, тоже ненавидит идумеев. Он и обратился к Рамеху. Он заговорил о самом больном месте двора Гиркана, о том, что идумей захватили всю власть в свои руки и скоро захватят и дворец.
– Уже дело к тому идет, – добавил лукавый иудей.
– Как? – удивился и испугался Рамех.
– Так! Ирод думает взять себе в жены Мариамму, а Аристовула отправят в Рим заложником, да там и порешат с ним. На этом обеде и состоится сватовство Мариаммы.
– Но ведь она еще крошка, – возразил Рамех, – ей всего десять лет. Она еще играет в куклы.
– Это ничего, добрый Рамех, девочки от кукол прямо переходят к собственным детям – те же куклы. Теперь пока состоится обручение, а года через два-три и брак.
– Но как же так? Ирод уже женат на такой же, как сам, идумейке Дориде, и у них уже есть сынишка Антипатр?
– Что ж, закон не запрещает иудею иметь две или три жены, а идумею и подавно, – сказал Малих.
Рамех был поражен. Ему особенно жаль было и противно думать, что общая любимица, крошка Мариамма, достанется кровожадному идумею, и притом в качестве сподручной жены.
– Этому не бывать! – горячо сказал он. – Я их всех опою таким зельем, что они в несколько месяцев переколеют. У меня есть такое снадобье из Египта.
– А у меня, мой друг, есть снадобье получше, – улыбнулся Малих, – оно изгоняет из человека нечистого духа в несколько минут. Этого снадобья я и дам тебе. Им только следует помазать чуть-чуть края чаши, из которой будут пить, и смерть выпита.
– Отличное снадобье, – одобрил Рамех.
– Да, но чтобы на тебя не пало подозрение, я и об этом подумал, – сказал Малих. – Видишь ли, у идумеев есть обычай, что если они чествуют особенно дорогого и почетного гостя, то вино разливает в чаши не виночерпий, а младшая в семье дочь. Это и должна сделать Мариамма. Антипатру же будет особенно лестно, что для чествования его будет соблюден его родной обычай.
– Умно, очень умно придумано, – обрадовался виночерпий, – лучше этого не мог бы придумать и сам премудрый Соломон.
На этом и порешили.
Антипатр явился на пир очень оживленный. В обхождении с ним Кассия, когда в Тире он отпускал его в Иудею, проглядывало большое расположение к нему и к его «равному по доблестям отцу – сыну Ироду», как выразился могущественный римлянин. Кассий прозрачно намекнул ему, что Азия обширна и богата и что недалеко то время, когда римские орлы, за дружбу Антипатра к Риму, принесут в своих могучих когтях царские венцы на голову Антипатра и всех сыновей его.
В обширном покое пиршеств дворца Гиркана Антипатр нашел уже раби Семаию и раби Авталиона со всем синедрионом, а также Малиха и других сановников Иерусалима.
Скоро придворные служители внесли сосуды с вином и другие угощения. Перед каждым гостем поставили по золотой чаше для вина, которые расставлял главный виночерпий Рамех.