Бардо

Поцелуи целуются друг с другом. Приставания пристают. На ноге ноготь. А если бы так не получилось с Димой, ты была бы другой? Бы-ла-был-но-гой. Стал-пере-гной.

Стены заигрывают с людьми. Ее не найти, как не ищи. Вера сама-мама-гум. Ты не была такой. Ты изменилась. Что произошло? Што-прои-зошлот. Это именно стены, как кашалот, тяжелые. Это именно из-за них Роману так трудно дышать! Останься.

Они давят на него всей своей массой. Сверхмассивные звезды разевают свои рты от оргазма. Я в ужасе от того, какая ты. Стены такие прямые, такие толстые, стройные! Такие квадратные, диванные, слишком квадратные, слишком диванные. Просто не делай, когда не просят.

А что я делаю? Я же хочу помочь. Я знаю, все это с семьей. И Димой. Какие же эти стены скотины… Я знаю, как это все тяжело. Тяже-лох. Не надо. Ни-ннада. Ты не знаешь, каково это. Ка-ша-лот-эта. Да, прости, но я же. Но-ад-же. Но ведь я же здесь, ад-же-есть, с тобой-бой, я-с-тобой-бой, и я люблю тебя, убьют-тебя. Среди всех слов есть лишь одно: люблю. Лыш-однот-лублу. Я знаю. Мне жаль. Ле-жаль. Это ничего не меняет, че-гори-меняе. И все же, мне жаль, бе-жаль. Забавно. За-бамбу. Забавно? Как это? Если тебя нет, я.

Тебе всегда было мало – сегдар-бл-малот – того, что я мог тебе дать. Магур-тибя-дар. А я отдал все. Дал-сё. И то было меньшим из всего, что я могу ради тебя. Немного времени, немного передышки, немного тишины, немного я и много ты, ты, ты. Много ты, много мы, много нас – это все, чего хочу. Где ты? Вернись, пожалуйста. Пожарастар. Я в себе, как в клетке. Я за клеткой, как не в себе. Я в тебе, как в поцелуе. Я без тебя не существую.

Стены бунтуют. Она может мне всё что угодно…, а я – улыбнусь лишь, всего лишь, и всё, прощена. Пространства не ма. Стены пожрали его. А если взять ипотеку? Тогда мы сможем купить себе квартиру или еще что. Более того, эти вонючки выдышали и весь воздух. Теперь стоят, как ни в чем не бывало. Мы, мол, стены – с нас довольно! Нет, нет, нет! Так не пойдет! Так совсем не пойдет! Нужно найти нормальную работу, а не это дерьмо. И что, всю жизнь нищенствовать? Вот так? А что ты можешь мне дать? А что я могу? Сама-мама-гум.

Стены режут себе вены. Нет здесь никакой Веры. Черная кровь течет по черной коже в черном доме. Ее нет. Вера верит, бритва была изобретена, чтобы резать тело. Диван рыгает смертью. Тебя там не было. Никого нигде не было. Никогда и ничего нет. Только неВерие. И асфальтный диван. И Роман-туман в легких. Вдыхай. Мы всегда будем вместе. Много-премного. Это как тот случай. Роман сидит за столом. Пишет роман о Романе в романе. Кто этот парень? А, этот? Мы даже не женаты. Вера подходит к Роману сзади. Поет на ушко. У меня нет парня. Мой парень мертв. Обхватывает руками. Это как в той песне, в которой поется Роман. Иначе умру. Что ты можешь мне дать? Сама-мама-гум.

Впусти меня, пожарастар. Хотя бы скажи, что не так? На улице холодно. В груди лежит труп. Я без тебя не могу. Сама-мама-гум. Мне страш-ш-шно. Гигантский паук. А если куплю? С крохотной головой ребенка. Без ипотеки, а просто. С даунской улыбкой бреда. Тогда вернешься? Стены в легких. А если купить квартиру или еще что-то? Сеть коридоров. Вы не видели всего. Я видал котят. Она умерла? Вы не видели достаточно, чтобы понять. А ты всегда такой или когда пьяный? Я не понимаю, зачем ты так. Валентина Вячеславна. Она пропала. Я дьявол стонал меня съел диван. Страшный ковер-ш-ш-ш. Цветы живы, пока сын мертв. Останься, прошу. А что ты можешь мне дать? А если умру? Сама-мама-гум.

Нужно что-то делать. Срочно что-то делать. Тревога заработала себе грыжу на работе. Она подошла к Роману на неприлично близкое расстояние. Обнаженное, я бы даже сказал. Кто сказал? И стоит, наблюдает, как у Романа сознание подтекает. Протекает. Сейчас выльется в выхлопную трубу газели. Тебя там не было! Не было! Там не было никого, кроме мамы!

Глаза закрываются. Из жара, да в холод. Из холода в пожар. Почему это происходит так? Лихорадит. Кожа приучена чувствовать, но чувствует многое, слишком. Будто кожу щупает мир словами и бритвами. Зачем вообще писать эту книжку? Все поры забиты душностью воздуха. Роман окунулся в сонливую мглу. Там, вдалеке. Лучше бы пошел на работу. Не проспи утром. Там, куда смотрят глаза, когда веки закрыты. Сама-мама-гум ждет, пока ты проснешься. Там поры свободны, под одеялом, в постели. Теплая темень. Глаза засыпают. Как хорошо все же дома, Вера…

– Ром… Рома. – Крадется тихий шепот. – Ты спишь?

– А? Что такое?

– Мне страшно.

– Что?

– Мне страшно.

– Как страшно?

– Не знаю… Обними меня.

– А? Конечно, иди сюда. Только пододвинься, не нахожу тебя. Ты опять все одеяло забрала?

Молчание сказало слова.

– Где же ты спряталась, а? Я так совсем проснусь.

Вставать завтра рано. Не проспи молчание. Роман ворочается, вытаскивает одеяло и простынь из-под ее ленивого тела. Чувствует, как она налегает.

– Ты специально? Я проснулся, конец тебе.

Романова сила побеждает. Ноге удается пролезть под покров. Он нашел ее нежную ножку. Ножка хватает и обвивает его. Так тепло.

– Ну иди.

Мягкою хваткой властная ножка пододвигает его. Тепло. Романова голова опадает набок. Холод. Роман просыпается. Веки непонимающе хлопают и слипаются. В них, они видят… Кто-то подергивается, как рыба в сухой канаве. В блаженстве. Оргазмируя музыкой. Но это блаженство страшное. Оно судорожное. Роман хватается за него и трясет. Да что же это с ней? Эпилепсия, наверное. Куда вы ее? Останься. Эпилепсия – это дьявол. Парень, только ты не бросай ее. Да нет, я…

– Вера! Вера!

– А? Что такое?

– Мне страшно.

– Что?

– Мне страшно.

– Как страшно?

– Не знаю. Мне надо на воздух. Где здесь балкон? Я не могу больше!

– Че? Не… На балкон нельзя, братан. В таком состоянии на балкон не ходят. Опасно, мля… Я ж не знаю, вдруг ты спрыгнешь на хер.

– Спрыгну? Я что, ненормальный?

Этот вопрос пугает Романа еще больше. А если спрыгну? Какая тебе разница? Я ненормальный, да. Ненормальный. У меня поехала крыша. Точно. Я не могу больше.

Роман порывается встать. Артем не дает, хватая за руку.

– Воу-воу, полегче, расслабься!

– Где здесь балкон? Я хочу уйти. Хватит.

– Не, братан, а ну, сядь назад!

Артем жмет на какой-то рычаг. Или, может, это кнопка какая. Но Романово тело вновь всовывается в диван. Челюсти Ямы смыкаются. Скажи, зачем ты это? Зачем ты так со мной поступаешь? У меня глаза тают, как пластмасса. Я тебя не бросала. Ты сам. И вдруг. Ты что, плачешь? Сначала тихонько. Затем все отчетливее. Звуки кричащей и плачущей комнаты. Будто комнате порезали горло. Вынули трахею на солнце. И она хрипит, как свисток, с забитыми кровью легкими. Кто это? Что происходит?

– Что за херь?

– Ты о чем?

Роману кажется, что он сходит с ума. Роману не кажется или толпа гигантских стонов. Огромных. Сбегает из стен соседней комнаты.

– Кто-то стонет. Что происходит? Ты что, их не слышишь? Что это за дерьмо?

– Че? Да успокойся… Да, стоны, и че? Я тоже их слышу. И че ты? Не парься. Побелел как.

Но, поначалу худая, как глист, эмоция вырастает в носорога, выворачивающего кишки своим гигантским зубом из Романовых чувств.

– Что это? Как это? Кто вообще может здесь стонать?

– Мля, Рома! Ну отвали, а? По-братски? Это Ленка небось с Лёхой кувыркаются. Все ок!

– Ленка – это кто?

– Ну, как тебе сказать… У меня глаза тают, как пластмасса.