Девятый всадник. Часть I

Кристоф понял, о чем говорит шевалье. Судя по всему, о сути поручения он знал довольно подробно.

«Но вы должны мне поединок», – повторил он вслух.

«Пустое. Я убедился в вашей смелости и чести», – продолжал Фрежвилль. – «Вас ждут настоящие и куда более кровавые поединки с якобинцами».

«В Лондоне?» – усмехнулся барон. – «Скорее уж, там моими соперниками станут такие же, как вы».

«О нет», – на чувственных губах Фрежвилля показалась тонкая улыбка. – «Нам с вами предстоит сражаться под одними знаменами».

«Вот как?»

«Подробности узнаете через две недели. А покамест мне нужно поспешить к своему повелителю. Скоро в Роттердам отплывает баржа „Розалина“. Оттуда я следую в Саутхемптон на „Палладии“. Запомните маршрут и названия кораблей, так как вам, кроме меня, никто вам их не скажет». – говорил Фрежвилль довольно деловитым тоном.

«И да, не держите обиды. Юлия – писатель, и как любому творцу, ей нужны музы. Считайте себя ее вдохновителем и молитесь, чтобы вас не вывели очередным графом де Линаром», – усмехнулся он. – «А пока наслаждайтесь компанией Фредерики и Аннализы. Девицы хорошенькие, да вдобавок еще и просвещенные. И я заметил, что, та, которая может вас разглядеть, глаз с вас не сводила, а та, которая видеть не может, слушала только вас». «Прощайте», – сухо проговорил Кристоф и пошел стремительным шагом от него, не оглядываясь. Продолжать знакомство ему очень не хотелось. Шел мелкий холодный дождь, фонари тускло светили, едва развеивая марево. Незнакомый город с его стылой водой, прижавшимися друг к другу мрачными домами, казался ему враждебным существом.

…Вернувшись домой, Кристоф почувствовал, что заболевает, и к ужину не вышел, сразу же отправившись в постель. Ночью ему снились какие-то ужасы, – будто он тонет в окровавленной воде, хочет выплыть, но неведомая сила тянет его на дно. Проснулся поздно утром с сильным жаром, болью в горле и ломотой во всем теле – сырость и холод взяли все-таки свое. Впрочем, болезнь была ему сейчас с руки – чем заняться в этом городе на протяжении двух недель, а то и дольше, Кристоф не знал. А лежа в постели, рассматривая причудливые синие изразцы на печке, то и дело забываясь прерывистым сном, он мог слегка отдохнуть. Тем более, что обе девушки, особенно Фемке, были довольно участливы и заботливы.

CR (1817)

Одна из моих особенностей – я заболеваю всегда в самый неподходящий момент. А болею я хоть нечасто, но всегда тяжело и подолгу. Но иногда судьба – и мое тело – оказывают мне милость, и посылают хворь тогда, когда мне уже был уготовлен неизбежный рок. Не знаю, от какой напасти избавила меня эта злополучная горловая болезнь в октябре 1794-го, но чувствую, что я подхватил ее не просто так. Если б я был здоров, я бы наверняка постарался уехать в Лондон – или дать о себе знать – гораздо раньше положенного. И, возможно, навлек бы на семейство нашего связного опасность.

Во-первых в Амстердаме уже началось примерно то же, что и в Антверпене. Так мне передавала Фредерика ван дер Сханс. Ее отец был куда более сдержан в оценке политики. Принц Оранский низвергнут, и здесь вот-вот объявят так называемую «Батавскую республику». Его семья должна была удалиться в изгнание. Французы уже подступили к Лейдену, в 30 верстах отсюда. Когда я поинтересовался, будут ли резать аристократов, Фемке (так ее называли – я так и не понял, то ли как сокращение от Фредерики, то ли это было одно из ее имен) рассмеялась и сказала, что аристократы здесь все в Гааге, и их почти не бывает. Но чернь, возмущенная подстрекателями, вряд ли будет требовать предъявить герб и родословное древо, прежде чем повесить на фонаре – скорее всего, «подозрительными» окажутся все, кто выглядит более-менее респектабельно.

Выздоровел я дней за шесть, но доктор настоятельно рекомендовал мне «продлить» свою болезнь, хотя все необходимые бумаги пришли. Мне также решили выправить поддельный паспорт. По нему я назывался Яном-Корнелиусом ван дер Бейком, голландским негоциантом. От местных повстанцев эта бумага меня бы не спасла, но от британской подозрительности – вполне. Передышка эта пошла мне на пользу, тем более, я был рад уютной крыше над головой и компании милого семейства.

Глава 4

Лондон, 1794 год

Туманная молочно-белая зыбь, подсвеченная румянцем утренней зари, покрывала прибрежные скалы, но их очертания вполне можно было различить. Это зрелище было первым, что увидел Кристоф ранним утром, выйдя на палубу приближающейся к британским берегам шхуны «Палладия». В воздухе чувствовалась сырость, поэтому раскурить трубку ему удалось не с первого раза. В голове царила странная легкость, как всегда после бессонной ночи, проведенной за каким-то занятием. Странно – ныне он приобрел другое имя, которым и представлялся своим вчерашним партнерам по карточному столу. К счастью, голландцев среди них не оказалось, иначе бы они сразу поняли, что господин ван дер Бейк говорит на их наречии крайне неуверенно и держится иначе, чем положено обеспеченному негоцианту из Нижних Земель – слишком уж видна развитая бесконечными военными упражнениями выправка, да и отсутствовало такое характерное для представителей голландского купечества туповато-надменное выражение лица. «Корнелиус ван дер Бейк» в исполнении Кристофа оказался весьма щеголеватым и романтичным молодым человеком – на его плечи был наброшен новенький черный редингот, белокурые кудри перевязаны алой атласной лентой Сложно было догадаться, что сей изнеженный щеголь в любой момент готов вырвать из-под полы плаща пистолет или чувствительно двинуть обидчику в бок кулаком с зажатым в нем кинжалом. Вчера ничего этого делать не пришлось, хотя некий эльзасец, по имени, кажется, де Клесси, явно пытался его надуть. Спасло лишь то, что Кристоф быстро вышел из игры с ним. Но следовало ли размениваться на подобные пустяки? Еще пару раз некий бритт, на редкость разговорчивый малый, пытался выяснить, из каких он ван Бейков – гронингенских или же утрехтских, так как в Амстердаме не знает никого с такой фамилией. Кристоф сам не понял, как соврал что-то – кажется, упомянул, что дядя из Гронингена недавно передал ему дело. Если бы плаванье продолжилось на сутки дольше, разоблачения были бы неминуемы, но нынче, через пару часов, «Палладия» уже зайдет в гавань Саутгемптона, и их пути разойдутся.

Более всего барона будоражило его новое поручение. И он постоянно спрашивал себя: а почему эти люди, как бы они не звались, так верят в него? Ведь он может завалить все дело хотя бы неудачным маскарадом или невпопад сказанным словом. За кого они его принимают? Или он для них – лишь один из многих?… Хотя последнее предположение было менее лестным для его юношеского самолюбия, оно виделось ему наиболее реальным. Не один он получал таинственные записки и имел беседу с Армфельтом. Но отчего-то хотелось верить в обратное. И было предчувствие, что эти выбеленные временем скалы, которые стали видны более отчетливо, он увидит далеко не впервые.