Мажор. Сделаю тебя своей

– Или Белинский не решился? Удивлен, что это все же не случилось. Он ведь такой правильный и честный.

Снова вязкое молчание. Облизывает меня и затыкает собой органы дыхания.

Я завис. Как дурак уставился на отца.

– Саше нужно было говорить. Не замалчивать. А ты… не дал мне ей помочь!

Звучу жалко. Обвиняю. Хотя сейчас прекрасно знаю, что надо было отстоять свое право. Отстоять нас.

Нужно было тоже говорить. Орать, кричать, я не знаю…

А я молча принял рабские условия отца.

Ненавидел ли я его за это? Еще как. Но время шло, боль не утихала, лишь притуплялась. Потом авария. Взросление.

– Чтобы говорить, нужен повод.

Философ, блядь.

– А его не было?!

Грудная клетка, как у марафонца в сотом забеге. Она поднимается до мозга, опускается до кишок. И голову зверски кружит.

Все еще живо во мне.

– Ты чего-то не договариваешь?

– А нечего договаривать. Ты просил вытащить твою лисицу. Я сделал, как обещал. Меня мало заботило случившееся.

– А что случилось?

– Я не знаю. Может, и ничего.

– Как это?

Отец недовольно вздыхает. Пытается встать. Не получается, и он плюхается обратно в свое широкое кресло. Оно еще с тех времен, когда я мальчишкой стоял перед столом и слушал жесткие наставления. Дрожал, боялся, в глаза смотреть физически не мог.

Папа мечется на одном месте. Раздумывает. Взгляд летает мухой по комнате.

Меня бьет молнией от его поведения, которое ему не свойственно.

Хожу по грани, чтобы нужные ответы уже просто-напросто вытрясти.

Эти гребаные ответы, которые теперь как красная тряпка для быка. Догнать бы, а тореадор убегает.

– Слушай, раз Белинский промолчал и замял, значит, ничего и не было. Мои люди ничего не говорили. Отвезли прокурорскую дочь к дому и вернулись. Все.

Записываю его слова в память будто на пленку. Куча помех, шипение и смертельная тахикардия.

– Позора, может, не хотел? Что ты опять начал? – добавляет нервно. Срывается.

– Что именно сказали твои люди? – кричу. Тон угрожающий.

В груди настоящий шторм. Подкидывает от ветра, кости гнутся, вены вырываются с корнем.

– Ни-че-го!

– А если бы что-то было, то сказали?

Отцу уже можно и не отвечать. Все вижу. Читаю по лицу.

– Конечно, сказали. Чтобы ты был в курсе и в случае чего имел козырь в рукаве, – проговариваю то, что прочитал.

Тошно. Предрвотное состояние до спазмов в желудке и кислотного привкуса во рту.

– Мои люди не сказали, я не спрашивал. Было неинтересно. На этом все.

Запускаю пальцы в волосы, тормошу сам себя за голову. Оторвать бы ее к херам, чтобы ничего не помнить, не знать и не видеть.

Как переварить услышанное? Как справиться?

Сам виноват.

Правду никто не говорил, я вопросов не задавал. Произошедшее выстроилось для меня само собой. Фактов «против» не было. Как и «за».

И все, сука, молчали. Поголовно, разрушив две жизни.

Глава 10. Стас

– Ты просил ее найти. Я выполнил. Больше Белинская тебя не касается.

Андрей Аверин.

– Станислав Андреевич, доброе утро. Не ожидали вас сегодня здесь.

– А я приехал, – бросаю небрежно с порога.

Быстрой походкой иду в кабинет, где раньше работал отец. Большой стол, за которым папа сидел в последний раз в вечер аварии, завален бумагами, компьютер с пылью. Нужно будет уволить уборщицу.

Вид на Неву из окна, хорошие рестораны неподалеку, гостиница, где отец любил останавливаться – все создано для того, чтобы остаться в Питере и, наконец, заняться делами фирмы. Без меня она пойдет ко дну. Либо ее растащат конкуренты. И хорошие связи Анварова не помогут.

Прохожу в кабинет, оглядываюсь. И тянет уже обратно, в Москву. Домой.

Тем летом, когда я переехал в Северную столицу, стояла ужасная погода. Дожди шли каждый день, как назло. Пасмурно, сыро и холодно. Из-за постоянно сизого цвета в глазах рябило, стоило увидеть яркое пятно.

Сердце рвалось обратно.

Я, как наркоман, испытывал ломку. Только мой наркотик намного хуже самого сильного и смертельного.