Просто друзья

– Меня всегда поражали эти никому ненужные правила. Вот вы сидите с такой спиной, будто кол проглотили. Скажите, вам правда удобно? Ну серьезно. Кому станет плохо от того, что вы просто сядете, как нормальные люди? Да никому. Мила, вот тебе удобно так сидеть? Даже отсюда видно, что у тебя уже спина затекла, – он обращается ко мне. На моей памяти это первый раз за последние годы.

В этот момент все смотрят на меня. Я привыкла к вниманию, меня это никак не беспокоит, потому что уверена в себе и своих силах. Но сейчас Глеб Навицкий застал меня врасплох. Не люблю вопросы, на которые не знаю ответа. То есть ответ то я знаю, но не могу его озвучить, так нельзя делать.

– Мила с семи лет занимается балетом, Глеб. Для нее сидеть с такой спиной – норма. – Мама помогла мне выкрутиться из этой ситуации. Она часто приходит на помощь.

– У тебя странный голос, Мила. Ощущение, что он принадлежит женщине постарше, никак не пятнадцатилетней девушке, – он смотрит на меня, а не на маму. Провокатор. А мне хочется смеяться. Снова. Да потому что правда смешно. Мама бы не оценила это. Поэтому я и веду дневник. Только так я могу сказать то, что думаю, а не то, что надо говорить.

– Моя мама права, Глеб Навицкий, – легкая улыбка, – я всю свою жизнь увлечена балетом. Прямая спина – меньшее из того, что мне приходится терпеть.

Он больше не улыбается, резко стал серьезным. Это пугает.

– Красивый голос, – ответил мне.

– Да, Мила, как у тебя дела в Академии? – переводит тему его мама.

– Все замечательно, Наталья Матвеевна. Все, как и положено, сначала разогрев, балетный класс, прыжки, потом уроки сценической практики.

– Ты же будешь продолжать учиться там и после?

– Да, буду поступать через три года.

– Молодец, Мила. Мы все тобой гордимся.

На этом интерес к моей персоне закончился. А я могла еще долго рассказывать про балет.

– А ты, Глеб? – Отец обращается к нему. – Какие планы у тебя? Ты же первый курс закончил, если мне не изменяет память.

– Спросите у отца. Его план в отношении меня уже расписан на долгие, долгие годы. Да, отец? – выделил он последнее свое слово. Для меня такое обращение к родному человеку дико. Мне не понять его поведения. Впрочем, не мне судить.

– Глеб! – Наталья Матвеевна пытается сгладить углы. Они всегда очень острые, когда дело касается их сына, я так заметила.

– Ну а что хочешь ты? – мой отец от него не отстает.

– Я? Хм…Девчонок? – он засмеялся. Очень заразительно. – Знаете, есть такой гонщик Айртон Силва. Он был назван самым лучшим в истории Формулы-1 в 2009 среди всех гонщиков. Круто, да? – ой, Глеб, ты же знаешь, что нельзя говорить слово круто. Но намеренно его используешь, – Но не это важно. Представьте себе, он всю жизнь посвятил себя гонкам, даже семья у него стояла не на первом месте, развелся из-за этого с женой. Прожил с той всего каких-то два года. Да не суть. Кстати, кого-то мне это напоминает. – Он взглянул на своего отца и сразу же вернулся к моему, – Его жизнь – это скорость, карты (Прим. автора – простейший гоночный автомобиль без кузова) и гонки. В 1984 году на Гран-при в Монако набрал два очка, когда сделать это было практически нереально. Лил сильный дождь, да и другие болиды (Прим. автора – тип гоночного автомобиля) были мощнее и технически лучше. Среди них был и чемпион мира Ники Лауда.

– Так ты гонщик?

– Ага. В моих венах – скорость, а мое сердце – двигатель. – Вижу азарт в его глазах. Стало интересно, что я смогу увидеть в его глазах, когда он за рулем своей машины.

Но я никогда не понимала то, о чем рассказывает Глеб. Не люблю риск и скорость. Слишком опасно.

Еще какое-то время Глеб был с нами. Такой другой, но своей особенностью он притягивает к себе. А потом ему кто-то позвонил, и он ушел. И сразу за столом стало скучно. Заметила это только я.

В тот вечер я долго думала о том, что сказал Глеб Навицкий. В его венах течет скорость. А что течет в моих? Танец? Искусство? Если он живет гонками, машинами, то чем живу я?

А потом я заснула. Мне снились трассы, по которым с бешеной скоростью пилоты Фомулы-1 разрезают пространство на своих болидах. И поклялась, что никогда не сяду за руль даже обычной машины.

Глава 4.

Глеб.

Черный костюм и белая рубашка висят на вешалке. Идеально выглаженные, без ворсинок и заломов, сшиты на заказ. Сижу в кресле и пялюсь на это великолепие. Уйти? Сбежать? Поздно. Я не могу так поступить с матерью. Мой родственник точно не оставит ее в покое, и только ради того, чтобы показать мне, на что способен, продемонстрировать мне его силу и власть. Но безумно хочется послать все к черту. Отца, друзей его, свадьбу эту, Милу.

Мы с мамой не близки, и никогда не были, будто изначально существовали в разных мирах, чужие люди, у которых из общего только кровь и крыша над головой. Была. Осталась только кровь. Но слишком пострадала она от действий отца. В этом мы с ней по одну сторону баррикад. А своих, как известно, не бросают.

Мы были когда-то семьей. Помню свой день рождения. Мне исполнилось лет пять, наверно, не больше. Отец был со мной в этот день. Первый и последний раз, а мама приготовила праздничный стол. Был прекрасный вечер. Родители подарили мне радиоуправляемый самолет. Он был единственный в Москве. Так хвастался отец позже перед своими друзьями. Это был самый ценный подарок, я хранил его годами, даже когда оторвались лопасти и вылетели пружины. Прятал его в шкафу, чтобы няня или горничная не нашли и не выкинули. После того дня отец появлялся в нашей с мамой жизни все реже и реже. Но присутствовал его дух, призрак: “папа придет с работы, и тебе не поздоровится”, “отец все узнает, и тогда ты будешь наказан”, “Павел будет тобой разочарован, Глеб”, “Отец столько сил и денег тратит на твое образование и воспитание, а чем ты ему отвечаешь?” Только потом ничего не было. Отец не приходил, не наказывал. И я привык. Отца, которого мне рисовали, – его попросту нет. Ему нет никакого дела до сына.

Надеваю костюм. Непривычно я выгляжу, смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Чувствую себя в ловушке. Красивая такая ловушка, с ароматным и дорогим сыром, вокруг блестящая оболочка. Со стороны может показаться, что все счастливы, всем хорошо. Но нет. Гнев мой внутри поутих, ярость погасла. Осталось безразличие. Как и в моей жизни. Сначала ты злишься, что отец пропустил выступление, которое мы готовили с парнями, я играл на гитаре, практически солировал. Помню, мама мной гордилась. Злился я и когда он не встретил меня после летних каникул в Британии. Я провел то время в лагере для мальчиков. Меня отправили как нечто мешающее наслаждаться жизнью. Объявили, собрали чемодан и через день я прохожу паспортный контроль в чужой для меня стране. Обижался на него, когда был выпускной. Искал его глазами, но, как мне потом сообщили, отец в очередной важной командировке и не смог приехать на выпускной единственного сына. Он прислал короткое смс и денежный перевод, сумма которого равнялась хорошей машине. Так я и сделал. А потом наступило безразличие. Такое же, как и сейчас, когда все по боку.

Ресторан, как и полагается, пафосный, шикарный. До блевотины сладкий. Маме понравится, я в этом уверен. И всем этим напыщенным снобам, что варятся в своем котле бессмысленных правил и норм.

Мы с отцом подъехали одновременно. Я на своем Ягуаре. Моя малышка. Только с ней у меня и понимание. Только она знает меня, чувствует каждое мое движение. Отец на своем Майбахе. Черный, блестящий. Оболочка, которой он так гордится, а внутри что? С ним мать. Странно их видеть вдвоем, будто не было этих ссор, обид и скандалов. Что было бы с ним, узнай журналисты, через что родители проходили каждый вечер? Разбитая посуда, крики и ор – я слышал все это со второго этажа даже за закрытой дверью. А потом была тишина. Мать ушла от него. Сейчас они делают вид, что объединились ради моего благополучия. Жалкое зрелище.

Отец подходит ко мне, улыбается, вроде как рад меня видеть. Играет свою роль на отлично, готов поверить и расчувствоваться, будь я на несколько лет младше.

– Не можешь без всего этого, да? – кивком указываю на здание ресторана.

– Ты о чем?

– Ресторан этот. Кольца сам будешь выбирать? Платье невесты? Кстати, а сама невеста вообще в курсе? Или ее украдут и привезут только к ЗАГСу?

– Глеб, ты можешь хотя бы один вечер вести себя как взрослый человек?

– Неа. Скучно. – Я присвистнул и двинулся в сторону золотой двери, где ждал меня швейцар.

За столом нас уже ждали Апраксины. Во главе стола восседал Иван, ровная осанка, ухоженная борода, сшитый на заказ костюм, как и у меня, ни тебе лишнего сантиметра, ни неудобного стеснения в груди. Марья – шикарное темно-синее платье, бриллианты в ушах. Всегда смеялся, как это они друг друга нашли – Иван да Марья. И Мила. Маленький невинный цветочек, ровная осанка, красивые уложенные темные волосы и розовое платье. Боже, это обложка для светского журнала. Фарс, в котором мне приходится принимать участие.

– Глеб, на минуточку, – мы с отцом отходим от стола.

– Что тебе? – мой голос недовольный, хочется поскорее выступить перед ними и скрыться за кулисы. А дальнейший спектакль они доиграют сами. Узнать бы, сколько действий будет в нашей истории.

– Ты можешь не вести себя как избалованный и невоспитанный мальчишка?

Он нависает надо мной. Глаза отца пылают гневным огнем. Хоть что-то может вызвать его эмоции, может, не так уж я ему и безразличен. Гнев – та же эмоция. Отец всегда был выше меня, но давит на меня не ростом, а внутренней силой. Это срабатывает. Определенно, сейчас он сильнее. Но не надолго, папа. Когда-нибудь все изменится, и в ловушке уже окажешься ты.

Мы возвращаемся к столу груженные и недовольные.

Свадьба. Дурацкое слово. Не думал, что в свои неполные двадцать четыре буду вести беседы про место проведения, про список гостей, торт и подарки гостям. Ей Богу, как в каком-то кино, закрутилось, завертелось, а в центре всего этого водоворота пытаюсь понять, что я здесь делаю. Паршивая ситуация.

– Я предлагаю праздновать свадьбу в Турандот. С владельцем я договорюсь, его жена часто посещает салон на Арбате, куда хожу и я. Приятная женщина. – Мамин голос льется слащавым поток прямо всем в уши.

– Турандот? Не слишком ли пафосно? Мы вроде не планируем такое широкое торжество? – включается Марья с таким же сладким пением; две райские птички, что могут заклевать до смерти, если чужой вклинится в их гнездо.

– Марья, но там шикарная кухня, а шеф-повар из Парижа. Помнится, несколько лет назад ему вручили две мишленовские звезды. Бесподобные блюда. И талантливый шеф. Наш Жерар рассказывал про него, когда еще жил во Франции.

– Хочу селедку под шубой, – я врезаюсь в их разговор, как петух вламывается в курятник.

– Прощу прощения, Глеб? – Марья недоумевает и часто моргает, хочет взлететь.