Убогие атеисты

Гот писал бы хоть до возвращения Чмо, но запястье сводит, и он откладывает писчий предмет. В нём появляется твёрдое намерение положить начало течению мысли «Искусство как изврат». Притянуть приверженцев, прополоскать им мозги и наконец вживить в них тот факт, что степень изощрённости является единственным критерием шедевральности.

Чем извращённей творец, тем он гениальней.

Жизнь как искусство

Пол-лица Гордости измазано горчицей, но она считает, что её веки покрывают тени цвета шотландского виски.

Пол-лица Чмо обсыпано сиреневыми блёстками, но Гордость называет это пыльцой фей. Щёки и лоб Чмо измазаны хайлайтером так, словно он представлен через линзу фотошопа – сияющий и свежий. Чмо приходится мириться с порядками и жить на правах Белоснежки. А ещё писать стихи-заклинания. Стихи-заговоры. К примеру, наговор на водку в качестве лечения от алкоголизма звучит как:

«По усам текло,

Я почти оглох.

В рот ни попало,

Здоровье настало».

Заговор перед едой для похудения как:

«Крошки целебные,

Вы похудебные,

Очень стройнебные,

Словом, волшебные!»

Приворотное зелье, которое является классическим и обязательным в обиходе колдуньи, как:

«Полюби прекрасны губышки,

Полюби преясны глазоньки,

Полюби пречёрны власушки,

Полюби предобро сердушко».

Но как это грубо – использовать поэзию в бытовых коммерческих целях! Какое подавление, какая тоска! Чмо не может отдыхать в красной комнате. Он словно Дюймовочка в царстве Крота. Словно Маленький Мук в домике старухи. Чмо не может терпеть и созревает для того, чтобы выплюнуть своё мнение.

– Это не искусство! Не поэзия! – пискляво скандирует Чмо.

– Душка, будь умным мальчиком, – не отвлекаясь от обряда, произносит Гордость. – Ты сам определяешь, что есть иску-у-усство. Если назовёшь наши заклятия искусством, никто не посмеет возразить. Творец сам нарекает, что есть что.

Чмо признаёт мудрость суждений. Он и сам недавно распевал о том, что любые повседневные действия являются искусством. Отчего же его убеждения пошатнулись?

– Я не хочу производить фальшивки. И никого обманывать. У искусства совершенно другие функции. Оно преследует другие цели, – виляющим, словно машина пьяного водителя, почти срывающимся голосом возражает Чмо.

– Да? И какие же цели, – отрезок тишины, наполненной вошканьем, – преследует искусство? – поднимается остроугольное, похожее на вытянутую каплю лицо.

– Оно отрезвляет, выдёргивает из обыденности. Напоминает о скоротечности жизни, мимолётности дня. Оно шокирует, дарит духовное наслаждение…

– Избавь меня от общих фраз, – разочарованно отмахивается Гордость.

Насупившись и не найдясь с ответом, Чмо проскальзывает в красную, точно шапочка, комнату и пытается выцепить зародыш озарения. Он сосредоточенно пялится на воображаемый поплавок, готовый к моменту, когда идея, наконец, клюнет, и леска дёрнется. Чмо думал, что его осознание вспыхнет резко и отчётливо, но происходит оно медленно, плавно и почти без его участия.

Чмо располагает на тумбочке два одинаковых абсолютно белых листа – невинных, непорочных и не запятнанных. Берёт карандаш величиной с мизинчиковую батарейку и пачкает мягким грифелем центр бумаги. Только на одном листе он пишет слово «Искусство», а на втором «Не искусство». Встаёт. Смотрит на них со стороны. Понимает, что записи его верны. И вся соль в его выборе. По сути, изумляется Чмо, от творца требуется только решение. Но, подмечает он, только вместе два листа производят эффект, заставляющий схватиться за щёки. Лишь вместе обладают силой. Лишь вместе позволяют себя оценить, лишь в сравнении постигается смысл.

Это простое открытие настолько потрясает Чмо, что он тупо таращится перед собой. Потом пробует применить этот закон к другим сферам жизни. Каждый выбирает, быть ему или не быть. Развиваться или закисать. Прощать или обижаться дальше…

– Я выбираю не писать. И это тоже является искусством. Отсутствие текста столь же значимо как его наличие. Я выбираю жить, и это тоже искусство. Я выбираю смерть, и это тоже искусство. Потому что Я. Так. Сказал.

…На следующий день Чмо прибирается в комнатах. Заправляет кроватки и натыкается на журнальчики с мятыми корешками и поднятыми, словно руки статуи Свободы, членятами. Хуята занимают каждую страничку, и Чмо делается дурно. Хуёнок, снятый крупным планом, исчерчен выпуклыми венами, хуёнок, запрокинутый, словно серп, мнётся под пальчиками Чмо. Целый хуище подстерегает его на следующем развороте. Полный лес рук статуй Свободы. Чмо со страхом и стыдом отбрасывает порнографию, но теперь её наличие мерещится везде.

– Душка, тебя привлекли мои журналы? – раздаётся липкое сопрано Гордости, и Чмо воспламеняется, точно лужица бензина. – Согласись, они занимательные? – как ни в чём не бывало спрашивает женщина.

– Пожалуй. Мне они вообще случайно попались под руки, – заикается Чмо, глотая окончания слов, точно…

– Не смущайся мужской анатомии, душка, – глубже, чем надо, советует Гордость. Советует так, словно это только прелюдия, за которой последует важное откровение. – Лично я помешана на порно. И дня не могу продержаться без дозы пенисов. Была бы воля, отрастила на ком-нибудь целую связку… – заигрывающе хихикает.

Чмо нервно переключает взгляд на что-то максимально нейтральное, уносящее его из этой неудобной ситуации.

– …Не пугайся, душка. Ты похож на девочку сильнее меня. А я ищу более сильного партнёра, рядом с которым чувствовала бы себя слабой и более женственной..

Чмо хочет её остановить, оградить себя от чужой истории, перестать слушать. У него же есть свобода и право не слушать. Почему ему высказывают то, о чём он предпочитает не знать?

– …Ведь я на самом деле мужчина… – с интонацией пьяной шлюшки произносит Гордость.

И глазки Чмо, как профессиональные альпинисты, лезут на лоб. Взбираются на покатую гору. Оказывается, столько времени Чмо проживал с трансвеститом. Впрочем, он смутно догадывался об этом по растянутым лосинам и великим малиновым блузкам. Маскировка была настолько яркой, что выдавала скрываемое нутро.

– Ух ты… – только и выдает Чмо.

– Меня очень радует твоя толерантность. Твоё понимание. Твоя гибкость. Знаешь, я не люблю всех этих принципиальных гомофобов, – пускается в излишние пояснения переодетый в женщину мужчина.

– Спасибо, – почти мяукает Чмо.

– Я наблюдала за тобой. За твоими стихами. Они мне много чего шепнули о тебе. Я мило общалась с ними. Пока ты спал или снимал пенку с бульона. И так я тебя разгадала. Ты типа как прошёл мою личную проверку. Ты и вправду человек искусства. Представляешь, люди говорят, что не будут делать вид, будто трансвестизм – это творчество и всё такое… – продолжает сыпать снег на голову Гордость.

– Но я дрэг-квин! Я – своё портфолио. Результат усилий и трансформаций. Я сама по себе арт-объект. Скульптура и скульптор сразу.

Чмо огорошен. Он даже не подозревал, что за ним вели тайную слежку, проверяли гипотезы, соотносили его убеждения со своими.

– …Но твоя правда – не фальшивая. Говоришь, хочешь творить? Хочешь помогать людям? Грустишь, что тебя не слышат? Тогда, душка, я готова стать твоим рупором. Я помогу тебе с организаций акции «Жизнь как искусство» или с чем-то вроде этого, – предлагает она.

– Я не знал, что такой прозрачный, – чешется Чмо.

– Чепуха! Все люди просвечивают. Надо просто уметь снимать с них макияж. Фантазировать. Прощупывать. Ладно. Не заморачивайся тонкостями психологии, – огромный жабий рот растягивается в улыбке.

– Гадаешь по такому же принципу? – разрешает себе усмехнуться Чмо.