Убогие атеисты

– Ах, ты! – в шутку надувает кулаки Гордость.

– Забудь. И это… Спасибо тебе. За кров. За готовность помочь. Я и вправду был бы признателен за рупорство. Только мне нечего дать взамен. Для алхимии и баланса, и…

– Не беспокойся. Я и так отобрала у тебя друзей. Вернее, я украла тебя у них, – исправляется.

– Точно. То есть понятно. То есть, наверное, да. Так и есть, – бормочет Чмо, понимая, что сделка завершена, и он превращён в Мессию. В нового Иисусика Христосика. Только готов ли он повесить себя на крестик?

– Значит, договорились. Я буду заниматься рупорством, а ты поэтством, – тем временем подытоживает Гордость.

Часть 2

Пропагандист

Гот рассказывает о себе на Тик-Ток и собирает лайки, как ягоду или грибы. Гот говорит, что никого уже не пробьют изображения человеческих черепов и песочных часов. Это скучно. Оно протекает мимо, не задевая и не будоража. Чтобы хоть как-то воздействовать на зрителя, его надо накормить отвращением. Извратить что-то привычное и заурядное. Швырнуть ему под нос шмат гнилой плоти, вместо приторного крема с ореховой крошкой сунуть заплесневелое непонятно что и заставить это тщательно пережевать, проглотить и попробовать переварить. Судя по количеству лайков, с Готом согласны. У Гота собирается большая аудитория, которая караулит каждое новое видео. И Гот регулярно радует своих маленьких вандалов-учеников. Он записывает лекции, ведёт уроки. Преподаёт теорию искусства разрушения.

– …Я объявляю войну безопасному искусству! Все оправдания про сублимацию – блеф! Глупая отмазка, чтобы сидеть на заднице и никого не затрагивать. Чтобы влиять хоть на что-то, нужна радикальность… – автоматически произносит Гот, и сенсорное сердечко взрывается от беспрестанных нажатий.

Зрители с удовольствием делают массаж сердца, пусть и крохотного, и плоского, и не умеющего любить. Сердца, совершенно не похожего на сердце.

– …Чем греховней плод, тем жарче борьба за место за столом. Чем выше штраф, тем выше потребность устроить свалку в общественном месте. Но даже кучу мусора можно наречь искусством. Композиций. Скульптурой, напоминающей о гниении и смерти, – произносит Гот.

– Искусство неотделимо от извращения, – произносит Гот. Эта фраза – его девиз. Его лозунг. Его эпиграф.

И мелкие хулиганы ломают качели, разбойники похуже разбивают витрины, уверенные в себе творцы сжигают собственные дома. Юные Гоголи.

Гот становится очень влиятельным и популярным деятелем. Его речь аккуратно разрезают на цитаты, выписывают их в дневники, набивают татуировки под рёбрами и на запястьях.

«Искусство неотделимо от боли», – говорит чей-то бок.

«Прекрасное в изврате», – сообщает чья-то ключица.

Какой-то гравировщик высылает ему пару подвесок, которые можно соединить, приложив их друг к другу. На одном кулоне написано «Разрушение», на другом «Красота». На одном написано «Хаос», на другом «Совершенство». На одном написано «Бог», на другом «Богема». Все те антонимы, что внезапно стали синонимами.

Гота зовут в другие города, чтобы он мог дать публичное выступление. Организаторы подобных мероприятий не дают ему спать, потому что где-то в другом уголке мира вовсе не два часа ночи.

Готу предлагают проплатить аренду, чтобы он мог открыть свою галерею. Его готовы спонсировать бренды, продающие косметику или бытовую технику. Людям нравится его инициатива. Гота нисколько не удивляет, что плакаты в духе «Я занималась вандализмом и умерла» не пользовались спросом. Людям охотней видеть «Я занималась вандализмом и стала свободной. Независимой. Брутальной». Что ж, Гот готов напоить их подобными афоризмами. У него их целая коллекция. Ему не жалко угостить каждого кусочком.

Теперь Готу не приходится втюхивать брошюры на улице. Теперь Готу не приходится питаться паутинкой яичной. Теперь Готу не приходится спать на полу. Теперь Гот покупает для Боли нормальный лоток и нормальные миски. Теперь он обеспечивает себя качественными материалами. И качественной косметикой. Он пишет повторный автопортрет. Тушью. Помадой. Тенями. У Гота очень богатая палитра.

Теперь Гот может позволить купить себе дорогой шампунь и бальзам-ополаскиватель. Купить мыло с ароматом розы и мёда. Заполнить холодильник морепродуктами. Гот считал, что ему нравится аскетический образ жизни, но у него просто не было выбора.

Гот переполняется верой в себя, в Богему, и решает самостоятельно разработать дизайн мебели, которой обставит комнату. Кровать в виде огромного разинутого рта. Шкаф в виде солидного гроба. Готу ещё нескоро наскучит его везение. Его богатство.

Фитоняша покупает стереосистему, колонки. С азартом примеряет одежду, как она пропела, подыскивая свой стиль. Теперь её выбор не зависит от скидок и распродаж.

– Как ты думаешь, когда нам станет скучно? – спрашивает его девушка в новых стрипах.

– Никогда, – механически отвечает Гот, рисуя тушью волосы. Крысиную шёрстку.

– Как ты думаешь, когда переизбыток вкуса убьёт вкус? – спрашивает его девушка, которая часом раньше осведомила, что на днях приедут устанавливать пилон.

– Ещё никогдашней, – уверенно решает Гот.

Это его успех. Заслуженная слава. Надо же им побыть на гребне волны. Раскинув руки, выплюнув крик, обнявшись с солнцем. Получив честно полученный витамин D.

– Как ты думаешь, когда случится передозировка вседозволенностью? – спрашивает девушка, выбрасывая просроченные листья салата.

– Она случается каждый день, – разворачивается к ней Гот.

После того как они свалили все грехи и обиды на Чмо, отношения наладились. Пошли в гору. Опытные альпинисты. Всё осталось в прошлом.

Гот кутается в растянутый кардиган по привычке. Очень вредной привычке. Кардиган – его вторая кожа. Дополнительный защитный слой.

– Как ты думаешь, лучше надеть купальник жвачного или бордового цвета? – интересуется девушка.

Потом появляются цвета абрикосового джема и клюквенного киселя. Цвета черёмухи и черешни. Чернослива и кураги. Палитра Фитоняши тоже не является скромной.

Проповедник

– Города – это большие музеи. Весь мир – музей произведений искусств. Достаточно просто жить, чтобы творить. Можно писать четырёхстопным ямбом, можно увлекаться дольниками или искать новые ритмы, как Маяковский, который ходил по улицам, мыча в такт шагам. Всё это зависит от выбора поэта. Но есть ещё один, куда более важный выбор и куда более важный ритм. И зовётся он сердцебиением. Действительно, лучше этого ни один поэт ничего больше не сможет создать, потому что жизнь выше любых слов. Жизнь сама по себе и является высшей формой искусства. Жизнь – поэзия, и стук сердца – её ритм, – толкает речь Чмо.

Его заботливый трансвестит транслирует его слова своим клиентам, и у Чмо скапливаются приверженцы. Как проценты в банке. Как болячки к старости.

Чмо начинает получать письма, в которых неизвестные анонимы признаются в том, что отреклись от идеи самоубийства. Что они смогли себя полюбить.

«Вы пожалели меня, и я почувствовала, что не одна. Что кто-то любит меня. Именно меня. Поняла, что не хочу заниматься вандализмом, щипать бока, резать руки и опускать голову в аквариум. Что я совершенна», – читает Чмо со слёзкой в краешке глазика.

«Ваши строки “Умираешь – умирай, возраждаючи” помогли сбалансировать на грани. Поддержали в момент отчаяния. Спасибо. Вы не стихи сочинили, вы написали продолжение моей жизни», – читает Чмо с другой слёзкой в краешке другого глазика.

Это что-то вроде записок от поклонниц. Словно школьные признания в любви. С той лишь разницей, что в этом ему признаётся целый мир. И тот факт, что Чмо в силах уберечь хоть кого-то, заряжает его смыслом. Эти письма – его топливо. Способное запустить вечный двигатель. Чмо взращивает в себе новые стихи. Чмо – инкубатор стихов.

– Со мной опять случилось вдохновение, – усердно высовывает язычок Чмо.

– Вдохновение – это симптом очень опасной болезни, – клейким голосом отвечает Гордость.

– Какой же? – поднимает головку вундеркинд.

– Слыхал про маниакальный синдром? Мания ещё никого не доводила до добра. Даже одержимость помощью или поэзией способна свести с ума, – сгущает краски Гордость, наклеивая на волосатую голень восковую полоску.

– Брось, – мило хихикает Чмо.

Гордость выбрасывает мохнатые полоски и уходит в парикмахерскую. Оставляет мальчишку за главного.

Возвращается спустя четыре часа в образе взрослой Мальвины. Теперь кольца её волос лазурного цвета, и Гордость сразу обвешивается украшениями из бирюзы. Беспрерывно говорит о натуральности и силы камней, их влиянии на психику и сон.

– Как я тебе? – корчится у зеркала Гордость, но она называет это «красуется».

– Челюстноотвисательно, – честно признаётся Чмо. – Но тебе идёт. Это очень… эпатажно.