Кира и наследники. Роман

мой родитель жениться больше и не думает, предпочитает свободный полёт. Так что мои братья-сёстры по всему свету раскиданы. Колесниковой, правда, числюсь только я. Хотя, по агентурным данным, и сын у него имеется в Удмуртии, и даже двойня в Пловдиве…

Она аккуратно отправила окурок в урну и, беспечно улыбаясь, добавила:

– Понимаю-понимаю, звучит не ахти как экзотично. Вот если б, скажем, три сына на Таити и дочь в Фонтенбло!.. Но – чем богаты…

Я хмыкнула, немного удивляясь такой открытости – это вам не моя, к примеру, зажатость…

– А ещё у меня есть брат по матери. От первого её брака. Ему уж

сорок, он чиновник в Самаре, при губернаторе… Редко видимся, племянников почти не знаю. – Она помолчала. – Вот Ник, он всегда в таких случаях сетует, говорит: только у нас, русских, подобное бывает…

– А он что, разве умеет разговаривать? – не удержавшись,

вставила я.

– Умеет, умеет, – рассмеялась она; в её смехе прозвучала какая-

то виноватая нежность, – только ленится… Ну что ж, он прав – у нас, у русских, дружеские связи бывают важнее родственных, правда?

– Пожалуй, – согласилась я.

Мы поднялись со скамьи и побрели по площади, частично огороженной, – её мостили плиткой. На углу Кира сказала, кивая на какой-то, тоже ремонтируемый, ход в подвал:

– А вот тут и была «Бродячая собака», знаешь?

Я не знала, я вообще мало чего знала в Питере. И в замешательстве задала ей детский вопрос:

– А ты что больше любишь, Петербург или Москву?

Она, тихо посмеиваясь, покачала головой, посмотрела на мутные воды канала Грибоедова, к которому мы как раз подошли; затем некоторое время разглядывала теснящиеся по обе стороны старые дома, с занавесками в окнах, бельём на балконах, где жили и живут обычные люди, что для меня лично было особенно замечательным – в московском-то центре такого осталось совсем немного, у нас ведь, как известно, в основном всякие офисы в полный рост, да флаги экзотических посольств на особнячках русского модерна… Наконец, она вымолвила:

– Москву, конечно, Москву, но…

– Но сейчас – Питер, – подсказала я машинально, вспомнив свои

утренние ощущения.

– Точно! – быстро ответила Кира, снова пристально взглянув на меня. – В данный конкретный момент я больше люблю Санкт-Петербург.

Мы миновали канал, добрели до Мойки и зашли там в какую-то полуподвальнную кафешку на пять от силы столиков, оказавшуюся совершенно пустой. Где она взяла себе двойной эспрессо, а я – чай с лимоном. После чего рискнула предложить некогда излюбленную игру, спросив:

– В чём сбой – в Москве или в кофе?

– Сбой?

– Ну, я имею в виду, что в этом банальном ряду предпочтений:

«Москва – чай – собаки» или наоборот, «Питер – кофе – кошки» и так далее, почти каждый человек, по моим наблюдениям, вдруг на чём-то словно сбивается и нарушает логическую цепочку…

– А «так далее» – это…?

– Ну, как же, – обычно ж все выстраивают всякие пары типа

Ахматова – Цветаева, Пастернак – Мандельштам, Толстой – Достоевский, или там вовсе: опера – балет, кино – театр… Дело известное.

– Ну да, продолжай…

– Ну, и вот, допустим, Бродский. Конечно, его приоритеты:

Петербург – кошки – кофе – Мандельштам…

– Ясное дело, – подтвердила Кира, слушавшая вполне

заинтересованно. – И?..

– И потом вдруг: Цветаева вместо Ахматовой! При всём

известном пиетете к последней. Не странно ли – хотя б на первый взгляд? Вот я и хотела узнать, что в твоей линии норма, а что как раз нарушение – кофе или Москва?

Кира рассмеялась:

– Кофе я вообще-то потому заказала, что не признаю чай в

пакетиках. На мой привередливый вкус это всё равно что кофе растворимый, его терпеть не выношу. Впрочем, – добавила она, – было время, по полбанки какого-нибудь мерзейшего «Пеле» за ночь – и ничего. Разбаловались мы тут за последние годы!.. А в принципе-то – лучше настоящего хорошего чая,

по мне, ничего и не бывает. Так что можешь смело записывать:

Москва – чай – собаки – Пастернаки… – Тут она ненадолго задумалась, после чего сказала: – Но, пожалуй, – Ахматова. Вот тебе мой сбой!.. А что, кстати, Толстой – он по «московской» линии?..

– Обычно, конечно, по ней, хотя…

– Хотя?.. – подбодрила она.

– Хотя, по-моему, и Достоевский с его наворотами буйными

вполне вписывается в московский стиль, не хуже Льва Николаича, просто весь этот антураж петербургский в его сюжетах на первый план вылез, как и у Пушкина, кстати…

– Точно, Вета-веточка, точно! – воскликнула она весело. – Так что

и Достоевского пристёгиваю не глядя, сбой это будет или нет… Ну, а ты?

– Я? – удивилась я. Удивилась тому, с какой горячей

заинтересованностью был задан этот вопрос, который мне не задавал никто, который никогда не интересовал никого… И кем, в конце концов он мне был задан, подумать только… Ответ мой, однако, был совсем прост, он лежал прямо на поверхности: – У меня – всё то же самое, один к одному.

– Серьёзно?

– Конечно. А что тут такого удивительного? – Я даже пожала