Подарок морского черта

– Пойдем.

Он встал с мотоцикла и, придерживая за руль, отвел его и поставил напротив входа в кафе, повесил шлем на руку и открыл перед Мариной входную дверь. Мигель сильно изменился, даже, кажется, стал выше ростом. Нет, черты его лица – черты благородного испанского гранда – не изменились, просто он стал взрослее. Исчезла мальчишеская беззаботность во взгляде, да и движения стали спокойнее, выдержаннее. Перед Мариной теперь был не очаровательный юный шалопай, а молодой, красивый мужчина.

Они нашли свободный столик у окна и заказали подошедшей официантке по чашке эспрессо.

– Как живешь, Мигель?

– Нормально. Заканчиваю учебу. Остался только диплом. А ты?

– У меня тут фирма, вернее, представительство московской фирмы. Чтобы не мотаться все время из Москвы сюда, я купила квартиру в Барселоне.

Повисло неловкое молчание. Она не знала, что говорить, о чем спрашивать. Не могла же она спросить, как он жил весь этот год без нее?

Но Мигель словно прочел ее мысли и решился первым.

– А я был на тебя очень зол. Даже ненавидел тебя и всех женщин в твоем лице. Я бросил работу в «Морском черте» и уехал в Барселону… – Мигель отвернулся и уставился в окно, чтобы не встречаться с ней глазами. Но она успела уловить в его взгляде отголоски пережитой боли. – Болтался тут без дела по барам и клубам. У меня было много женщин, Марина, очень много. Я менял их одну за одной, пока не стало тошнить от этого калейдоскопа чужих лиц и тел. Пока не понял, что ни одна из них не может заменить тебя… Потому что ты – единственная.

Он посмотрел на нее каким-то странно виноватым взглядом, будто просил прощения за свою слабость, за то, что не смог выбросить ее из сердца. А у нее к глазам подступили слезы и стало трудно дышать.

– Я был уверен, что больше никогда не встречу тебя. Да и не к чему это. У тебя ведь своя жизнь. Мало ли что могло произойти на курорте во время летнего отдыха! Наверняка ты уже все забыла. Но на прошлой неделе вдруг увидел тебя в новостях по телевизору. Что-то говорили про совместный проект с русскими, про инвестиции. Я ничего не понял, только то, что ты – здесь, в Барселоне. Меня как электрическим током ударило! Нашел твою фирму и несколько дней дежурил возле входа, поджидая тебя, а потом ездил за тобой по городу на мотоцикле. Ты меня так и не заметила.

– Почему, Мигель?.. – не спросила – прошептала Марина.

– Потому что я тебя люблю. Вот такая дурацкая история получилась.

Он опустил глаза и поболтал ложечкой в кофейной чашке. Тень от густых черных ресниц легла на скулы. Марина не могла пить кофе. Она кусала губы, чтобы не всхлипнуть и не разреветься в голос.

– Эй, керида, – вдруг забеспокоился Мигель, хватая салфетку и осторожно вытирая текущие по ее лицу слезы, – не плачь, а то хозяин кафе решит, что у него плохой кофе и расстроится.

– Но ведь так не бывает, Мигель, просто не бывает…

– Да, бывает хуже: хозяин кафе может просто застрелиться от расстройства.

И улыбнулся той самой белозубой, лучезарной улыбкой, от которой на душе стало так радостно и светло, что Марина тоже улыбнулась сквозь слезы и положила ладонь на его руку:

– Пойдем, Мигель.

– Куда?

– Домой. Не будем же мы, как неприкаянные, болтаться по улицам?

Мотоцикл он так и оставил у дверей кафе, и всю дорогу до дома шел на шаг позади нее и молчал, словно давая ей возможность передумать, изменить свое решение. Руки ее слегка дрожали, поэтому ключ не сразу попал в замочную скважину. Вошли в квартиру и замерли в коридоре напротив друг друга. На стене над зеркалом оглушающе громко тикали часы.

– Да положи ты свой шлем, – прошептала Марина, – что ты в него вцепился? – и ткнулась лицом ему в грудь.

Шлем с грохотом упал на пол и покатился. И руки, непривычно робкие, обняли, прижали. А теплые губы шептали в макушку, как заклинанье: «те кьеро», «керида». Она забралась руками ему под куртку, под футболку и с каким-то исступлением не обняла, а вжалась в него, словно пыталась просочиться сквозь стенку грудной клетки туда, где билось, пульсировало в сумасшедшем ритме его сердце.

– Господи, я же чуть не умерла без тебя…

– Маленькая моя, нинья, ты снилась мне каждую ночь…

Он нежно, бережно поднял ее лицо обеими руками и стал покрывать поцелуями мокрые от слез щеки, вздрагивающие веки, мягкие, жаждущие его губ губы. И откуда-то из глубин души огромной волной, грозящей затопить все, поднималась нежность. А его кожа по-прежнему пахла солнцем, нагретым песком и морской солью. И оба оглохли от счастья, перестав слышать все, кроме срывающегося дыханья и сердечного грохота в груди друг друга.

Они лежали в кровати, переплетясь руками и ногами так, что, казалось, оторвать их друг от друга уже невозможно. За окном тихо что-то нашептывал ночной город, деликатно стараясь не мешать влюбленным ни визгом шин проносящегося по проспекту автомобиля, ни вскриками клаксонов. Марина вслушивалась в спокойное дыхание Мигеля и чувствовала себя моряком, вернувшимся из кругосветного плавания в родную, единственную на земле гавань. Все осталось позади: и иссушающий экваториальный зной, оседающий на потрескавшихся губах морской солью, и ревущие валы, подхватывающие корабль, как скорлупку, и швыряющие его в холодную бездну, и реющие в вышине буревестники, оплакивающие души погибших моряков. Здесь был ее дом, ее берег, к которому только и стоило возвращаться.

– Почему ты не спишь, керида? – тихо спросил Мигель, касаясь губами ее волос.

– Думаю о том, как нам быть дальше. Ты, вообще, где живешь, Мигель?

– В кампусе университета. У меня комната в общежитии.

– Значит либо ты перебираешься ко мне, либо я к тебе. Хотя сомневаюсь, что меня пустят в твое общежитие.

Она почувствовала, как он улыбается в темноте, словно от его улыбки в комнате стало чуть светлее.

– Боюсь, что в общежитии не получится. Там такая крошечная комнатка, что заниматься любовью можно только стоя или сидя. А мы же не можем себя ограничивать, правда, керида?

– Тогда завтра, вернее, уже сегодня ты собираешь свои вещи и переезжаешь сюда.

– Хорошо, если я тебе не помешаю…

– Дурачок, ты мне почти целый год не мешал, так что жить не хотелось. Поэтому, я тебя очень прошу, мешай мне изо всех сил!

Он только сильнее прижал ее к себе.

– Одного себе простить не могу: я ведь целых три дня не мог решиться подойти к тебе, кретин. Это же целая вечность…

Вечером он пришел со спортивной сумкой с вещами и ноутбуком. И большой черный мотоцикл поселился во дворе ее дома.

Странно, но никакого периода притирания друг к другу не было. Она вспоминала свои первые годы с Лернером, когда приходилось подстраиваться под его привычки, сживаться с его традициями, учиться появляться в нужный момент в нужном месте и не мешать, когда мешать было нельзя. Привыкать к Мигелю не пришлось. Просто они существовали на одной волне, жили в одном ритме, не могли друг другу помешать, как не может помешать часть собственного тела.

Мигель работал по вечерам три раза в неделю в каком-то клубе и уходил до того, как она возвращалась с работы, а приходил под утро, часов в пять. Она просыпалась от тихого осторожного звяканья ключа в замочной скважине и ждала. Он проходил в спальню на цыпочках, чтобы не разбудить, не потревожить ее сон. Раздевался и забирался под одеяло, повернувшись на правый бок. Она делала вид, что спит, но не спала, ждала, затаив дыхание. Вымотанный за долгий день и не менее долгую ночь, он должен был мгновенно уснуть, едва голова его касалась подушки. Но не спал, мучился, борясь с единственным желанием – обнять любимую. С обреченным вздохом поворачивался на спину, глядя в темный потолок бессонными глазами. А потом придвигался к ней и обнимал со спины, нежно, бережно, боясь и, в то же время, желая вытянуть ее из крепких объятий сна.

Он прижимался к ней как-то весь, сразу, прильнув всем своим существом, накрыв сверху рукой. И они напоминали сиамских близнецов, сросшихся не только телами, но и душами. Марина, переставая претворяться спящей, брала его руку и целовала теплые пальцы.

– Я тебя разбудил, – шептал он виновато. И она чувствовала его дыхание на своей шее. А потом нежные губы касались мочки уха и завитка волос под ним. – Я ужасно соскучился.

– Я тоже, – отвечала она, уже чувствуя, как внутри тела от его близости разгорается желание.

И они занимались любовью тихо и осторожно, словно не решаясь испытывать терпение ненадолго отошедшего в сторонку сна, изливая в скоротечной ласке накопившуюся за долгие часы жажду друг друга. А потом сразу засыпали, ныряя с головой в один сон на двоих.

В суете рабочего дня, заполненной встречами, переговорами, совещаниями, Марина вдруг вспоминала о нем и почти сразу, точно ее мысль по невидимым проводам со скоростью света достигала его, телефон на ее столе звякал, возвещая о пришедшем смс. И на экране появлялось маленькое сердечко или смешной смайлик, дарящий ей воздушный поцелуй. Ей приходилось низко опускать голову, чтобы коллеги и подчиненные не заметили ее глупую, счастливую улыбку.

Свободными от работы вечерами Мигель занимался, готовился к защите диплома, сидя за ноутбуком. Лицо его становилось серьезным, сосредоточенным и совсем взрослым, брови слегка хмурились, а над переносицей появлялась поперечная морщинка. Марина тихо, на цыпочках приносила ему кофе и также тихо собиралась уходить, чтобы не мешать. Но он ловил ее рукой, притягивал к себе, обнимал и прижимался лицом к ее животу, не произнося ни слова. И эта мимолетная ласка была красноречивее восторженных поэм или романтических сонетов.

Тихими, томными вечерами, которые удавалось провести вместе, перед сном они отправлялись в душ вдвоем. И Мигель, священнодействуя, принимался намыливать ее тело, бережно и нежно скользя мыльными ладонями по ее мокрой коже. Сначала он неспеша намыливал ее плечи, руки, спину, глядя с улыбкой, как вода пенится, покрывая тело радужными пузырьками, и стекает вдоль позвоночника, затекая в ложбинку между ягодиц. И тогда его ладони устремлялись вниз, по проложенному водой маршруту, оглаживали крутые покатые бедра, ласкали аппетитные округлости ягодиц, проскальзывали между ними. Потом возвращались наверх, скользящими ласкающими движениями проводили вдоль шеи, ощупывали хрупкие ключицы и ямку между ними и скользили вниз, как на весах взвешивая тугие, тяжелые округлости грудей. Потом одна его ладонь задерживалась на мягкой выпуклости живота, а вторая спускалась вниз, к паху, и смело и беззастенчиво исследовала каждую складочку, каждую ложбинку, каждый бугорок. Она не выдерживала столь откровенной ласки и со стоном выгибала спину, начиная медленно вращать бедрами, словно танцуя бачату.

– Ты опять хулиганишь, керида? – то ли спрашивал, то ли утверждал он, влажными губами ловя мочку ее ушка.