София. В поисках мудрости и любви

Так изгнанный царь Джанапутра при помощи первопредка ягуаров обрел то, о чем даже не мечтал, но еще более печальная и неосуществимая мечта посетила его сердце, когда узнал он о тайне Нишакти, об острове Аирват и прекрасной дочери риши Девиантара.

***

Они прогуливались под светом чудесных звезд среди золотых куполов и шпилей, наслаждаясь ночной свежестью на террасах и балконах, прилегающих к верхним ярусам царского дворца. Над кромкой задумчивых гор восходила огромная индиговая луна, она всплывала из самых глубоких глубин виноградно-синего моря, а чуть поодаль от нее медленно парила перламутровая луна, сиявшая переливами жемчужного блеска.

– Движение этих лун, пожалуй, то единственное, что нисколько не изменилось в Нагарасинхе. Когда-то я любил бегать по этим террасам, представляя себя мореходом. Все мое детство пролетело за стенами дворца в изучении этикета, утонченных наук и искусств, которые ни разу не пригодились мне в зарослях усыпальниц Раджхаттов. Не знаю, поймешь ты меня или нет, но именно там, находясь в изгнании, я впервые ощутил себя свободным.

– Ты бы предпочел навсегда остаться в саду релаксации?

– Нет, просто хочу понять, почему здесь, на вершине Нагарасинха, обладая почти неограниченными возможностями, я вновь чувствую себя пленником, и почему в тех стесненных обстоятельствах я чувствовал себя свободным? Мир так велик! Взгляни же, как он загадочен и необъятен! В нем найдется достаточно загадок даже для тебя, Пурусинх. Но что можно знать о нем, проживая всю жизнь в застенках царского дворца?

– Поистине, Джанапутра, бывают времена, когда терема царей становятся их тюрьмами, а хижины убогих – обителью богов. Если нищий видит царя, а царь видит нищего, если грешник видит праведника, а праведник видит грешника, им всегда кажется, что один из них свободнее другого, но из этой кажимости не всегда приходят к верному пониманию свободы.

– Ты говоришь об учении Свабуджи Вишваны?

– Не только о нем. Ведь существует множество лжеучений, превратно толкующих свободу. Одно из них особенно любят повторять просвещенные умы: «Сколько в мире существ – столько и мнений», – говорят они. – «В этих вечных противоречиях и состоит подлинная сущность свободы». Но просвещения существ еще недостаточно для их просветления, а просветления бывает недостаточно для их просвещения. Лжеучения о свободе, про которые я говорю, закрепощают сознание джива-саттв, не позволяя им двигаться дальше, не позволяя видеть дальше собственного носа. Отнюдь не существ высвобождают они, а хаос – хаос, который просвещенные умы не способны ни упорядочить, ни остановить. Рассмотрение свободы всегда находится в зависимости от внешних и внутренних условий, другими словами, уже само понимание свободы никогда не бывает свободным.

Пурусинх протянул руку к лампаде, под стеклянным колпаком которой горел огонь. Такими лампадами в ночное время освещались балконы дворца Раджхаттов и крепостные стены внутреннего города.

– Вот огонь, он может гореть и угаснуть – таковы его начальные условия. Если бы он хотел гореть, когда горит, и хотел угаснуть, когда угасает, он бы ощущал себя свободным всю жизнь, которая длилась бы всего одну ночь. Если бы он хотел угаснуть, продолжая гореть, и хотел гореть, продолжая угасать, всю жизнь ощущал бы он себя несвободным.

Положим теперь, что огонь этот обладает более развитым сознанием, тогда бы он знал, что он горит и гаснет не сам по себе – каждый вечер рука стража с факелом подливает масло и заставляет его гореть снова и снова. Тогда его простых желаний гореть или угаснуть было бы недостаточно для ощущения свободы. Он бы ощутил себя несвободным и стал задавать вопрос – к чему все это? И тогда, повторяя свой вопрос каждый раз, мысль его однажды передалась бы стражнику, который перестал бы подливать масло, чтобы освободить огонь от всякой деятельности. Воспользовавшись этим, темной ночью во дворец пробрался бы наемник и убил бы царя вместе со всей его семьей, а в город вошло бы вражеское войско, учинив страшные беды всем его обитателям.

Поэтому, если бы огонь обладал еще более высоким сознанием, у него бы возникло желание гореть-и-гаснуть- снова-и-снова, чтобы оберегать всех обитателей города. Тогда бы он стал чувствовать себя свободным, даже зная о том, что он горит и гаснет не по собственной воле.

– Так значит, все дело в сознании? Достаточно осознать нечто, делающее тебя несвободным, как это гнетущее чувство несвободы пройдет само собой?

Царь Джанапутра мечтательно вздохнул, глядя на жемчужно-перламутровую луну. Догадаться, что гнетет его сердце, было совсем нетрудно. Прожить всю жизнь в одиночестве, не имея даже надежды увидеть в мире без людей хотя бы еще одного человека, и вдруг осознать, что существует легенда, в которую невозможно поверить, но в которой, тем не менее, утверждалось, что под светом четырех лун живет такой же, как он сам, человек. И не просто человек – прекрасная дева, обладающая всеми благоприятными знаками, отмеченными милостью риши Девиантара. Несмотря на то, что это было сказание, высеченное в стародавние времена на каменной табличке, в него хотелось верить всем сердцем, всей душой!

– Порой одного стремления к осознанию бывает недостаточно, ведь и способность видеть дальше собственного носа еще не делает тебя дальновидным, – отвечал ему Пурусинх. – Это как если бы огонь в лампаде осознал, что хочет гореть-и-гаснуть-снова-и-снова, а страж все равно перестал бы подливать масло по той причине, что сам дворец пуст, и нет в нем ни царя, ни его семьи.

– Мы не властны над всеми обстоятельствами нашей судьбы. Что же остается делать джива-саттвам? Ждать следующей жизни? Но в следующей жизни, если она когда-нибудь наступит, для них мало что изменится. Впрочем, обстоятельства в той другой жизни могут стать еще тяжелее.

– Подозреваю, тебе не терпится посетить остров Аирват, – размышлял вслух ягуар. – Ты не боишься, что на том острове мы не найдем никакой юной девы, а найдем лишь свою смерть?

– Нет-нет, нисколько, я готов отправиться в путь, каким бы опасным он ни был! – вдруг оживился Джанапутра. – Вернее, может, и не готов, но разве можно подготовиться к тому, чего не знаешь?

– Вот и я не знаю, Джанапутра, как ты потом назовешь этот путь – величайшим своим счастьем или величайшим несчастьем. Бесспорно одно – иначе ты никогда не достигнешь освобождения…

Проведя когтистой лапой над огнем, пылающим в лампаде, Пурусинх его почти затушил, а потом вновь разжег. Он испытывал смешанные чувства – он как будто боялся предстоящего путешествия. Но чего еще можно было опасаться после посещения пустотности Калиманаса?

Загадочным образом желание Джанапутры немедля отправиться на остров Аирват ущемляло свободу воли Пурусинха, а именно – чем более свободным становилось сознание царя Джанапутры, тем менее свободно начинал чувствовать себя ягуар. Тайна темного мага Нишакти приоткрывала им нечто большее, чем картографический путь на остров Аирват, она оказалась местом перехода к более глубоким слоям сознания, в неизвестную локу, которая раньше была скрыта и от сознания Евгения, и от сознания Джанапутры, и от того потустороннего сиддхического сознания, которое постоянно примешивалось к мыслям Пурусинха. Но, пожалуй, самым таинственным в этой тайне оставалось то, почему место этого перехода приоткрылось им через темного мага Нишакти?

– Что ж, я повинуюсь тебе, царь Джанапутра. Если до утра ты не передумаешь, мы отправимся на остров Аирват, какой бы непроницаемой завесой ни скрывалось от меня его загадочное предназначение в аджана-локе.

Царь Джанапутра с надеждой обозревал кромку виноградно-синего моря, над которым висела огромная индиговая луна.

– Быть может, несвобода так же необходима для существования свободы как смерть необходима для существования бессмертия? – продолжил их полуночный разговор царь Джанапутра. – Тогда мне бы следовало смиренно принять то положение, в котором я нахожусь. Изобрести более тяжелые цепи и приковать себя к этому дворцу.

Быть может, существуют такие уровни понимания свободы, достижение которых делает иллюзорным всякое благо? Как думаешь, Пурусинх? Допустим, если бы существовало высшее сознание, способное заглянуть в будущее, и если бы, как говорил Нишакти, одно зло всегда сдерживало другое, еще более страшное зло, то такому высокому сознанию могло бы открыться, что однажды в роду того царя появится правитель, способный уничтожить все джива-саттвы этого мира. Тогда даже жертвенное сострадание, желание гореть-и-гаснуть-снова-и-снова, чтобы спасти обитателей города, оказалось бы очередным заблуждением и ошибкой, а проникновение наемника во дворец оказалось бы меньшим злом.

Если ты считаешь, что удержание в несвободе бывает необходимо для достижения в будущем некоторых незримых целей, скрытых от замутненного сознания джива-саттв, так и скажи об этом. Разве не этим ты оправдывал поутру вторжение в город Нагарасинх духа Парамаджаны, уничтожившего хранителей Майятустра-дхьяны?

Первопредок ягуаров покачал головой, вспомнив тот разговор с Джанапутрой, когда он пытался объяснить, что есть вещи, которые можно понять только в определенное время и в определенном месте, а есть вещи, которые можно понять только в других мирах.

– Мы запутываемся даже в настоящем, а за горизонтом текущих событий иллюзорного становится еще больше. Там все кажется иллюзорным, ибо любое настоящее там будет казаться прошлым, а любое прошлое будет казаться ненастоящим.

Именно так мы воспринимаем сновидения, именно так мы начинаем воспринимать самих себя в прошлом. Такое восприятие прошлого, чем-то похожее на сон, возникает неслучайно, ведь будущее – это всегда результат жизнедеятельности сознания, только сознание это еще не пробуждено. Оно пробуждается, когда наступает его время, и существует в виде джива-саттв, высших и низших сущностей, в виде сознаний целых народов. Пробужденное сознание, в самом деле, иногда способно войти в непробужденное будущее, но и тогда не стоит торопиться с выводами о том, что возможно, а что невозможно, что иллюзорно, а что нет.

Ведь от того царя вполне мог родиться не только правитель, способный уничтожить все джива-саттвы этого мира, но и будущий царь, способный их спасти. Один и тот же огонь, одно и то же стремление к свободе, может освещать путь во тьме и стать причиной вселенского пожара. Вот почему существа с замутненным сознанием неизбежно путают эти вещи. Подумай об этом, царь Джанапутра.

Эпизод одиннадцатый.

Остров Аирват. В садах Падмавати

Ранним утром, когда лазоревое небо стало растворяться в нежно-лавандовых разводах, а над грядой сероватых халцедоновых гор, напоминающих погруженную в море конскую гриву, блеснула оранжевая полоска солнечного диска, Джанапутра вышел из царских покоев на балкон с затейливыми балюстрадами, многоуровневыми арками, козырьками и статуэтками крылатых апсар, словно это был не балкон, а пролетающая над городом колесница Арджуны.

Внизу виднелись каменные шатры золотых башенок дворца Раджхаттов, где-то за ними вздымались яркие кисточки пальм, рассаженные рядами на ровных зеленеющих газонах. Ниже располагались храмы внутреннего города, утопающие в роскоши виллы знатных горожан, а там, за крепостной стеной, почти до самого побережья Южного моря тянулись тенистые улочки Нагарасинха, залитые розоватой дымкой восхода.

Царь Джанапутра стоял со спокойным открытым лицом и наблюдал за кораллово-красными облаками, струившимися над шафрановой фатой утренней зари. Вместо изношенных лохмотьев на нем сверкала расшитая золотом и бирюзой царская курта. Волосы были скрыты под белоснежной чалмой, скрепленной жемчужной брошью. Он преобразился за одну ночь и внешне, и внутренне – ему предстояло побывать на острове, откуда никто не возвращался, ни герои древности, ни великие полководцы, ни могущественные цари, мечтавшие во что бы то ни стало присоединить его к своим владениям. Вспоминая мрачные легенды об острове, Джанапутра ожидал медитирующего Пурусинха, тело которого зависло в йогической осанне над балконом, а душа пребывала в иных мирах.

Если первопредок ягуаров в действительности был всего лишь спящим человеком, как об этом сказал сам Пурусинх, то, пока Джанапутра спал, он мог проснуться и снова оказаться в мире людей. Тогда душа того человека – по имени Йуджин, кажется, – могла никогда больше не вернуться в тело седовласого ягуара, не подававшее теперь никаких признаков жизни. Тот человек, как ни в чем не бывало, мог проснуться и заняться обычными своими делами, ничего не запомнив из сновидения, которое снилось ему только что. Ведь Джанапутра точно так же ничего не запомнил из своего сна, хотя этой ночью ему приснилось нечто необычайное, к чему он никак не мог подобрать слов.

Но вот глаза ягуара задвигались под веками, его живот стал втягиваться, производя дыхательные упражнения, после которых тело Пурусинха перестало парить. Царь Джанапутра, обрадованный его пробуждению или, скорее, не-пробуждению, приветствовал первопредка поклоном.

– Мои поклоны тебе, царь Северных гор, прославленный вождь Пурусинх, – произнес Джанапутра.

– И ты будь в здравии, царь Джанапутра! – отвечал Пурусинх, открывая глаза, горевшие янтарным блеском. – Что-то подсказывает мне, что ты не передумал посетить Аирват-двипу.

– Если остров настолько смертоносен, как об этом говорят, нам потребуется оружие, чтобы сражаться. Быть может, следует снарядить целый корабль с лучшими воинами, – предложил царь Джанапутра.

– Полагаю, нам бы мог пригодиться нефритовый лук, поражающий незримые цели, но кентавр Триданишта унес его с собой, когда проходил через врата Майятустры. Лучшие воины нам бы тоже не помешали, но сколько дней будет плыть снаряженный корабль до острова? – полюбопытствовал Пурусинх.

– Полтора месяца, может, месяц при попутном ветре.

– Полтора месяца… – с досадой вздохнул Пурусинх. – Должен тебе признаться, сил моих недостаточно, чтобы так долго поддерживать жизнь в этом теле, я уже был пару раз на волосок от пробуждения, и я знаю, что чары этого сна скоро покинут меня окончательно. Нам нужно торопиться. Поэтому мы отправляемся налегке.

Поднявшись, ягуар подошел к перилам балкона, за которыми лежал утренний Нагарасинх. Он не был уверен в том, что сумеет преодолеть расстояние до острова, перемещаясь прыжками по воздуху вместе с царем Джанапутрой. Особенно, если учесть, что он мог пробудиться, находясь прямо над поверхностью океана. В сновидениях вообще бессмысленно что-либо планировать, в них нельзя быть уверенным даже в простых мелочах. Однако ягуар нисколько не сомневался в том, что это затруднение разрешится, стоит только сделать первый шаг, а точнее, прыжок в неизведанное.

– Дай мне твою руку, царь Джанапутра! – произнес Пурусинх, поднявшись на резные балюстрады. – Впереди нас ждет то, чего нельзя миновать, так давай проживем этот день не напрасно.

Они встали на самый край балкона, Пурусинх нащупал одной ногой восходящую от земли волну и упал на нее, совершая вместе с астральным двойником затяжной прыжок. Они пролетели над цветущим парком, после чего ягуар вновь оттолкнулся от упругих потоков сиддхической энергии, и они взмыли над внутренним городом, разглядывая древние храмы Нагарасинха, изысканные дома, ротонды, площади, на которых суетились обитатели города. Царь Джанапутра разглядывал с высоты участников недавнего карнавала. Они вели себя довольно странно – некоторые дамы выбегали на улицу нагишом, а кто-то впопыхах натягивал на себя одежду.

– Что-то не так! – крикнул в ухо ягуару Джанапутра. – Они чем-то напуганы!

Приземлившись неподалеку от ворот внутреннего города, Пурусинх тоже заметил, что вокруг творилось что-то неладное. Праздные гуляки бежали прочь от игорных заведений и ночных притонов. Из ростовщических домов, причитая и охая, бежали богатеи-сановники, побросав ручные повозки с драгоценностями и наложницами. Впрочем, это выходило у них весьма потешно, они не могли бежать – они просто переваливались с ноги на ногу, топчась на месте и едва волоча ожиревшие кенгуриные хвосты.

Один из вельмож повалился прямо на дорогу, его тело со следами искусственных вмешательств, подчеркивающих важный статус, стало стремительно набухать и превращаться в пузырь. Он шлепал губами, раздувал щеки, беспомощно дрыгал ногами и руками, совсем как жук, перевернутый на спину, пока не лопнул, забрызгав всю мостовую липкой слизью, в которой так же беспомощно продолжали барахтаться личинки Нишакти.