Рецидивист. Век воли не видать

С крайней шконки неожиданно подорвался субтильный плюгавенький мужичонка неопределенного возраста с непропорционально большой головой. Почесывая пузо через растянутую, но еще крепкую майку, он засунул в большие, не по размеру, ботинки без шнурков, свои немытые шелушащиеся копыта. Зажав обсосанный папиросный окурок редкими гнилыми зубами, мужичонка показушно погонял его из одного угла рта в другой и направился к «новичку» вихляющей расхлябанной походкой.

Длинные языки ботинок, не зафиксированные шнурками, смешно топорщились, «шлепая» при движении доходягу по голым ступням. Приближаясь к Зинчуку, он начал гнусаво напевать:

– Гоп-стоп, Зоя, кому давала стоя? Начальнику конвоя, не выходя из строя!

Не дойдя до двери камеры пары метров, большеголовый ушлепок резко и дергано (в жалкой попытке испугать вошедшего) изобразил некое подобие короткой чечетки с прихлопыванием и раскидыванием рук в стороны, после чего замер в полуприсяде и заверещал неожиданно тонким голосом:

– Ах ты, гнида казематная! Люди этим полотенцем хавальник утирают…

– Люди? – жестко перебил визжащего мужика Зинчук. – Неужто твое?

– А хоть бы и мое? – не унимался фраерок, продолжая «нагнетать».

– Тогда в цвет: ты, чувырла, на человека не похож! – Зинчук продолжил бесцеремонно и театрально вытирать о чистое полотенце грязные ноги.

– Ну, тварь… – Мужичок поперхнулся слюной от такой неслыханной дерзости. – Ща порву, сука! – завизжал он, пытаясь истерически-демонстративно разорвать майку на впалой груди.

Но крепкая майка не порвалась, а лишь еще больше растянулась. Бацилла «забился в припадке», тщетно пытаясь порвать майку, но ветхая лишь на вид майка стоически выдержала и это «припадок».

Зинчук смотрел на это представление, не дрогнув ни единым мускулом, лишь презрительно «скорчив» губы:

– Уймись, болезный. Ненароком сам порвешься, и лепила-живодёр[8] не сошьет!

– Угомонись, Бацилла! – неожиданно поддержал Зинчука сиплый голос, раздавшийся из дальнего конца камеры. – Я сам!

Зинчук усмехнулся: ну да, с такой-то раздутой башкой – Бацилла, он и есть!

– Слышь, Пряник[9], чего лыбишься – кантуй сюды! Базар есть!

После слов неведомого заступника Бацилла как-то съежился и прикусил язык. Но когда Зинчук проходил мимо, нарочито зацепил его плечом и злобно зашипел в след:

– Я тебя, суку, еще урою!

Зинчук не удостоил шестерку даже взглядом: он спокойно пересек камеру и подошел к шконарю, на котором восседал обладатель сиплого голоса.

– Я – Хряк, – представился сиплый, – смотрящий[10] на этой хате! Здесь моё слово – закон!

Хряк действительно смахивал на кабана: такой же грузный, неопрятный и вонючий. Маленькие глазки, сидевшие слишком близко друг к другу на здоровом, заросшем рыжей щетиной лице, бесцеремонно разглядывали «новичка». Неестественно вывернутые ноздри дополняли сходство с боровом, превращая широкий плоский нос смотрящего в свиное рыло. На обнаженной груди Хряка красовался большой портак[11] – крест на цепи. Крест, выполненный в виде трефовой масти, гласил однозначно – его хозяин вор. На предплечье красовался череп, нанизанный на кинжал, роза и змея, накрученная спиралью на лезвие. Над змеиной головой Зинчук рассмотрел маленькую корону, и это означало, что Хряк здесь по праву царь и бог.

Новичок неопределенно пожал плечами, а после утвердительно кивнул:

– Принято, Хряк.

– Сам можешь не обзываться: ты – Ключник, – продолжил смотрящий. – Я тебя ждал…

***

Утро в городском парке выдалось на редкость теплым и солнечным, несмотря на позднюю осень. На скамеечке в самом дальнем углу парка сидел невзрачного вида мужичок, лет тридцати пяти – сорока, с пакетиком семечек в руках, которыми сонно кормил слетевшихся, наверное, со всего парка голубей. К его скамейке неторопливо подошел солидный импозантный мужчина с седеющими висками, в дорогом строгом костюме «с искрой» и кожаным дипломатом в руках.

Усевшись рядом с кормящим голубей мужичком, седоватый джентльмен небрежно поставил дипломат рядом с его ногой. Мужичок бросил беглый взгляд на импозантного «толстосума», нервно дернул щекой и возвратился к своему занятию – кормлению голубей.

– А попроще нельзя было вырядиться? – недовольно буркнул он вполголоса, щедро швырнув голубям семок на асфальт.

Седоватый нервно огляделся по сторонам, но никакой опасности не заметил. Парк, как парк: на соседней лавочке сидела молодая симпатичная мамочка с коляской, бегали громогласные дети, шли случайные прохожие.

– Простите, – после небольшой заминки виновато произнес «разодетый» мужчина, – я, как-то, не подумал…

Мужичонка молча рассыпал остатки семечек, плавно поднялся со скамейки, подхватил с земли дипломат и молча ушел прочь. Седоватый с опаской глядел ему в спину, пока тот не исчез за поворотом парковой аллеи.

– Гребаный говнюк! – презрительно бросил «солидняк», после чего тоже поднялся с лавочки. – Имел я тебя! – Он одернул свой дорогой костюм и ушел в противоположном направлении.

***

Щелкнул входной замок и в прихожую однокомнатной «хрущевки» просочился давешний невзрачный мужичонка с дипломатом в руке. Бросив подозрительный взгляд на лестничную клетку, он плавно притворил за собой дверь, закрыл её на замок и, не разуваясь, прошел в комнату. Его взгляд невозмутимо пробежал по засаленным обоям, по допотопной металлической кровати с полосатым матрасом на панцирной сетке. Пыль и грязь, коей в изобилии хватало на облупленном дощатом полу, его тоже не смутили. Он знал, что в этой квартире уже давно никто не живет.

Бережно положив дипломат на стол, мужичонка скинул с плеч потрепанную куртку и бросил её на матрас. Подвинув к себе ногой обшарпанную, но еще крепкую табуретку, мужичонка уселся на нее и открыл дипломат. Внутри, на пачках денежных купюр крупного достоинства лежали: большой плотный конверт, несколько разобранных сотовых телефонов с вытащенными аккумуляторами и щедрый набор разноцветных сим-карт. Вынув конверт из дипломата, он достал из него цветную фотографию смуглого черноволосого мужчины, с жесткими вьющимися волосами и перебитым горбатым носом на суровом волевом лице.

Закончив рассматривать портрет, мужичонка удивленно хмыкнул и убрал фотографию обратно в конверт. После чего взял из дипломата один из телефонов, вставил в него сим-карту и подцепил аккумулятор. Включил девайс. Едва только телефон загрузился и поймал сеть – раздался сигнал вызова. Мужичонка ткнул пальцем в экран и поднес мобильник к уху.

– Лис? – коротко осведомились на том конце провода.

– На связи, – так же коротко ответил мужичонка, названный собеседником Лисом.

– Как прошла передача? – спросил его собеседник.

– Не посылай ко мне больше этого расфуфыренного павлина! – произнес Лис недовольно.

– Хорошо! – после небольшой заминки пообещала «трубка». – Теперь к делу: объект – Фарух…

– Я узнал, – перебил говорящего Лис.

– Отлично! Его содержат под усиленной охраной в СИЗО №… Твоя задача – вытащить его из заключения. Живым…

– Сколько у меня времени? – бросив беглый взгляд на часы, поинтересовался мужичонка.

– На разработку плана – ровно неделя. По прошествии мы вновь свяжемся с тобой. -

В трубке раздались короткие гудки.

Лис положил телефон на стол, вынул из него симку и отсоединил аккумулятор. Зажав пальцами сим-карту, сломал её, а после, ударом о край стола разбил и сам телефон. Собрав осколки в темный полиэтиленовый пакет, он положил его в карман потрепанной куртки.

– Значит, живым? – глухо произнес он, выкладывая на стол пистолет.

[1] Кормушка – открывающееся окошко в дверях камеры, через которое заключенным подают еду (тюремн. жаргон).

[2] Хата – камера (тюремн. жаргон).

[3] Шконка, нары, лежанка, кровать – спальное место заключенного (тюремн. жаргон).