Сможешь и ты

Но дверь в мастерскую оказалась приоткрыта.

Она стояла у окна, склонившись над колонковой шкуркой, и ловко орудовала пинцетом. Как всегда одетая в пурпур. Она оглядывала мех, выдергивала из его гущи длинные волоски, осматривала каждый на просвет и складывала в ларчик на подоконнике. Луч солнца выхватывал из полумрака мастерской ее плечо, укрытое волосами и оттого казавшееся облитым золотом.

Тамлин отворил дверь шире и произнес одно слово.

Имя.

– Иффиндея.

Девушка обернулась. Золотое свечение вспыхнуло где-то внутри нее и засверкало так ярко, что Тамлин прищурился.

– Ваше величество, – эльне присела, завороженно глядя ему в глаза, затем опомнилась и протянула длинный сверток. – Вот, как вы и заказывали. Неширокий размах, композитные плечи, тетива с повышенной износостойкостью. Над стрелами я еще работаю, хочу сделать отклонение в полете минимальным. Заказала кузнецам новые наконечники в форме бузинного листа.

Тамлин развернул пергамент и восхищенно вздохнул. Лук был гораздо лучше, чем он ожидал. Легче, гибче, прочнее. Менее мощный, чем блочный, зато не ограничивающий свободу маневров в лесной чаще. Он перекинул древко из одной руки в другую, растянул новую, пахнущую кожей тетиву.

– Оружие готово к формированию бионической связи с хозяином, – Иффиндея провела рукой по изгибам деревянных плеч.

– Отменная работа, благодарю, – Тамлин взглянул на нее с одобрением. – Чем занимаешься?

– Собираю ворс, – Иффэн приподняла колонковую шкурку. – Светлая линия 'тар сделала заказ на кисти для живописи. Вот, работаю.

Уходить из оружейной почему-то не хотелось. Вспышка синепатии набирала обороты, что удивляло его – Эмре говорил, эта его особенность проявляется только в минуты сильных переживаний. Тамлин вынул кинжал из ножен на поясе и принялся вырезать на плече лука свое имя, надеясь в этом незамысловатом занятии обрести душевное равновесие.

– Виэт говорил мне, что ты стала мастерить кисточки, – сказал он, не отрываясь от дела. – Не понимаю, зачем. Ты прекрасная оружейница, Иффэн. Не трать время на мелочи, с которыми другие могут справиться не хуже тебя.

– Ну, знаете, – девушка вспыхнула, – это совсем не просто! Выбрать мех и правильно его обработать недостаточно, у ремесленников без особой одаренности кисти получаются никуда не годными.

– Неужели?

Иффиндея глянула на короля, прищурившись.

– Разница такая же, как между стряпней того, кто любит готовить и кто просто умеет это делать. Или тем, кто спасает чужие жизни по долгу службы, и кто делает это из убежденности, что жизни эти не так уж никчемны, как может казаться другим.

Тамлин не смог сдержать улыбки, но продолжил водить кинжалом по дереву.

– И ты знаешь, в чем их тайная ценность?

Иффэн приняла вопрос всерьез и смутилась.

– Могу только предполагать, – она опустила глаза. – Знаете, я однажды вглядывалась в темное небо ночь напролет. И сумела разглядеть скопления галактик там, где на закате мерцала лишь пара одиноких Солнц. Той ночью я поняла кое-что. Чем дольше вглядываешься во тьму, тем больше звезд в ней видно. И мы – как эта тьма. Нам стоит держаться друг друга, вглядываться друг в друга. И видеть там больше, чем показалось на первый взгляд, – эльне убрала с лица непокорный золотой завиток и рассмеялась. – Ну вот, я совсем как брат. Говорю красивые слова ради слов. Я мастерю кисточки, Ваше величество, просто потому, что хочу быть причастной к созданию красоты. Вместо того, чтобы довольствоваться ремеслом, которое несет смерть. Так бессмысленность жизни кажется мне чуть менее невыносимой, вот и все.

Тамлин удивился. Так сильно, что оторвался от работы и взглянул Иффиндее в глаза. Глаза эти были цвета чистейшего цаворита с вкраплениями желто-зеленого пламени – как спинки бронзовок, запутавшихся в древесной кроне, наполненной светотенями. Затем пожал плечами и вернулся к своему занятию.

Иффиндея закусила губу и вдруг протянула руку к его лицу. Провела мехом по его щеке, подбородку, шее. Тамлин вздрогнул; лезвие кинжала соскочило, оставив на изгибе дерева глубокую борозду.

– А еще, когда я мастерю кисти, – прошептала девушка, – я представляю, насколько приятно грубому холсту будет ощущать такое нежное прикосновение. И надеюсь, что это хоть немного смягчит его.

Тамлин снова поднял глаза и уже не отводил взгляда. Свечение, исходящее от девушки, расходилось по оружейной слепящими волнами и подсвечивало каждый предмет изнутри так, что тот казался особенным и ценным.

Уникальным.

Воин медленно, бережно отложил на стол лук, положил руку на затянутую в пурпур талию, притянул девушку к себе и…

Иффиндея вдруг уперлась ладонями ему в грудь, заглянула в глаза – пытливо, взволнованно, требовательно.

– Нет. Сначала пообещай кое-что. Мне кажется, я сотворила нечто, что отнимет тебя у… – она сглотнула и торопливо продолжила. – У всех нас. Что ты возьмешь этот лук, надеясь на него уйдешь в леса и однажды не вернешься. Обещай, – она обвила руками его шею, сжала пальцы на затылке. – Обещай, что всегда будешь возвращаться. Обещай мне. Таэм…

Он хотел рассказать ей про ее свет. Про то, каким невыразимо прекрасным она делает мир. И что рядом с ней одной он чувствует себя не проклятым, а благословенным, поэтому готов возвращаться к ней даже из бездны.

Но вместо этого шепнул:

– Я обещаю.

Так тихо, что сам едва расслышал.

Наклонился к ее лицу, пьянея от аромата мелиссы, что исходил от золотых волос. В первый раз коснулся мягких, прохладных губ – так осторожно, как только мог.

И не посмел ступить ни шагу дальше.

Глубокий, протяжный звук – не то пение, не то стон океанской бездны – вырвал его из сна, заставил осознать, что это лишь видение. Иффиндеи больше не было рядом. Пол под ногами исчез; Тамлин почувствовал, что проваливается в никуда, падает в пропасть. Отзвуки вопроса загудели внутри головы, перекликаясь и множась.

“Кто ты?”

Верх одаренности. Мастерство, отточенное до такого уровня, что ему не осталось места в мире живых. Теперь я бы успел, Иффэн. У того, кем я стал, хватило бы времени на то, чтобы обогнать смерть…

… а кем я стал?

Пустотой лесной прогалины?

Отражением в чужих зрачках, расширенных до предела?

Бороздой, оставленной на изгибе дерева?

Я был чем-то.

Но вот-вот могу стать ничем.

Как же далеко я нынче зашел. Слишком далеко.

Бесконечно.

В темноте проявляются скопления звезд, складываются в силуэт белой лани. Лань опускает голову к жемчужным копытцам, смотрит на него исподлобья.

Формирует мыслеформу – уже не вопросительную.

Утвердительную.

Отзвуки этой мыслеформы обращают время вспять; мир изгибается, закручивается в спираль, верх и низ меняются местами. Падение превращается в полет, в скольжение сквозь пронизанную светом толщу воды, в отчаянное стремление выбраться из глубины на поверхность…