Сын гадюки

– Никто ни в чем не виноват.

– Она говорит, что я испортил ей жизнь.

– Тэхи всем так говорит, но она ошибается. Жизнь испортить невозможно, – с загадочной улыбкой сказал Уомбли.

– Тогда почему она такая злая, если ее жизнь никто не портил?

– Мы все порой злимся, если судьба складывается не так, как нам хотелось бы, но со временем перестаем, когда понимаем, что злость не изменит прошлого. Твоя мама однажды разозлилась и до сих пор не поняла, что пора уже перестать.

– Почему?

– Потерять отца – это больно. Злость помогала ей заглушить боль. А потом Тэхи привыкла быть злой. Сейчас она боится.

– Чего боится?

– Перемен. Она столько лет была змеей, что никем другим быть уже не умеет. Если она решит остановиться, ей придется учиться жить заново. Это действительно страшно. Я по себе знаю. Когда я впервые открыл глаза в деревне куроки, мне предстояло то же самое. И я тоже боялся. Только это секрет.

– Но ты же смог. Почему у нее не получается?

– Я не мог остаться прежним, потому что не знал, кем был раньше. В отличие от твоей мамы, у меня не было выбора.

– Значит, пока у нее есть этот выбор, она всегда будет… вот такой? – обреченно склонил голову мальчик.

– Не знаю. Каждый может измениться, когда будет готов. Даже миллион дурных поступков не обязывает тебя оставаться плохим человеком до конца жизни. Когда твоя мама это поймет, может быть, и изменится.

– Ты пробовал поговорить с ней? Ты вроде умный.

– Вроде, – хихикнул Уомбли, – только Тэхи никого не слушает. Она заперлась от людей под маской змеи. Лишь тот, кто сможет забраться под эту маску, способен ей помочь.

– Ты меня сейчас вообще запутал…

– Это нормально, – засмеялся старый шаман, затем сказал почти шепотом, – я открою тебе один секрет: шаманы специально говорят так, чтобы никто ничего не понял. Можно было объяснить все проще, но я слишком глуп, чтобы найти нужные слова.

А Чаушин был слишком юн, чтобы распутать клубок витиеватых речей шамана. Он вертел в голове услышанное так и сяк. Каждое слово по отдельности было понятно, но общий смысл сказанного куда-то ускользал. Единственный вывод, к которому пришел Чаушин в своих раздумьях, – ему никто не мешает. Впервые за последние шесть лет материнский голос ни во что не вмешивался.

– Знаешь, что удивительно, Уомбли? Пока ты рядом, мама молчит. Она все время что-то говорит, без умолку. А когда ты сел здесь, голос мамы исчез.

– Это не голос твоей мамы, а лишь проекция.

– Ты снова говоришь непонятные слова.

– Проекция – это то, как ты видишь свою маму. Она говорит тебе то, что ты привык слышать от Тэхи. Но это лишь игра твоего разума.

– Ты знаешь, как от нее избавиться? – с надеждой спросил мальчик.

– Сложный вопрос, – задумчиво вздохнул шаман, – сложный, потому что это твоя проекция, и кроме тебя никто не найдет решения, – Уомбли пожал плечами.

– Знал бы ты, как мне мешает эта самая… проекция. Она вмешивается во все разговоры с людьми. Я не могу ни с кем нормально общаться. Она постоянно заставляет меня стыдиться себя.

– Тебе может не понравиться мой совет, – шаман ненадолго задумался, глядя в сторону: – пока не разберешься с проекцией, лучше проводить время не с людьми.

– А с кем?

Ответа не было очень долго. Уомбли молчал и продолжал куда-то смотреть. Тогда Чаушин повернул голову в том же направлении, куда устремился взор шамана. Он увидел загон с бизонами.

– Наш пастух неделю назад ушел погостить в поселение кано. Чутье подсказывает, что он нашел там себе невесту и больше не вернется. Кто теперь будет пасти бизонов? – Уомбли сделал многозначительную паузу.

– Мне нравится твой совет, – улыбнулся Чаушин.

– Вот и хорошо! Значит, я не зря открыл рот. Хоть что-то понятное сегодня удалось сказать, – Уомбли встал с камня, размял ноги и направился в центр деревни, сказав напоследок: – еще увидимся, Чаушин.

Как только шаман ушел, голос проекции тут же о себе напомнил:

– Дружка себе нашел, значит?

– Уомбли умный, – мысленно ответил Чаушин.

– Он сам сказал, что дурак, хотя мог вообще ничего не говорить. Выглядел бы умнее.

– А ты чего замолчала, когда он появился?

– Захотела и замолчала, – огрызнулась проекция.

– Это потому что Уомбли знает, кто ты на самом деле, проекция?

– Ничего он не знает…

– Это мы еще выясним. Я теперь с ним часто буду говорить.

– Не смей!

– А иначе что?

– А иначе… – грозным тоном начала проекция, но так и не нашла, чем закончить.

Следующим утром Чаушин, пошел к вождю и спросил разрешения сводить бизонов на выгул. Гудэх сомневался, но Уомбли, как бы случайно оказавшийся рядом, сказал:

– Пусть попробует. Бизонам понравится.

С тех пор Чаушин нашел свое место среди бизонов. Каждый день в течение пяти лет он водил их на выгул, изучил повадки каждого, дал им имена. В каком-то смысле Чаушин стал одним из них. Он чувствовал себя окруженным друзьями, которых Сыну гадюки так не хватало.

Пропадая с утра до вечера на Зеленой поляне, он почти не виделся с мамой, чему был даже рад. Голос проекции стал каким-то привычным, словно шорох листвы, шум ветра, дробь дождя. Он просто был, и Чаушин научился жить с ним так же, как другие люди живут со своими неизлечимыми недугами – как-то.

Казалось бы, все стало нормально, но какое-то еле ощутимое недовольство собственной жизнью не покидало Чаушина. Сын гадюки боялся честно спросить самого себя, действительно ли ему нравится быть пастухом или он просто прячется от своих проблем среди бизонов. Ответ был очевиден, но Чаушин выбрал тактику отрицания. Он решил бегать от вопроса столько времени, сколько выйдет.

Вышло совсем не мало – до самого дня многолетия, пока Чингисхан, играя в прятки, не забрался на высокую ветку старого баобаба. У основания этой ветки располагалось большое дупло, которое Тэхи еще в далеком детстве облюбовала для собственной игры в прятки. Она называла его Змеиным деревом (деревом, где змея прячется от людей).

Когда Чаушин залез на ветку за своим рогатым другом, Тэхи задремала в дупле, свернувшись клубочком. Голоса с улицы разбудили Лишенную детства. Не успев понять, что сон закончился, и началась реальность, она выскочила на яркий дневной свет и вцепилась в первое, что подвернулось – лодыжку собственного сына. Клыки, которые выросли у нее в период беременности, впились в живую плоть, и Тэхи впервые почувствовала, как по их трубчатым каналам в кровеносную систему жертвы впрыскивается яд.