Ab igne ignem

Ab igne ignem
Денис Передельский

Директор завода Круглов из телефонного звонка неизвестного узнает, что его отравили экспериментальным ядом. У него есть трое суток на то, чтобы спасти свою жизнь – вымогатели обещают продать ему противоядие за миллион долларов. Но Круглов начинает собственное расследование, которое выводит его на мрачные и неожиданные тайны провинциального городка.

Денис Передельский

Ab igne ignem

Глава 1

Трудно дело птицелова:

Заучи повадки птичьи,

Помни время перелетов

Разным посвистом свисти.

Эдуард Багрицкий

***

Полуденный зной раскаленным языком облизывал порыжевшую истощенную землю. Безоблачная небесная синева казалась перевернутым океаном, игравшим обманчивыми волнами. Один взгляд на него обжигал глаза. Солнце, казалось, было везде – и в иссушенной, потрескавшейся земле, и в податливом, будто пластилин, горячем асфальте, и в набегающей небесной волне. Дождя ждали уже более месяца. Город жил, будто в аду. Камень, кирпич и железобетон от жары не спасали. В магазинах резвились заоблачные цены, но люди не обращали на них внимания и до драки в очередях раскупили вентиляторы и кондиционеры. Продавцы мороженого и напитков делали себе состояния.

Дышать было тяжело. Улицы почему-то не поливали. Ходили слухи, что в городской казне не хватало на это средств. Другие уверяли, что лично видели, как водители коммунальных машин вместо улиц за большие деньги поливают частные огороды. Верили и не верили и тем и другим. Но что слухи – грош им цена…

…А вот с ним было что-то не так.

Литейный завод жил обычной, ничем не примечательной жизнью. Заводы не люди, им жара нипочем. Город в городе, мощный, надежный, казалось, существовавший всегда, с исполинскими цехами, заполненными несмолкаемым техническим гулом. Россыпь рабочих, смех, ругань, потаенный звон стаканов, любовные страсти и чьи-то отданные цехам тихие, незаметные судьбы – все мешалось тут и безвозвратно пропадало в пропасти времени.

Тишина и покой хранились лишь в кабинете генерального директора завода – Дмитрия Ивановича Круглова. Ему тоже было жарко. Пожалуй, от застоявшейся жары он страдал даже больше других. Крупное, влажное пятно пота рваным темным пятном расплывалось по светлой рубашке от шеи по широкой груди. Скрыть его не могли ни легкий льняной пиджак, ни галстук. Не спасал директора и мощный кондиционер, работавший на пределе своих возможностей.

Жара брала свое, посмеиваясь над кондиционером, – Круглов был человеком крупным, под сто тридцать килограммов веса при росте ниже среднего. Лишний вес предательски стал союзником жары. Могучий с виду организм болезненно реагировал на любые изменения в погоде.

С ним явно что-то было не так. Нечто чужое поселилось в нем и теперь вгрызалось в каждую клеточку его организма, наполняя ее болью и страхом.

Пот второй, липкой кожей неприятно покрывал его тело. Надо терпеть, он же всегда был сильным, он справится. Он верит в то, что ему удастся справиться с любой проблемой, но сейчас ему трудно. Все-таки Круглову уже за пятьдесят. Он не красавец, что, впрочем, никогда ему не мешало. Недостаток красоты природа компенсировала завидной физической силой, а также силой воли и упорством. По жизни он идет уверенно, без оглядки назад, и если бы не здоровье, начавшее его подводить в последние годы, шел бы и дальше, только ускоряя шаг. Глядишь, сделал бы и завидную политическую карьеру.

Но он незаметно, неодолимо слабеет. Иной раз, мучительно постанывая от особенно острого приступа печеночной колики или напомнившей о своем существовании поджелудочной железы, или же глядя на почерневший разом мир от подскочившего артериального давления, Круглов с тоской и неожиданным страхом думает о том, что смерть, которая всегда казалась ему чем-то невообразимо далеким, должно быть, теперь уже не за горами. В такие минуты он ощущает себя бесконечно старым, дряхлым человеком.

Смерть, смерть, смерть поселилась в нем.

В кабинете Круглов находился один. Ему хотелось отдохнуть. Он устал после утренней высокой делегации, внезапно нагрянувшей к нему из области. Визит длился несколько часов и выжал из несчастного директора все соки. Зачем приезжали? Чего хотели? Будто не знали, что он не виноват. Виноваты времена и они сами, те разные люди, кто приезжает к нему вот уже двадцать лет и стучит кулаком по столу, требуя платить налоги и создавать рабочие места, требуя от него благотворительности и много чего еще требуя невыполнимого и необязательного. Требуя, требуя, требуя и ничего не давая взамен, кроме несбыточных обещаний, но заведено грозя исключением из партии, когда-то одной, теперь – другой, но всегда – партии власти. И пусть ты юридически не зависишь от них, руководишь частным предприятием, они все равно оказываются сильнее, могущественнее, влиятельнее, а значит, они всегда правы, и надо смириться с тем, что это они стучат кулаком по столу, а не ты, и надо согласно кивать их словам и делать вид, что не только веришь их угрозам, но и боишься их. Надо скрывать свое презрение к ним.

Злость едким холодом сводила его скулы, едва он начинал думать об этом.

Сгустившееся за день напряжение постепенно отпускало его. Удобное кресло помогло расслабиться. Мягкая кожаная обивка сквозь тонкую ткань пиджака приятно холодила спину. Глаза слипались сами собой, и спать хотелось, вроде бы, смертельно, но привычного, уютного ощущения подступающего сна он отчего-то не испытывал. Круживший над ним призрак сна пугал его. Веки наливались необычной свинцовой тяжестью, выходя из повиновения. Он собрал силы и встряхнул головой, прогоняя огромной, обволакивающе-темной тучей наваливающуюся дремоту. Привстал в кресле, дотянулся до селектора и вызвал секретаршу:

– Валя… меня нет и сегодня не будет…. Ни для кого. Поняла?

Она кивнула, Круглов проводил взглядом миловидную, хранившую врожденное изящество и девичью стройность фигуры женщину. Дверь вновь отделила его от остального мира, и он с облегчением закрыл глаза. Ему было нехорошо: крутило в желудке. Боль, тоненькая где-то внизу, в зародыше, поднималась спиралью все выше и пугающе разрасталась, закручиваясь в бешеном вихре. Она заставляла Круглова болезненно морщиться и прикладывать руку к внезапно раздувшемуся животу. Неужели сказывался обед в заводской столовой, устроенный им для нагрянувших ревизоров? Внутренний голос подсказывал, что надо немедленно уйти, лучше всего – домой, устроить себе полноценный отдых. Но домой не хотелось. Круглов привык работать по десять-двенадцать часов без передыха. И дома потом все не мог успокоиться, обычно до поздней ночи сидел за бумагами или названивал по телефону.

Проблем, сколько их не решай, меньше не становилось, у него всегда было дело, нерешенная задача всегда теребила его душу.

Бывало, он засиживался в кабинете допоздна, чем вызывал недовольный ропот секретарши Вали, взявшей себе за правило уходить после шефа. Вспомнив ее и жалея, Круглов решил перетерпеть бешеную пляску в желудке, отдающую мучительными толчками боли в районе печени.

Боль: проклятая, всеразрушающая – лишнее напоминание о бренности земного – была сильнее него. Он яростно сопротивлялся ее непостижимой силе, чувствуя, что надолго его не хватит.

На широком столе перед ним лежали развернутые чертежи. По углам они были придавлены специальными магнитами, чтобы листы не скатывались в рулоны. Работать не было никакого желания. Но ему требовалось забыться и обмануть наступающую боль, поэтому Круглов стиснул челюсти и взялся за чертежи. Его взгляд заскользил по проектам новейших образцов технологического оборудования. Это то, что так необходимо стране.

Обычно сам он не занимался чертежами. В инструментальном цехе работала слаженная команда опытных специалистов. Прежде чем лечь к главному на стол, проект проходил многие кабинеты, цеха и испытательные стенды. Однако на этот раз директор взял проект на особый контроль – сумма контракта была нешуточной, государство взяло его на особый контроль. В случае чего – спрос будет огромным.

Пришел, пришел его час, но у него еще осталась минута для покаяния.

Едва Круглов разобрался с первым из чертежей, как цифры и буквы вдруг заплясали перед ним, словно живые. Прямые линии изогнулись, превратились в ломаные, пошли волнами, заходили ходуном, ломались, превращаясь в уродцев, и снова сходились, срастаясь самым непостижимым образом. В глазах потемнело. На миг он даже ослеп. С легким испуганным возгласом Круглов откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза и инстинктивно мотнул головой, будто бык, почуявший опасность. В висках застучала бешено рванувшая по венам кровь. Ее ритмичная пульсация с оглушительным, противным хлюпаньем отдавалась в его сознании. В следующее мгновение в голове будто хлопнуло. Казалось, что лопнул мозг, и ошметки его осыпались на гигантскую раскаленную сковороду. Боль стала адской, невыносимой, хотелось много и глубоко дышать, но воздуха не хватало катастрофически, а тот, что попадал в легкие, яростно обжигал их, и чувство было такое, будто с него с живого сдирают кожу, только изнутри.

Он хотел стать всесильным?..

Не столько боль, сколько парализующий страх овладел им. С большим трудом Круглов дотянулся до кнопки селектора. Динамик на столе ожил и спросил взволнованным голосом Вали:

– Да, Дмитрий Иванович?

– Зайдите, – еле слышно прохрипел Круглов.

Не прошло и двух секунд, как дверь отворилась. На пороге возникла встревоженная секретарша.

– Дмитрий Иванович, что с вами? Вам плохо?!

Ему хотелось пить. Мучительно, до спазмов в желудке, хотелось большого глотка чистой, ледяной, колодезной воды. Той, что в детстве приятной судорогой сводила скулы. Той, что обладала поистине живительной силой. Он вспомнил – бутылка «минералки» стоит в баре-холодильнике. Дотянуться до нее стало теперь смыслом его жизни. Манящая, призывно фыркающая пузырькам воздуха, она была так же недосягаема и желанна, как красотка Юля на первом курсе института, не обращавшая на него, неуклюжего и прыщавого увальня, никакого внимания.

Директор не ответил. Он полулежал в кресле, бессильно вытянув под столом ноги, и дрожащей, побелевшей рукой безуспешно пытался ослабить стягивающий шею галстук. Владевший им страх, как табачный дым, заполнял кабинет. Добрался до Вали и опутал ее плотным коконом. Она испугалась, на ватных, непослушных ногах, замирая на каждом шагу, подошла к шефу. Не зная, что предпринять, помогла ему развязать галстук и расстегнуть ворот рубашки. Круглов вздохнул, поблагодарил ее взглядом, но было заметно, что лучше ему не стало. Его полное, одутловатое лицо наливалось кровью, словно помидор набирал красный вес. Щеки и виски вспухли лиловыми подкожными трубами и узлами. По широкому лбу, изборожденному морщинами, бежали, распространяясь во все стороны, влажные дорожки. В уголках глаз вздрагивали, отсвечивая сиреневым, слезы.

Валя растерялась, и сама едва не заплакала от страха. Ей никогда еще не приходилось так близко сталкиваться с чужой, мучительной болью. Не той простой болью, от которой можно легко избавиться, сделав укол или приняв таблетку, а той насмешливой, глубинной и изворотливой, появившейся из ниоткуда и не желающей уходить, не реагирующей на лекарства. Предательски дрожащими руками она нервно плеснула в стакан воды из стоявшего на столе графина. Поднесла его к посиневшим губам, Круглов сделал несколько жадных глотков и поперхнулся, закашлялся. Часть влаги бросилась ему на грудь, по подбородку потекли остатки. Его сведенные судорогой челюсти занемели окончательно. Они болели и не слушались его.

– Дмитрий Иванович, я сейчас, сейчас… – дрогнула Валя.

Быстро цокая каблучками по дубовому паркету, она выскочила в приемную, забыв закрыть дверь. Вернулась, держа на ладони несколько больших белых таблеток.

– Суньте одну под язык, вам станет полегче, – с пугающим спокойствием сказала она, стараясь не выдать скрутившего ее страха перед тем неизвестным, что, возможно, уже ворвалось в кабинет. – Сейчас вызову врача, – добавила она и набрала с директорского стационарного телефона номер заводского медпункта. – Света? Живо сюда, Дмитрию Ивановичу нужна помощь!

Потом Валя бросила трубку, схватила со стола одну из папок, потоньше, с какой-то проектной документацией внутри, и принялась обмахивать ею багровое лицо директора. Тот беспомощно запрокинул назад голову и следил за нею с угасающей надеждой.

Как нелепо быстро пролетела жизнь. Казалось, еще вчера он бегал во дворе с соседскими мальчишками. Вместе они гоняли старый, потрепанный мяч. А сейчас женщина, которая ему годится в дочери, отчаянно и неумело пытается спасти его жизнь. Как глупо и смешно – спасать чью-то чужую жизнь. Разве можно ее спасти, если настал последний час? Если свеча судьбы почти догорела?

Дежурный врач медпункта, тихая и незаметная Света, возникла в кабинете, словно материализовалась из воздуха. В руке она держала старенький, небольшой и некогда, вероятно, ослепительно белый чемоданчик с выразительным ярко-красным крестом на потрепанной крышке. Света ловко вскинула чемоданчик на стол, откинула крышку и сменила Валю у кресла директора. Круглов дышал ровнее, но боль и страх от него еще не ушли.

– Надо измерить давление, – тут же решила врач. – Помогите мне.

Женщины общими усилиями стянули с Круглова пиджак и закатали по локоть левый рукав его рубашки. Света измерила давление. Послушала сердце, кивнула своим мыслям, подумала, нахмурившись, снова кивнула и сделала укол.