Злые времена. Книга первая

– Леш, а когда может… ну это, хана всему настанет когда?

– Да вот хрен его знает, брат. Но мобилизация идет. Может, мне думается, в любой момент.

– А ты как здесь? Служба же…

– Это теперь моя служба.

– Ты уволился что ли? – я уставился на брата неверяще. Служба была всем делом его жизни.

– Ага, разбежался, кто б меня отпустил. В бессрочной командировке в связи со всяким и в свете разного.

– То есть ты теперь дома?

– Дома, брат. Если он у нас еще есть.

Вчера стаскали последний хабар в убежище. Обустроили там за неделю места для нормального проживания – лежаки с матрацами, спальники и все такое прочее. Ну точнее, Леха обустраивал, а я ему помогал в перерывах между сменами. Сейчас убежище имело вполне жилой вид. Внутри было тепло и сухо, но мы привезли туда еще и четыре буржуйки, поставили одну в углу с лежаками, одну в центре и две по углам. Уголь был в стайках за стеной, ну а с дровами проблем тоже не будет.

Вчера был выходной, и мы с Лехой откопали гараж и загнали в него машину. Туда же перевезли от Ваньки мой снегоход со всем запчастями. Гаражей у нас было два, точнее один, сдвоенный. Стену между двумя соседними в одном месте проломили и оборудовали нормальный ход. В одном гараже яма нормальная, а во втором верстак во всю стену с разным инструментом и станками. Сверло, токарный маленький, наждак да тиски могучие.

Здесь же у нас стояло с десяток двухсотлитровых бочек с солярой и бензином. Опасно, конечно, но мы аккуратно. Брат посмотрел на бочки задумчиво, когда загоняли снежик, и изрек:

– Надо бы еще бензина завезти. Солярой тут везде разжиться можно, а вот бензин…

– Лех, ну куда? На первое время и этого хоть залейся, а там решим. Навсегда все равно не запасешь.

– Ну да, ну да… Ладно, пошли.

Сидим на кухне, гоняем чаи. В камине дрова потрескивают. Есть у Лехи такая блажь – дровами камин топить. Как приезжает, так обязательно пару вязанок с собой везет. Но не поспоришь, приятней у дровяного посидеть. Я смотрел в огонь и думал о том, что вот мы сидим тут, а может уже и летит к нам чего. И мы знаем об этом и даже уже готовимся, почти приготовились. А все вокруг не знают. И чего? То есть себя мы спасем, а на остальных плевать? Баба Маша та же, или Танька из соседнего подъезда со смешным сыном Мишкой, ушастым и неугомонным? Как с ними быть? Я поделился мыслями с братом. Он помолчал, глядя в потолок и медленно выпуская дым. Затем посмотрел на меня серьезно:

– Я тоже об этом думаю, брат. Всех мы не спасем, это раз. Но кого можем, давай попробуем. Но вообще ты прав. Сложно это – знать заранее. Но так мы сохраним себя и пару сотен человек точно.

Я закурил очередную сигарету:

– Слушай, а как мы сортировать-то будем?! Этот, мол, годен, а этот на заклание? Дела личные смотреть?!

Леха скривился:

– Не заводись, брат. Какие варианты? Кого ты хочешь спасать? Мотыгу может? Или Шныря?

Оба озвученных персонажа были закоренелыми урками, иногда выходящими на волю только для того, чтобы найти повод вернуться обратно.

Я молча смотрел на брата, ожидая продолжения. И он сказал:

– Всех из нашего дома завтра пригласим на экскурсию и там все объясним. Нам всем просто повезло. Как в лотерею. Бомбоубежище в нашем доме – он говорил короткими рублеными фразами. – Кто из друзей у нас тут есть? Семейных надо с детьми. И девчат, молодых.

Я удивленно на него уставился, и брат зло ощерился:

– Да, цинично! Но! Кто-то должен род продолжить, если хана всему придет? Кто?

– А ведь вот там – я показал рукой за окно – есть дом малютки. Там сотня ребятишек до трех лет, нянечки да воспитатели. Как с ними быть?

– Я не знаю, брат. Я просто не знаю. Все, что я могу сделать – я сделаю.

Я поднялся, достал из холодильника бутылку водки, молча налил по стопке. Замахнули. Закурили снова. Брат заговорил:

– Вот представь: сидим мы с тобой, мирно пьем водку, закусываем вкусно. И тут стук в дверь. Колька, сосед наш, пришел. Сел вот здесь, рядом, замахнул рюмочку и говорит: «Мужики, завтра на нас бомбы посыпятся. Спасаться надо. Пошли жить в подвал?». Что ты ему ответишь? А Таньк что ему скажет? Ведь в телевизоре никто ничего не говорит. И поверь мне, не скажет. Вот прямо сейчас там – он указал пальцем на потолок – идет эвакуация, я точно тебе говорю. Но ты хоть где-нибудь что-нибудь об этом слышал? И не услышишь. Потому что секретность. Потому что иначе всеобщая паника и анархия. Потому что народ заранее друг друга убивать начнет. За место в убежище, за лишний ствол, за коробок спичек, в конце концов. Поэтому нам остается только постараться спасти тех, кого мы сможем спасти. Завтра. А сейчас – наливай…

Утро не задалось. Громкий настойчивый стук в дверь вырвал меня из тяжелого хмельного сна – что-то мы вчера с братом расслабились, давно так не злоупотреблял. Сел на кровати, опустил ноги на холодный пол. Голова гудит, стук в дверь отдается набатом, из спальни доносится богатырский храп брата. Он всегда умел спать где угодно, и никакие шумы ему не мешали.

С тяжким вздохом я натянул штаны и пошаркал к двери. По пути кинул взгляд на часы. Пять утра! Кому там неймется-то?! Вот открою сейчас и такого наговорю…

Кинул взгляд в панорамный глазок, за дверью стояла та самая Танюха из пятой квартиры. Бледная, напуганная, нервно кусает губы. Она занесла руку для нового стука, и я поспешил открыть дверь, еще одной порции шума моя голова точно не выдержит. Замок сочно лязгнул, впуская девушку внутрь. Миниатюрная, хрупкая, с огромными, в пол-лица, синими глазищами, Танюха ворвалась в квартиру маленьким ураганом и сразу взяла быка за рога:

– Санечка, помогай! Мишка… – она вдруг осела на пол, залилась горючими слезами.

– Танюш, Танюш, ты чего это? – я подхватил ее, усадил на стоящую в углу тумбочку. – Чего случилось-то?

– Мишка… Мишка… – она завыла в голос.

– Леха, подъем! – я гаркнул во всю глотку, впрыгнул в ботинки и рванул из квартиры. Пятая квартира была в соседнем подъезде, и я порядком замерз, пока добежал. В Танюхину квартиру я вломился, снеся по пути трильяж. Планировка стандартная: влево от входа кухня, прямо гостиная и из нее дверь в спальню. Туда.

Мишка сидел на полу спальни. На мое появление он не отреагировал. Совсем. Раскачивался взад-вперед, смотрел прямо перед собой и тихонько выл на одной ноте. Именно выл, жутко так, как обреченная собака воет. Блин, чего делать-то?

– Миш – я присел рядом с мальчишкой на корточки и заглянул ему в лицо. Ноль реакции. Абсолютно бесстрастное лицо, губы сердито сжаты, а глаза… глаза будто оловом залиты – холодные и… мертвые.

– Миш, ну ты чего, дружок? – я тронул мальца за плечо. Он качнулся чуть сильнее, неуклюже завалился на спину, перевернулся на бок и снова уселся, глядя в одну точку. Он даже не моргнул. И не перестал выть. На одной ноте, тоскливо и жутко. Меня пробрало до самых печенок, волосы на загривке встали дыбом… страшно.

С носорожьим топотом в комнату ввалился Леха, следом за ним спешила зареванная Танюха.

– Что тут? – Леха опустился на колени рядом со мной и уставился на мальчишку.

– Сидит, воет. На спину попробовал уложить – он опять так же уселся и воет. И горячий как печка, потрогай.

– Нечего трогать, ясно все. Поехали. – Леха подхватил Мишку на руки и устремился к выходу.

– Куда поехали-то? Дай хоть оденусь!

– Некогда ждать, я сам увезу – Леха ответил уже стоя на пороге. – Танюш, вещички ему собери, после обеда отвезем.

– Леш, куда повез? А я?! Леш, стой! – Танюха рванулась следом. Я остался один. У ног моих скопилась лужица талой воды – подтереть надо бы…

Дома умылся, оделся, подкинул дров в камин и поставил чайник. Леха вернется, надо завтракать и продолжать запасы пополнять.

Леха вернулся один, когда время близилось к полудню. Я уже успел рассортировать и увязать все закупленное вчера, и вовсю жарил картошку на сале.

– Это ты добре затеял – брат потер руки и уселся к столу в ожидании своей порции.

– Руки помой сначала – я снял сковороду с огня и поставил в центре стола. Пока он умывался, я нарезал сала, выставил на стол горчицу и хлеб. Обедали молча. Брат о чем-то напряженно думал, и я не стал его дергать. В такие моменты это не имеет смысла – все равно не ответит. И только когда мы уселись перед камином с чаем, я не утерпел: