Школа свободы и бесстрашия

Она. Горшок полный?

Смотрительница. Все понятно… вот еще у нас есть магнитики и календарики…

Она. Я возьму клоуна с ночным горшком…

Смотрительница (через паузу). Он же вам не понравился?

Она. С чего вы взяли?

Смотрительница. Четыреста писят.

Четыреста писят – это вам не сто писят. Имеет ли количество значение? Переходит ли оно в качество?

Она перевела деньги за клоуна, смотрительница старательно упаковала его в крафт и даже прониклась каким-то добродушным сожалением к покупательнице.

Каких только не носит на себе наш земной шар! Надо принимать этот мир со всем его великолепием и темнотой. Смотрительница мыслила глобально и хотела философски обобщить весь прожитый день. (Она была последней посетительницей музея.)

Она. До свидания.

Смотрительница. Привет Москве.

Она. Передам.

Она выходит из музея, заказывает такси, еще раз открывает переписку с хозяйкой квартиры, чтобы уточнить пункт прибытия. И видит: «Пользователь ограничил круг лиц, которые могут ему написать».

Пользователя зовут фейковым Мирослава Назарова.

Она сочувствует женщине, чьи фотографии используются для создания образа «хорошей хозяйки, любящей своих деток».

Она сочувствует женщине.

Она сочувствует женщине, но не испытывает никакой жалости к себе. Рельсы берут дыхание для первого звука, рожденного из обмана, из тишины.

4

Она свернула от центра по направлению к частному сектору. Она ничего не припоминала, взгляд переходил от домика к домику: где-то живут, что-то давно заброшено, что-то заброшено, но там продолжается жизнь. Что-то так же, как и она, распадается, как трухлявое дерево, слоится и отходит никому не нужными напластованиями. Они становятся бездомными. Тут мог быть и ее дом.

Она вышла к кирпичному одноэтажному зданию, похожему на склад. Да, это городские бани, почему-то во множественном числе, наверное, имеется в виду женская и мужская, она никогда об этом не думала. Она садится на лавочку напротив бань, курит айкос, смотрит в кирпичную белую стену. В детстве на таких стенах она любила написать ключом что-нибудь бестолковое, что из года в год будет на этом самом кирпиче напоминать о твоей прошлой бестолковости. Вот что бы она сейчас написала на этом щербатом, податливом к чужим писаниям кирпиче?

Ничего. Она не хочет писать ни книгу, ни оставлять следов на кирпиче. Она пока еще все остро ощущает, она хронически предчувствует встречу. Она готовилась к ней все эти двадцать лет. И могла готовиться еще дольше, но тут что-то дернуло, и она здесь. Вот это что-то… что оно?

К баням подъезжает мужчина на колесах. У него нет ног, он передвигается на доске, отталкиваясь мускулистыми руками. Мужчина буднично подъезжает к баням, она смотрит на него и курит, ей кажется, что она могла бы чем-нибудь ему помочь, но он всем своим видом воплощает мужество, его концентрат, он вернулся с войны, думает она, впрочем, разве это важно. Мужчина достает сигарету из нагрудного кармана, зажимает ее в губах (концентрат мужественности сгущается), по его движениям она понимает, что он ищет зажигалку, по его движениям она понимает, что он не может ее найти. Мужчина подъезжает к ней, она идет на опережение и роется в своей сумке, где должна была быть зажигалка.

Мужчина на колесах. Огонька не найдется?

Она. Сейчас… должна где-то быть…

Мужчина на колесах. Покорно вас благодарю.

Она останавливает поиск, смотрит на него. Теперь он был на расстоянии вытянутой руки. Загорелый, выжженный на солнце. Коричневые ресницы. Желтоватые зубы. Щетина, шрам над бровью. Комар, севший на лоб.

Она. У вас комар.

Мужчина на колесах. Пусть пьет мою кровь, мне не жалко.

Она находит зажигалку, прикуривает мужчине и ждет, когда мужчина на колесах уедет, ей хватает этого вглядывания, концентрат мужественности в ее голове разбавляется трагедией на расстоянии вытянутой руки.

Но мужчина на колесах продолжает разговор.

Мужчина на колесах. Я могу вас попросить…

Она. Да…

Мужчина на колесах. Я сейчас буду подтягиваться…

Она. Хорошо… (Она не знает, что еще сказать.)

Мужчина на колесах. Вы можете считать? А то я сбиваюсь. У меня три подхода, и потом я пойду… в баню.

Он смеется, она видит, что некоторые зубы у него отсутствуют, но это не уродует его облик.

Она. Хорошо.

Мужчина на колесах. Покорно благодарю.

Мужчина на колесах отъезжает от нее и движется по направлению к турнику, который приварен к той же кирпичной стене. Она думала, что это газовая или какая-то другая труба. Турник был сделан специально для него, не может быть, что это случайность.

Мужчина на колесах тянется и виснет на турнике. Доска ждет его возвращения.

Мужчина на колесах (кричит, так как между ними расстояние). Ну, поехали!

Он подтягивается. Она смотрит. В последнее время у нее развилась дальнозоркость. Списывала на последствия ковида, зрение не проверяла. Она видела силуэт мужчины – то поднимающийся, то опускающийся. Она не думала о его остервенелом упорстве и желании жить, она смотрела на расплывающийся контур его плечевого пояса и считала.

Мужчина опускается на колеса, тяжело дыша.

Мужчина на колесах (кричит). Сколько?

Она (кричит). Пятнадцать!

Ее голос кажется ей визгливым.

Мужчина на колесах. Можно еще два подхода?

Она. Да, да, конечно.

Она докуривает первый стик и сразу начинает второй. Она смотрит на расплывающегося мужчину, старалась считать, но внутри нее крутится что-то необратимое, как будто открыли ту самую балконную дверь и тюлевая занавеска вырвалась, сорвалась с карниза и улетела в небо.

Мужчина на колесах. Сколько?