Разговоры с мёртвыми

– Помнишь?

Со своей первой девушкой я не спал. Моя первая возлюбленная – девочка с экрана. Алиса Селезнёва из «Гостьи из будущего». Не актриса, играющая Алису, а сама Алиса. Я любил её и книжную, из книг Кира Булычёва, и Алису с экрана телевизора.

Была ещё Красная Шапочка из другого детского фильма. И другие девочки из фильмов.

Та девчонка, которая понравилась мне наяву, далека от совершенства.

В двенадцать моё сердце застучало раза в два сильнее, чем обычно. Я помешался на своей однокласснице. Писал ей письма и бросал их в почтовый ящик. Без конверта, просто сложенный вдвое листок с надписью на внешней стороне: «Кате Соколовой». Примерно такого содержания: «Ты мне нравишься. Я учусь с тобой в одном классе. Сижу на соседней с тобой парте. Давай дружить».

Я узнал, куда идёт Катя после школы, и забегал вперёд так, чтобы она меня не видела, прятался в подъезде и из окна наблюдал, как одноклассница заходит в дом.

Выслеживать её я стеснялся и предложил узнать её дом Мишке Соткину:

– У тебя есть девочка, которая тебе нравится?

– Ну есть, – сказал Мишка. – А что?

– Давай, я узнаю, где она живёт, а ты узнаешь, где живёт Катя Соколова?

Мишка выследил Катю, а я шпионил за Настей Каменьковой из «А» класса. Юркнул за ней в подъезд и как будто случайно поднялся этажом выше, чтобы посмотреть, в какой квартире она живёт. Настя как раз открывала дверь.

Тремя днями позже Мишка при всех дразнил меня:

– А Саня с одной девочкой Этим занимался.

Я обиделся на него, но бить не стал, потому что боялся поднять на смех свою любовь. А без драки Мишкины слова быстро забылись и Мишка успокоился.

Я подкидывал письма в портфель Кати во время большой перемены, когда вся школа, включая мою одноклассницу, бежала сломя голову в столовую.

Катя вышла замуж за самого крутого пацана из класса. Родила от него, он скололся, и семья наркоманов покинула город.

Гость говорил не о первой любви, а о первом сексуальном опыте. Как я облизывал лицо своей подруги.

– Тебе нужен слюнявчик, – шипел гость.

Катю раздражали мои письма, она рвала их и подкидывала в мой портфель.

Однажды, скрываясь на верхних этажах Катиного подъезда, я решил на лифте спуститься вниз.

Услышал стук мусоропровода на втором этаже, остановил лифт и нажал кнопку второго. Сердце подсказывало, что выкидывала мусор моя одноклассница. Так и оказалось.

Дверь лифта открылась, и на меня уставилась удивлённая Катя.

– Ты что делаешь здесь? – возмутилась она.

На ней были домашние тапочки и халат, из-под которого торчали худые ноги. В руке грязное мусорное ведро.

Не зная, что ответить, я сгрубил:

– Что, покататься нельзя что ли?

Нам нравилось кататься в лифтах. Больше всего нам нравилось сломать лифт и сидеть в нём часами, дожидаясь лифтёра.

– Так катайся! – взвизгнула Катя и удалилась.

Это была безответная любовь.

Зимой мы развлекались на горе возле дома. Съезжали вниз прямо по дороге. Раскатали её до такой степени, что машины боялись спускаться по такому гололёду. И, конечно, они боялись сбить детей.

Я с Михой Соткиным съезжал на санках, а Катя с Женей на картонке. Мы врезались в них. Специально, чтобы обратить на себя внимание. Терпение Кати мигом закончилось.

Мы не помирились вплоть до окончания школы.

Приходя с перемены, я подолгу искал спрятанный девчонками портфель, который я, как и все школьники, бросал, где придётся, в любом месте школы. Главное – у стены, чтобы портфель не распинали. И не на ровном месте, по той же причине. Лучше всего бросить на подоконник или закинуть портфель за любую дверь.

Я находил портфель на электрощитах, в помещении уборщицы, где она набирает воду, на других этажах, на батарее в коридоре и ни разу Кате ничего не сказал.

После удара по левой щеке я готов подставлять правую столько раз, сколько требуется. Так меня учили.

Я верил, что «пионер – всем пример», и удивлялся, почему старшеклассники отбирают мелочь у младших.

В моей жизни было не так уж много драк, и, видимо, поэтому я не умею жить. Я не привык бороться.

Девчонки дерзили мне, и я терпел их, мальчишки задирали, и я ни разу, учась в школе, не затеял драку. Хотя в детском саду, говорили родители, часто дрался. Я вступался за девочек, которых, как мне казалось, обижали мальчики, дёргая их за косички и обзывая.

В мечтах я представлял, как даю сдачи своим обидчикам и выкручиваюсь из положения, в которое меня загнали девчонки, – девочкам нельзя давать сдачи, так меня учили, – и ничего не делал в реальности. Меня учили, что причинять боль плохо, и я в это верил.

А сейчас думаю, зачем меня так воспитали? В мире, управляемом болью.

Неужели, чтобы я был безопасен?

Гость дёрнулся. Мои пальцы сжимали его кадык. Липкая густая жидкость хлынула на моё лицо, попала в рот. Я закашлялся. Грудь и горло пронзила боль.

– А-а-а! – крик с потолка. Мой голос.

У мира чёрный цвет.

Глава 11

Пройдут века веков, толпы тысячелетий,

Как тучи саранчи, с собой несущей смерть…

Константин Бальмонт

Я хотел бы, чтобы после моей смерти не было ничего. Абсолютно. Ни воспоминаний, ни рая, ни ада, ни блаженства, ни горя, ни спокойствия. Освободиться от врагов, от друзей, от желаний, от обязанностей, от рук, от ног, от мыслей. Чтобы совсем ничего. Даже не пустота: её было бы слишком много. Ничего. Как сон без снов.

– А ты покончи с собой, – усмехается гость.