Разговоры с мёртвыми

Нос потерял чувствительность и вырастал на глазах.

Мы спустились. Я щурился от света лампы после полумрака верхних этажей. В нём расплывались пацаны, здоровенный мужик в майке и трико, и на заднем плане маячили девочки.

Увидев меня с Гигантом, именинник выдал поток отборной брани и двинул ему в ухо:

– Ты что?! Хочешь, чтобы меня опять закрыли?

Мы не стали дожидаться продолжения концерта, а ринулись к двери. Кучерявый гнался за нами, поэтому мы бежали что есть силы. Вылетев из подъезда, мы соревновались в скорости до самого дома.

Зайдя в квартиру, я, не включая свет в коридоре, скинул одежду и юркнул в кровать. Боялся, что родители будут ругаться.

Нос опух и занимал пол-лица. Я молился, чтобы он сдулся к утру.

Звонок будильника ничего не изменил.

С огромным носом я отправился в школу и отсидел все шесть уроков, включая основы трудовой дисциплины.

Никто из учителей не подал вида, что заметил, как мой нос расползается на обе щёки. Зато одноклассникам я доставил шесть уроков радости. Они спрашивали: «Зачем ты пришёл?» – И говорили: «Иди в больницу».

Я был дисциплинированным ребёнком. Без важных причин школу не прогуливал. Поедание снега, чтобы заболеть, не в счёт.

В обед я отправился в больницу, и меня сразу же определили в палату. Пуховик родители отстирали от крови и зашили. Врачи выправили нос, опухоль через неделю спала. Нос приобрёл новую форму: стал толще и на нём появилась горбинка. А ещё он с тех пор быстро замерзает на холоде. Но самое главное – с того самого дня во мне поселился страх. Я стал бояться драк, а раньше их не боялся.

Отец с братом отказались разбираться с моими обидчиками, ведь я сам был виноват. А мама сказала:

– Какой же Андрей тебе друг, если он за тебя не вступился?

Теперь я понимаю, что у Андрея в душе тоже поселился страх. И у Гены. И у Максима, когда его избивал парень-дембель за то, что у Максима нет денег. И у Димы, бывшего тому свидетелем. И у меня. У всех нас. Нас приучали бояться.

Впереди долгая жизнь и множество страхов: страха быть избитым, быть искалеченным, страха воинской повинности, страха не сдать экзамены, страха, что твоя девушка забеременеет, страха попасть в тюрьму, страха потерять работу.

– Андрей не виноват, что не помог мне, – говорю я. – На его месте я поступил бы так же.

– Вы стоите друг друга, – выдыхает мой гость. – Он не поможет тебе, ты – ему. И это дружба?

Мои родители и родители Андрея дружили семьями. Мы ездили вместе летом на юг, ходили с Андреем в одну группу в детском саду, три года учились в одном классе. Потом наш класс расформировали, но мы жили в одном подъезде и виделись каждый день.

– Наша дружба в том, что мы были всегда вместе.

– Вместе? – смеётся гость. – Что толку, что вы вместе, если одного бьют на глазах другого? А второй вжался в стену и твердит: «Только не меня».

Гость оттопырил нижнюю губу и, издеваясь, трясёт головой.

Андрея после девятого класса отправили к бабушке в Свердловск. Мы переписывались два года, а потом письма обоим надоели.

– Других друзей у меня нет и не было. С тех пор, как меня сломали.

Подростки делятся на три категории: те, кого успели запугать; те, кто бродят шайками и бьют первых, но поодиночке сами трусы; и те везунчики, которых минули фобии. Их вовремя никто не избил и не запугал, и они легко вошли во взрослую жизнь.

– Значит, ты сам такой, раз у тебя такие друзья.

Было время, когда мы были уверены в себе, не боялись никого и ничего. Мы не понимали, по каким причинам нельзя разговаривать с незнакомцами. Родители отгородили нас от внешнего мира. Они укрыли нас от финансовых забот и хулиганов, от гонки за пропитанием и от страха остаться никому не нужным.

Настал подростковый возраст – и внешний мир навалился на нас.

На нас давили со всех сторон: ублюдки, которые пытались разбить нам нос (двоечники, старшеклассники, бывшие зеки, недавние дембеля, пацаны с другого двора и с другой школы – кто угодно), взрослые, которые учили нас жить, школа – своими стенами и недалёкая страшная свобода.

Мы жались друг к другу. Бесполезно проводили часы в подвале. Играли в карты в одинаковые игры, дурака и тысячу. Пацаны втихушку от родителей курили сигареты. Появлялась возможность – пили.

– Они мои друзья, потому что мы вместе прошли всё это, – говорю я. – Они мои друзья, потому что вместе мы были ангелами и каждый из нас помнит другого в то время.

Я говорю:

– Они мои друзья, потому что мы вместе ломали зубы о взросление. Потому что мы были вместе, когда наша кожа была тоньше, чем взрослый мир. Когда мы были настолько ранимы, что, прикоснись к нам, и тело истечёт кровью. Когда каждый из нас был испуган приближением новой жизни и отчаянно хватался за настоящее. Не за прошлое – нет. За настоящее. А сейчас мы живём или прошлым, или будущим: или плачем с бутылкой водки, или прикидываем, как тратить деньги.

Я говорю:

– Они мои друзья, потому что они вместе со мной жили настоящим. Мы пили водку и спрашивали: «Тебя прёт?» Нас интересовало, чувствует ли друг то же, что ты, здесь и сейчас. И как радовало, когда отвечали: «Прёт!» И пили мы не чтобы залить горе – водка объединяла наши чувства. Они мои друзья, потому что они помнят всё это.

В моём горле першит, я приподнялся на локтях.

Гость затягивается сигарой, сбрасывает пепел на пол.

– Допустим, – выдыхает дым. – А где они теперь?

Андрюха Веков, тот, что старше на два года, женат, у него двое детей и две работы, по работе на ребёнка. Он пашет без выходных и праздничных. Миху Соткина уволили по тридцать третьей, и он служит в армии по контракту. Максим спился. У него жена и приёмный ребёнок. Денис работает водителем в такси. Одноклассник Тани уехал в Москву. Шофёра я не видел с восемнадцати лет. Андрей Краскин в Свердловске. Гена работает в зоне охранником. И так со всеми.

После окончания школы мы разбрелись кто куда: одни – служить, другие – дальше учиться, третьи рванули на заработки. Никаких «вместе». А прошло всего-то семь лет.

– Нет их, – говорю я.

– В том-то и дело.

– А других не будет. У взрослых не бывает «вместе». Если только вместе выживать.

– Женись, – говорит мой гость. – По крайней мере, не будешь один.

– Я думал об этом. Но где гарантия, что буду счастлив?

– Гарантий нет.

– А как же любовь?

– Будешь ждать любви, никогда не женишься. Да и что любовь? Придумай себе. Придумал же Таню и Катю.

На уроках в школе я наблюдал за девочками и выбирал, какая из них мне больше нравится.

Самой красивой была Маша Полева. Дочь богатых родителей, она лучше всех училась и выглядела Дюймовочкой с книжного рисунка. Я сразу отмёл её: слишком красивая, на таких лучше не покушаться, итак претендентов много.