Разговоры с мёртвыми

– К Андреичу, – отвечаю я.

– Зачем? – не унимается парень.

Я захожу в вагончик. Тёплый воздух сразу обволакивает меня, колет щёки, по которым течёт влага. Я вытираю её.

В вагончике полумрак. Свет попадает в него через окно с одной его стороны. У окна стоит топчан. Такой же напротив. Между ними стол. За столом железная печка. В дырах внизу дверцы колыхается пламя. На стене за печкой приколочен лист жести.

На топчане, что напротив окна, спит Андреич. Рот открыт, подбородок задран вверх. Седая редкая щетина оплела шею и поднимается выше, впиваясь в щёки и залезая в уши. Сухие мозолистые руки сложены на груди, как у мёртвых.

На Андреиче шерстяные носки, рабочие штаны и растянутый свитер. Во сне он подрагивает правой ногой. Свет из окна падает на лицо Андреича. Половина его освещена, вторая тонет в полумраке.

– Андреич! – за мной открывается дверь. Бьёт по спине, я вынужден пройти вперёд.

В вагончик протискивается парень.

– Андреич! К тебе, вроде бы.

Старик подпрыгивает на месте. Закрывает рот, шамкает спросонья губами, разлепляет глаза, освобождает грудь от рук. Со вздохом садится на топчане. Ноги свисают вниз, голова опущена, щёки и лоб прорезают крупные морщины. Взгляд упёрт в пол.

– Ёшь твою мать, чего надо? – булькающие звуки изо рта. – Молодой, ну ты вообще.

– К тебе пришли, – говорит Молодой.

Андреич поднимает на меня ленивый взор. Прищуривается.

– О-о, – хрипло тянет он. – Ничего себе. Молодой, поставь чай.

Парень в шапочке проходит к печке. Недовольно задевает меня плечом.

– Садись, – приглашает Андреич.

Молодой ставит на печку чайник, заливает в него воду. Я располагаюсь за столом напротив Андреича.

– Спасибо, – говорит Андреич парню. – Оставь нас.

Парень уходит.

– Нда, – тянет Андреич. – Не ожидал. Отпустили, значит?

Он отклоняется назад, лезет рукой в карман брюк, извлекает из него пачку папирос, бросает их на стол.

– Куришь?

Я игнорирую пачку.

– Так и не начал.

Андреич достаёт из неё папиросу, разминает в пальцах. Извлекает из кармана спички, подкуривается. Глубоко затягивается дымом, выдыхает его.

– Зря. Давно отпустили?

– Неделю.

– Даже так.

Папироса в жёлтых потресканных пальцах.

– У мужиков был? – поднимает на меня взгляд. – Правильно. Не надо.

Дым разъедает пространство между нами. Молчим. Архип задумчиво курит.

– Ты как вообще?

Пожимаю плечами.

– Ну да, – соглашается с чем-то сторож. – Оно по-разному бывает, да? Это я так – о своём, – машет рукой. – Чайку выпьем. И давно – ты сказал? В смысле, отпустили. Ах да, помню.

Молчит.

– Да тебя увидел – вспомнил, – отворачивается, выдыхает в сторону. – Архип умер, – щетина сползает набок. – Покончил с собой. Прямо там, в больнице. Бритвой вены порезал. И откачать не успели. Да кого там откачивать? Ночью порезал. Чтобы на помощь не успели. Сестра утром пришла уколы делать, а у него простыня вся красная. И подушка, и матрас, и гипс – всё.

Сторож часто моргает.

– Вот дурак, да?

В надежде, что я поддержу его, сторож вновь поднимает на меня взгляд и снова отворачивается.

– И к чему всё это? Для чего растили? Что вам, молодым, надо? Не хватает чего? Вот ты: какого лешего? Натворил.

Андреич поспешно затягивается.

– Но не надо. Знать не хочу.

Мёртвые говорят со мной.

Сторож опирается лбом о левую руку. Пальцы утопают в седых всклокоченных волосах. Лицо спросонья опухло. От меня на стол падает тень. Она больше, чем я.

– Иваныч шпану какую-то ловить стал. Архип даже записки не оставил. Молча вены вскрыл и лежал до утра, пока кровь не кончилась. Ты бы видел… Да и сам ты, блин… тоже… Сдались тебе эти жмурики.

Мёртвые говорят со мной. Я им нужен. И они нужны мне.

– Ну ладно я старик. Иваныч… Жека… Хотя он тоже…

Искусственные обмороки. Мы давили на солнечное сплетение и засыпали, чтобы приблизиться к смерти.

Две ладони давят на мою грудь. Спину холодит стена. Затылок прижат к ней, ноги слегка согнуты в коленях. В голове гудит, приятная слабость, и дышать легко-легко. Тело не слушает меня и воспаряет над землёй. Я ещё чувствую себя этим телом, но грань между нами не такая чёткая, как раньше. Мне хорошо. И немного страшно. И нет никакого света с небес. Есть блаженство.

Я падаю, и меня подхватывают на руки. Волокут через подъездные двери на улицу, приподняв за плечи. Мои ботинки чертят полосы на бетоне.