Тысяча осеней Якоба де Зута

Кобаяси оборачивается к своему коллеге:

– Как сказать по-голландски родзю?

Ивасэ надолго задумывается и наконец отвечает длинной фразой, в которой можно разобрать слова «премьер-министр».

– Тогда, – объявляет Кобаяси, – я готов переводить.

Якоб окунает в чернильницу остро заточенное перо.

– В послании говорить: «Премьер-министр сёгуна передать самые сердечнейшие пожелания генерал-губернатор ван Оверстратен и главный голландец на Дэдзима Ворстенбос. Премьер-министр просить… – переводчик пристально смотрит в свиток, – одна тысяча веер из лучший павлиний перья. Чтобы голландский корабль доставить заказ, когда возвращаться в Батавия, и тогда павлиний веер прибыть через год, к следующий торговый сезон».

Перо Якоба скрипит, выводя краткое содержание сказанного.

Капитан Лейси громко рыгает.

– К завтраку были устрицы… Не первой молодости…

Кобаяси переводит взгляд на Ворстенбоса, как бы ожидая его ответа.

Ворстенбос залпом осушает стакан с водой.

– Вы мне про медь излагайте!

Кобаяси с невинной дерзостью хлопает глазами:

– Господин управляющий, про медь в письме ничего нет.

– Вы мне еще скажете… – у Ворстенбоса на виске бьется жилка, – что это и есть все послание?

– Нет… – Кобаяси вперяет взор в левый столбец свитка. – Еще премьер-министр выражать надежда, что осень в Нагасаки будет ясная и зима не слишком морозная. Но я подумать, это к делу не относится.

– Одна тысяча вееров из павлиньих перьев! – Ван Клеф присвистывает.

– Лучший павлиний перья, – нимало не смущаясь, уточняет Кобаяси.

– У нас в Чарльстоне, – замечает капитан Лейси, – это называли «письмо попрошайки».

– У нас в Нагасаки, – произносит Ивасэ, – это называть «приказ сёгуна».

– Они там в Эдо, сукины дети, – вскипает Ворстенбос, – издеваются над нами, что ли?

– Хорошая новость, – утешает Кобаяси. – Совет старейшин продолжать обсуждение по меди. Не сказать «нет» – уже наполовину сказать «да».

– «Шенандоа» отплывает через семь-восемь недель.

– Квота на медь… – Кобаяси поджимает губы. – Сложный вопрос.

– Напротив, проще некуда. Если двадцать тысяч пикулей меди не прибудут на Дэдзиму к середине октября, мы закроем вашей непросвещенной стране единственное окно во внешний мир. Или в Эдо вообразили, будто генерал-губернатор блефует? Может, они думают, я сам написал этот ультиматум?

Кобаяси пожимает плечами, как бы говоря: «От меня тут ничего не зависит…»

Якоб, задержав руку с пером, изучает послание от премьер-министра.

– Как ответить Эдо по вопросу павлиний веер? – спрашивает Ивасэ. – Если «да», это может помочь с вопрос квота…

– Почему мои обращения должны ждать до скончания века, – вопрошает Ворстенбос, – а когда что-то нужно двору, требуется действовать, – он щелкает пальцами, – вот так? Этот министр, случайно, не перепутал павлинов с голубями? Может, высочайшему взору приятней будет парочка ветряных мельниц?

– Довольно будет павлиний веер, – отвечает Кобаяси. – Достойный знак уважений для первый министр.

– Мне уже поперек горла все эти «знаки уважения»! – Ворстенбос обращает свой вопль к небесам. – В понедельник мы слышим: «Уборщик помета за соколом градоправителя желает получить штуку бангалорского коленкора»; в среду: «Сторожу обезьяны городских старейшин требуется ящик гвоздики»; в пятницу: «Господин Такой-то из Такого-то уезда в восторге от ваших вилок с костяными рукоятками, а он могущественный союзник для чужестранцев» – оп-ля, и мне уже приходится есть щербатой оловянной ложкой! А как только нам нужна помощь, где все эти «могущественные союзники»? Куда подевались?

Кобаяси смакует свою победу под криво сидящей маской сочувствия.

Удержаться невозможно, и Якоб решает рискнуть:

– Господин Кобаяси?

Старший переводчик смотрит на секретаря не вполне ясного ранга.

– Господин Кобаяси, у нас недавно был один случай, когда обсуждали продажу черного перца горошком…

– Черт возьми! – вмешивается Ворстенбос. – Мы говорим о меди, при чем тут перец горошком?!

– Je vous prie de m’excuser, Monsieur, – успокаивает Якоб начальство, – mais je crois savoir se que je fais.

– Je prie Dieu que vous savez, – с угрозой отвечает управляющий. – Le jour a dеj? bien mal commеnce sans pour cela y ajouter votre aide[13 - «Простите, минеер. Думаю, я знаю, что делаю». – «Дай-то бог. День и без того паршиво начинается, не хватало, чтоб еще и вы руку приложили» (фр.).].

– Понимаете, – продолжает Якоб, доверительно обращаясь к Кобаяси, – мы с господином Ауэхандом засомневались, верно ли купец изобразил китайский иероглиф… Кажется, их называют кондзи?

– Кандзи, – поправляет Кобаяси.

– Прошу прощения, кандзи, обозначающий число «десять». В Батавии я немного учился у китайского торговца и – быть может, неразумно – положился на свои скудные знания, вместо того чтобы вызвать переводчика. Разгорелся спор и, боюсь, против вашего соотечественника выдвинули обвинение в нечестности.

– О каком кандзи спор? – спрашивает Кобаяси, предчувствуя новое посрамление голландцев.

– Тут, видите ли… Господин Ауэханд сказал, что кандзи для числа «десять» пишется так…

Всячески подчеркивая свое неумение, Якоб чертит на промокашке знак.

– Я же возразил Ауэханду, говоря, что правильное обозначение числа «десять» вот такое…

Якоб нарочно нарушает порядок написания черточек, преувеличивая свою неловкость.

– Купец клялся, что мы оба не правы. Он нарисовал крест – по-моему, такой…

– Я был убежден, что купец плутует. Об этом и заявил вслух. Не мог бы господин переводчик Кобаяси объяснить, в чем правда?

– Господин Ауэханд, – Кобаяси указывает на верхний символ, – написать не «десять», а «тысяча». У господин де Зут число тоже неправильное – это значит «сто». Вот это, – он указывает на косой крестик, – неверно запомнить. Купец написать другое… – Кобаяси берет у писца кисть. – Вот это «десять». Две черты, но один сверху вниз, один вбок…