Тысяча осеней Якоба де Зута

– Дьявол!

– Иуда проклятый! – бесится Барт, потеряв десятку треф. – Чертов Иуда!

– Ну и как, – интересуется Туми, – позвало тебя море?

– Когда нам исполнялось двенадцать лет… То бишь когда директор наш решит, что исполнилось… Нас начинали приучать к «полезному труду». Девчонки шили, ткали, ворочали белье в чанах в прачечной. А нас, мальчишек, отправляли на заработки к бочарам, или в казармы – быть на побегушках у офицеров, или крючниками в порт. Меня отправили к канатчику. Он мне поручал щипать паклю из просмоленных канатов. Мы стоили дешевле слуг, дешевле рабов. Дрейвер клал себе в карман «благодарность», как он это называл. Нас, занятых «полезным трудом», было больше сотни, так что ему хватало, на одного-то. Зато мы могли хоть ненадолго вырваться из стен приюта. Нас не сторожили – куда нам бежать? В джунгли? Я Батавию почти и не знал, только путь от приюта до церкви, а теперь мог иногда побродить по улицам, когда шел на работу и с работы или когда канатчик посылал меня с каким-нибудь поручением. Я любил ходить на китайский рынок, а чаще всего – в гавань. Шнырял у причалов, счастливый, как крыса в амбаре с зерном, смотрел на моряков из дальних стран… – Иво Ост выкладывает валета бубен и забирает следующую взятку. – Дьявол бьет папу римского, а плут-валет бьет дьявола!

– У меня зуб с дуплом болит, – жалуется Барт. – Сил нет терпеть.

– Ловкий ход, – хвалит Гроте; он потерял совсем незначительную карту.

– Однажды, – продолжает рассказ Иво, – мне тогда лет четырнадцать было… Отправили меня доставить моток шнура свечных дел мастеру, а в порту как раз бриг стоял, такой красавчик – маленький, ладный, и на носу – фигура… хорошей женщины. Бриг назывался «Санта-Мария», и тут я… вроде как голос услышал, только без голоса, и он говорит: «Вот твой корабль, и день твой сегодня».

– Ну это уж яснее ясного, – бормочет Герритсзон. – Прям прозрачно, как ночной горшок француза.

– Это внутренний голос вам подсказывал? – предполагает Якоб.

– Уж не знаю, как там оно, только я взбежал по сходням и стал ждать, пока здоровенный такой дядя, что орал во всю глотку и раздавал приказы, меня заметит. А он все не замечает и не замечает. Я тогда набрался храбрости и говорю: «Простите, минеер». Он на меня посмотрел да как рявкнет: «Кто этого оборванца на палубу пустил?» Я опять извинился и сказал, что хочу поступить в матросы, так не мог бы он поговорить обо мне с капитаном? Он засмеялся. Я очень удивился и сказал, что не шучу. Он сказал: «А что твои мама с папой скажут, если я тебя увезу без спросу? И с чего ты взял, что из тебя матрос выйдет? Работа тяжелая, и не приведи бог попасть второму помощнику под горячую руку – вся команда знает, что он не человек, а сущий дьявол». Я ему ответил, что мама с папой ничего не скажут, я вырос в приюте для подкидышей, и при всем уважении, раз уж в приюте выжил, то никакого боцмана не испугаюсь… Тут он смеяться перестал и спрашивает: «А твои опекуны знают, что ты в моряки собрался?» Я сознался, что Дрейвер с меня за такое шкуру заживо спустит. Он тогда вроде как решился и говорит: «Меня зовут Даниэль Сниткер, я второй помощник на „Санта-Марии“, и как раз мой каютный юнга помер от сыпного тифа». Они на следующий день уходили к островам Банда за мускатным орехом, и он пообещал, что попросит капитана и тот меня внесет в судовую роль. А пока не подняли якорь, велел мне прятаться в кубрике с другими матросами. Я, конечно, послушался, но кто-то видел, как я поднимался на корабль, и директор, ясное дело, отправил троих волчищ вернуть «украденное имущество». Господин Сниткер с матросами выбросили их за борт.

Якоб потирает сломанный нос. «Получается, я посадил его отца».

Герритсзон сбрасывает ненужную пятерку треф.

– Кажжжется мне, карта пошла. – Барт прячет гвозди в кошель.

– Ты зачем выигрыш прибрал? – спрашивает Герритсзон. – Разве ты нам не доверяешь?

– Да я скорей собственную печенку поджарю, – отвечает Барт. – С луком и сметаной.

На полке остались две бутыли рому, и вряд ли они доживут до утра.

– С обручальным кольцом в кармане, – всхлипывает Пит Барт, – я… я…

Герритсзон сплевывает на пол.

– Развел нюни, слюнтяй!

– Это ты потому говоришь, – вдруг ожесточается Барт, – что ты бесчувственная скотина и тебя никто никогда не любил! А моя Нелтье, любимая, единственная, только и мечтала, чтоб нам с ней обвенчаться, и я думал: «Наконец-то все мои несчастья позади». Оставалось только получить благословение ее папаши, и вперед, к алтарю. Папаша работал грузчиком на пивоварне в Сен-Поль-сюр-Мер, туда я и направлялся в ту ночь, но Дюнкерк – незнакомый город, и дождь лил как из ведра. Зашел я в трактир, дорогу спросить, а у буфетчицы титьки – точно два поросеночка, так и елозят, и в глазах огни колдовские горят, и говорит она мне: «Ах, бедный мой ягненочек, да ты никак заплутал?» Я ей отвечаю: «Простите, барышня, мне бы дорогу узнать до Сен-Поль-сюр-Мер». А она: «Куда спешить? Или наше заведение тебе не по нраву?» И пихает ко мне вплотную своих поросяток. Ну, я ей сказал: «Заведение у вас хорошее, только ждет меня Нелтье, любовь моя единственная, чтобы мог я попросить благословения у ее папаши и забыть наконец о море». Она мне: «Так ты моряк?» – «Был, – отвечаю, – но уж больше нет». Она кричит на весь трактир: «Кто не выпьет за здоровье Нелтье, самой счастливой девушки во Фландрии?» Подает мне джина стаканчик: «Выпей капельку, чтоб согреться, ведь промерз до костей». Пообещала, что ее брат меня проводит до Сен-Поль-сюр-Мер, а то в Дюнкерке по темноте разных негодяев полно. Я думаю: «Ну точно, дождался, кончились мои беды-злосчастья» – и стакан подношу к губам.

– Славная девчонка, – замечает Ари Гроте. – Как трактир-то называется, кстати?

– Когда я снова попаду в Дюнкерк, он будет называться «Кучка золы». Только я джин проглотил, в голове все поплыло и светильники в трактире будто разом загасили. Скверные сны мне снились, а когда проснулся, чувствую, мотает меня из стороны в сторону, как в море при качке, только сверху на меня чьи-то тела навалены, словно я – виноградина в давильне. Сперва было подумал, мне все еще снится, но чья-то холодная блевотина в ухе – точно не сон. Кричу: «Господи Исусе, умер я, что ли?» И в ответ бесовский хохот: «Нет уж, так просто ни одна рыбка не сорвется с этого крючка!» Потом другой голос, мрачный: «Подловили тебя рекрутеры, друг. Мы на борту „Ванжер дю Пёпль“, плывем на запад через Ла-Манш». Я говорю: «Ванжер дю чего?» И тут вспомнил Нелтье, да как заору: «У меня же сегодня обручение с любимой, единственной!» Бес на это: «Здесь, приятель, тебя только с морем обручат». Я думаю: «Боже милосердный, колечко Нелтье!» Стал шарить рукой в кармане – колечка нет. Совсем я тогда отчаялся. Плакал, зубами скрипел. Все без толку. Утром вывели нас на палубу и выстроили у фальшборта. С юга Голландии нас там человек двадцать было. Тут выходит капитан, этакий хорек из Парижу. Первый помощник – баск, лохматый громила. «Я – капитан Реноден, а вы – мои замечательные добровольцы. Нам приказано соединиться с караваном судов, которые везут зерно из Северной Америки, и сопровождать их к республиканским берегам. Англичане постараются нас остановить. Мы их разнесем в щепки. Вопросы есть?» Один швейцарец рискнул подать голос: «Капитан Реноден, я принадлежу к меннонитской церкви, наша вера запрещает убивать». Реноден говорит первому помощнику: «Не будем больше причинять неудобств этому поборнику братской любви». Громила р-раз – и сбрасывает швейцарца за борт. Мы слышали, как он орал, звал на помощь. Потом замолчал. Капитан спрашивает: «Еще вопросы есть?» Ну, к морской качке я быстро снова привык, и, когда две недели спустя, первого июня, на горизонте показался британский флот, я вовсю загружал порох в двадцатичетырехфунтовую пушку. Французы называют тот бой «Третье сражение при острове Уэссан», англичане – «Славное первое июня». Ну, может, для сэра Джонни Ростбифа это и славно, когда чертовы лагранжи палят друг по другу в упор, а мне не понравилось. Люди, разорванные чуть ли не напополам, корчатся в дыму, зовут маму продырявленным горлом… Люди покрупней и покрепче тебя, Герритсзон. От судового врача вынесли полный таз отрезанных… – Барт вновь наполнил свой стакан. – Когда «Брауншвейг» продырявил нас у самой ватерлинии, стало ясно, что мы идем ко дну. Теперь уже «Ванжер» был никакой не линейный корабль, а самый обыкновенный абаттуар…[14 - Abattoir (фр.) – скотобойня.] – Барт смотрит в стакан, потом на Якоба. – Что меня спасло в тот страшный день? Пустая бочка из-под сыра, вот что. Она качалась на волнах рядом со мной, и я за нее цеплялся всю ночь. Замерз до смерти, даже акул не боялся. А когда рассвело, я увидел шлюп с британским флагом. Подняли меня на борт и давай трещать на этой своей тарабарщине, чисто сороки… Туми, не в обиду будь сказано.

Плотник пожимает плечами:

– Мой-то родной язык – ирландский, господин Барт.

– Один старик стал переводить: «Старший помощник спрашивает, откуда ты родом?» Я говорю: «Из Антверпена, минеер. Французы проклятые меня загребли». Старик мой ответ перевел, помощник еще потарахтел. В общем, суть была такая: раз я не французишка, то и в плен меня брать не будут. Я чуть сапоги ему целовать не кинулся на радостях! Только он дальше говорит. Если, мол, я добровольно вступлю во флот его величества обычным матросом, стану получать жалованье и новую одежку мне выдадут – ну, почти новую. А если по своей воле не поступлю, меня все равно заставят, и платить будут шиш с маслом, как сухопутному неучу. Я, чтоб совсем не отчаиваться, спрашиваю, куда корабль идет. Думаю – как-нибудь сбегу на берег в Грейвзенде или в Портсмуте и за неделю-другую доберусь до Дюнкерка и до милой моей Нелтье… А старик мне: «Ближайшая стоянка у нас – остров Вознесения, мы туда зайдем за провиантом, только тебя на берег не выпустят. Оттуда уже в Бенгальский залив»… Я, хоть и взрослый человек, не удержался, заплакал…

Рому не осталось ни капли.

– Госпожа Удача сегодня вас обошла стороной, господин де З.! – Гроте задувает все свечи, кроме двух. – Ну ничего, в другой раз отыграетесь, ага?

– Обошла стороной? – Слышно, как за уходящими игроками закрывается дверь. – Да она меня обкорнала подчистую!

– Да ладно, прибыль от ртути спасет вас от мора и глада, ага? Рискованную вы заняли позицию с продажей, господин де З., но пока что настоятель дал вам поблажку. Хотя за последние два ящика могут еще дать хорошую цену. А если б ящиков было не восемь, а целых восемь десятков…

– Такое количество товара… – От выпитого в голове у Якоба туман. – Запрещено правилами Компании о частной торговле…

– Правила всегда можно чуточку подвинуть. Дерево, которое гнется, переживет самую свирепую бурю, верно я говорю?

– Красивая метафора, но сути дела это не меняет.

Гроте заново расставляет на полке бесценные стеклянные бутыли.

– Пятьсот процентов прибыли у вас вышло. Пойдут слухи, и через два торговых сезона китайцы наводнят рынок. Помощник управляющего ван К. и капитан Лейси оба имеют капиталец в Батавии, а они не те люди, что скажут: «Ах боже мой, нельзя, никак нельзя, правила разрешают всего лишь восемь ящиков». Да и сам управляющий…

– Господин Ворстенбос приехал искоренять злоупотребления, а не множить их самому.

– Господин Ворстенбос понес такие же потери в связи с войной, как и все прочие.

– Господин Ворстенбос – порядочный человек, он не станет наживаться за счет Компании.

– Каждый человек самый что ни на есть порядочный – в своих собственных глазах. – Круглое лицо Гроте в полутьме похоже на бронзовый диск. – Не благими намерениями вымощена дорога в ад, а самооправданиями! Кстати, о порядочных людях – чему на самом деле мы обязаны приятностью вашего общества нынче ночью?

Стражники на улице отбивают время своими деревянными сандалиями.

«Я слишком пьян, – думает Якоб. – Хитрить не получится».

– Хотел поговорить насчет двух деликатных дел.

– На моих устах печать, клянусь далекой могилкой папаши!

– По правде сказать, управляющий подозревает, что происходят хищения…

– Святые угодники! Быть того не может, господин де З.! Хищения? Здесь, на Дэдзиме?

– …И связано это с неким поставщиком продовольствия, который каждое утро навещает вашу кухню…

– Господин де З., ко мне на кухню по утрам заглядывают несколько разных поставщиков.

– …А уходит он с такой же набитой сумкой, как и пришел.

– Я рад, что могу разъяснить это недоразумение, ага? Передайте господину управляющему, что ответ простой: луковицы. Да-да, луковицы. Гнилые, вонючие луковицы. Этот поставщик – самый гнусный мошенник. Всякий день пытается меня провести. Бывают такие мерзавцы, сколько им ни повторяй: «Прочь, бесстыжий плут!» – не слушают, что ты будешь делать.

В жаркой, насквозь просоленной ночи далеко разносятся голоса рыбаков.

«Я все-таки не настолько пьян, – думает Якоб, – чтобы не распознать откровенное хамство».