Любовь как…

Любовь как…
Диана Балыко

«Поэт во мне говорит, что всем в мире управляет любовь. А психолог знает, что жизнью управляет либидо. Не то либидо, которое толкает нас на половые акты. А либидо в широком смысле. Либидо как экспансия. Желание распространить себя как можно на большую территорию. Захватить власть, деньги, умы и чувства других людей. И тогда нам покорятся самые красивые самки и достанутся самые сильные самцы…»

Диана Балыко

Любовь как…

«Любовь моя – просто коллекция тайных молчаний…»

Фернандо Пессоа

Введение

Поэт во мне говорит, что всем в мире управляет любовь. А психолог знает, что жизнью управляет либидо. Не то либидо, которое толкает нас на половые акты. А либидо в широком смысле. Либидо как экспансия. Желание распространить себя как можно на большую территорию. Захватить власть, деньги, умы и чувства других людей. И тогда нам покорятся самые красивые самки и достанутся самые сильные самцы.

И все-таки любовь везде. В самые трудные минуты нашей жизни мы вспоминаем о любимых, а не о тех, кого ненавидим… У любви тысячи определений и миллионы лиц (правда, порой масок), личин, ролей, историй. Она то скрывается, то обнажается, то отдает нам себя. А мы не берем. Мы все время хотим другого. Неземного… Или слишком земного. Но не то, что есть.

А она стучится в наши двери, в наши сердца. Но мы не узнаем ее. Мы не находим для нее слов и определений. Любовь – в это слово вкладывают столько разных смыслов, что в итоге его смысл теряется.

Любовь – истрепанное слово, иероглиф, который выцвел на ветру.

Русский язык велик и могуч для всего, кроме любви. В русском нет любовного телесного дискурса. У русской любви нет тела, а значит, нет секса. Русская телесность либо матерна, либо анатомична. А любовь не может быть только романсом или сериалом. Она хочет обрести форму, телесность. Но для этого в русском нет слов. В нем все слишком духовно. Или грубо. Русские писатели никого не любили, поэтому и не создали для нее язык. Они писали обо всем, кроме любви. Разве любовь – тема для серьезного мужика? Разве стоит на ней заморачиваться? Нет, конечно же. Это как-то немужественно. Писать о дуэлях – да! О лишних людях, о ссылках на Кавказ, о балах, об усадьбах, об охоте, о крепостных, о войне, о мире, о казаках, о тварях дрожащих и об имеющих право! О врачах, о революции, снова о войне, о непостижимой русской душе, о духовности, о дорогах и дураках, о том, что с первыми можно справиться с помощью асфальтоукладчика… А вот со вторыми – сложнее.

Любовь в литературе была лишь одной из линий, не главной. Четвертой. Или даже пятой. Как пятая стена в театре, где все, по мнению Станиславского, должно было происходить на заднем плане. А любовь не хотела быть на заднем плане. Она могла быть только первой или не быть нигде.

В мире, где детям закрывают глаза, когда на экране целуются, но разрешают смотреть на кровавые убийства, нет места любви. Но в этом мире бешеных скоростей, биржевых котировок, экономических кризисов, детских комплексов, взрослых фобий, очередных дефолтов и бесконечных неврозов главной потребностью остается невротическая потребность в любви.

Когда люди соприкасаются с чем-то действительно важным, непостижимым, настоящим, они пытаются это немедленно обесценить, упростить, осмеять. Замечали, как наша славянская женщина в ответ на искреннее восхищение: «Как вы прекрасны!», мимоходом бросает: «Ну что вы! Я просто голову помыла…»?

Так же и с любовью. Люди хотят любви, но отрицают само ее существование или путают ее с сексом. Или вместо того, чтоб наслаждаться любовью, зацикливаются на страхе ее потерять и терзают себя ревностью. Или сгорают в конкурентной борьбе за первенство – за право быть первым у этой женщины, за право стать последней у этого мужчины…

Одному человеку достаточно просто любить. А второму важно быть любимым, третьему достаточно знать, что ты его любишь, четвертому обязательно нужно это слышать и видеть, пятому необходимы ежедневные доказательства любви, а шестому подавай жертвы во имя…

Русская любовь больше похожа на наказание, чем на дар. И закономерным исходом для любви, прошедшей все преграды, становится разлука навсегда. Такой хреновый климат в этих краях. Не приживается здесь любовь. Вот и сейчас. Погода прекрасная. А климат – хреновый.

Существуют правила дорожного движения, правила техники безопасности, даже правила безопасного секса… И конечно, каждый из нас придумывает всю свою жизнь правила любви. Но главное правило любви в том, что у любви нет правил…

Я наблюдала сотни историй любви. И чаще всего это были истории болезни. Некоторыми я поделюсь с вами. Не ищите совпадений в «Гугле» или «Яндексе». Фамилии изменены. Чувства сохранены. Все виновны. Перед собой. И перед любовью…

Любовь как… Ваша любовь как? Как зависимость или как свет? Как суть или как боль? Как радость или как наказание? Какова ваша любовь? Любовь как ежедневный труд? Как паранойя? Как испытание? Как разрушающая сила? Как вдохновение? Как откровение? Как слабость? Как мощь? Как наркотик?

Нужно разобраться с определением. Все то, что мы привыкли называть словом «любовь», на самом деле в психологии классифицируется как зависимость и привязанность. Человек в плане своих зависимостей существо фанатичное. Он то к сигаретам привяжется, то к водке, то к нафтизину, то к другому человеку.

А вот сама любовь – состояние безобъектное, про которое одинаково светло говорили и Христос, и Будда… Она как суть, как смысл, как сущность, как воздух, как желание жить и радоваться – совершенно естественная потребность каждого живого, мыслящего и чувствующего существа.

Любовь – это непостижимая способность спонтанно отдавать себя другому. Любить – значит находить в счастье другого собственное счастье.

И если вы способны отдавать свое сердце, то любовь превращается в танец. Танец, придуманный вами. И главное правило этого танца в том, что в нем нельзя совершить ошибку. Просто вы делаете шаг навстречу любимому, а любимый – шаг к вам. Или наоборот. Или же вы делаете два шага, а потом еще три. Или столько шагов, сколько вы захотите, сколько позволите себе. Ведь в танце любви нельзя допустить ошибку.

Любовь не прилетает, не сваливается, не обрушивается; она сидит в нас, всегда сидит и ждет, кто же ее выманит, ради кого мы разорвем грудную клетку и выпустим на свет пылающее солнце…

Любовь как испытание, или Гений и яйцеклетка

– Год у меня был тяжелый, – мрачно сказал Сергей. – Я не ел весь день.

– Хорошее начало. Запиши, – Галины глаза горели. Невозможно было понять, она издевается или восхищается искренне. С актрисами всегда так. Они постоянно в образе.

– Да, начало сильное, – абсолютно серьезно заметил Сергей и раскрыл блокнот.

Он всегда носил с собой небольшой блокнот и ручку. Иногда набивал заметки в мобильный. Но все-таки предпочитал по старинке, ручкой, в блокнот. Он любовался своим почерком. Галя перехватила его взгляд.

– Твой почерк меня завораживает. Эти нервные буквы… И то, как ты вскидываешь правую бровь, кусаешь губы… И то, как откидываешь прядь со лба… Это все еле уловимые признаки гениальности.

Сергей снисходительно улыбнулся. Конечно, Галя была дурой. Так он ее классифицировал в первый же день знакомства. В нехитрой классификации Сергея женщины делились на две группы: «Дуры» и «Невыносимые дуры». Галя была дурой выносимой. Во-первых, красивая. Во-вторых, фанатка Сергея. Вернее, наоборот. Во-первых, Галя обожала Сергея, съедала его глазами и недвусмысленно намекала на постель. А уж во-вторых, она была красива. Этих двух факторов было вполне достаточно, чтобы Сергей присмотрелся к Гале повнимательнее.

Драматург Сергей Рудаковский хотел ребенка. Уже давно. И сейчас он находился в поиске подходящей матери для воплощения его желания. Галя подходила по всем параметрам. Вот и сейчас она страстно буравила взглядом Сергея.

– Серж, твоя Анна в «Безумном ключе» словно списана с меня. Или написана для меня специально. Что, в принципе, одно и то же. Героиня переживает такой сложный внутренний конфликт. Это персонаж с «двойным дном». Я вхожу в роль и просто растворяюсь в ней без остатка. Мне так интересно существовать в этой пьесе.

Галя играла в двух спектаклях по пьесам Сергея. Играла хорошо. С чувством. В принципе, она все делала с чувством. И это вселяло в Сергея надежду на правильную компоновку генов у ребенка. Любит Сергея, красивая, служит в театре, все делает с чувством – ну где он еще такую найдет?

Сергею уже под сорок. И ему давно пора жениться. Он бы и сделал это еще лет пятнадцать назад, если бы не одно маленькое «но». Сергей был геем.

Гей и гей. Что такого? – спросите вы. В мире искусства это вообще ходовой тренд. Примета времени. Так-то оно так, если бы не еще одно маленькое «но». Сергея раздирало страшное противоречие: внутри него гений боролся с геем. Гению нужен был потомок – ребенок, чтобы продлить себя в нем и дать ему возможность наследовать авторское право на свои произведения в течение семидесяти лет после смерти. Гею ребенок был обузой.

– Знаешь, мы практически передрались в гримерке за роль Анны. Соболева уронила мой текст, я всем телом плюхнулась на него и закрыла.

– Ты не провалишь. Эта роль как раз для тебя, – мечтательно произнес Сергей, выпуская колечко дыма в потолок и грезя о Гале с большим животом, где в околоплодных водах скоро будет плескаться его будущее, его малыш.

Вставать к плачущему младенцу по ночам, ездить в супермаркет за памперсами и разбираться в молочных смесях в планы Сергея не входило. Для всего этого есть самка из биологического подвида «дуры выносимой».

– Понимаешь, Серж, они все так окрысились за то, что главный дал мне эту роль…

– Знаю, малыш, тебе будет непросто, – вслух размышлял Сергей, представляя себя папой выходного дня, приходящим по воскресеньям с подарками, гуляющим с сыном (нет, о дочери не могло быть и речи!) в парке и объясняющим ребенку теорию большого взрыва в постмодернистской литературе.

– Серж, ты слышишь меня? – обиженно поджала губы Галя.

В этот самый момент Сергей набрал в легкие побольше воздуха, зажмурился, властно притянул Галю к себе за шею и поцеловал глубоким томным поцелуем, щекоча языком трепещущую диафрагму актрисы.

«А еще сплетничают, что гей», – промелькнуло в Галиной голове.

Сергей хотел прижаться к Гале как можно плотнее, чтобы вложить в свой поцелуй всю нежность и благодарность, которую он испытывал к матери своего будущего ребенка, но ему ужасно мешала Галина грудь. Эти визуально не раздражающие круглые крепкие четверки вдруг во время поцелуя показались Сергею невероятно большими, бессмысленными арбузами, мешающими диалогу волнующихся, влажных языков. Сергей вынул Галину правую грудь из глубокого декольте и капкана бюстгальтера, взвесил ее в ладони, подумал о том, сколько теплого, питательного молока со всеми необходимыми малышу микроэлементами поместится в этот бидон, и благодарно припал губами к соску.

– Все изгибы тела мои (ты знай!)

Были созданы, чтобы теснее к тебе прижаться…

На земле лишь один мне известен рай –