Герцог Чёрная Роза (I)

Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках.

– Ты прав, Жерар, – сказал он, – негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью… Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы*, и их засекут до смерти!

– Это кого ты называешь сервом? – вдруг взвился Дом. – Я – Доминик де Руссильон! Мой отец – граф Шарль де Руссильон!

– Сын графа?.. Скорее, графский ублюдок, – ухмыльнулся Жан-Жак.

– Ах ты подлец! – закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу – да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко.

– Ну, мерзавец… Ты мне за все это дорого заплатишь! – зарычал разъяренный оруженосец.

Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка:

– Я – Доминик де Руссильон. Я клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми. И я тебя вызываю сразиться со мной!

Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, – и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога.

Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами.

– Я принимаю твой вызов, Руссильон, – наконец, сказал Жан-Жак. – И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца!

Он обернулся к Жерару:

– Дай ему свой меч. Деревяшкам не место на настоящем поединке!

Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой.

– Это сумасшествие, Доминик! – наконец, воскликнул Филипп. – Я немедленно скажу все графу!

– Только попробуй! – сверкнул на него глазами мальчик. – И нашей дружбе конец навсегда!

– Что ж, господа, – сказал он Жерару и Жан-Жаку, – здесь, на дворе, драться неудобно, -нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место. Там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда.

Жан-Жак кивнул; но его друг сказал:

– А как же конь герцога и наши лошади?

– Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей, – промолвил Дом. – Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы… пока не вернется тот, кто победит, – мрачно закончил он.

– Справедливо, – сказал Жан-Жак. – И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку – Жерар возьмет его на себя!

– Но у меня же не будет меча! – возразил нормандец.

– Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы.

И четверо мальчиков направились к лестнице, ведущей на крепостную стену.

Пока они поднимались по крутым ступеням наверх, идущие впереди Дом и Филипп вели между собой разговор на окситанском языке.

– Одумайся, Дом, остановись! – сказал очень бледный Филипп. – То, что ты делаешь, – безумие! Оскорбление нанесено тобой и, возможно, если ты извинишься…

– Извиниться? Кровь Господня! Да никогда в жизни! Я могу повторить тысячу раз все, что было сказано мною! Герцог Черная Роза – чудовище, монстр, заливший вместе с Монфором кровью невинных весь Лангедок! Он – убийца, насильник женщин и детей, гнусная, омерзительная скотина! И эти двое вполне под стать своему господину…

– О Боже, если бы я остался с лошадьми… – пробормотал как бы про себя Филипп.

– Да, я прекрасно знаю, что ты бы сразу бросился к моему отцу. Поэтому внизу и остался Пьер, – он-то не предаст меня, как сделал бы ты.

– Послушай, Дом. Этот оруженосец выше тебя и явно сильнее… И потом, потом он… он…

– Ну, договаривай! – гневно промолвил Дом. – Он – мужчина, ты это хотел сказать? А кто я? В его глазах я – жалкий мальчишка, деревенский увалень, умеющий размахивать только деревянной палкой! Но я заставлю его изменить обо мне мнение! Он не знает, что мой отец давал мне уроки с трех лет, не знает, что я и с вами каждый день упражняюсь по нескольку часов… Не знает, что сам граф де Монсегюр – лучший меч Лангедока! – сказал, что я – достойный для него противник, и что только мужской силы не хватает моим рукам, а в ловкости и проворстве мне нет равных!

– О чем это они там переговариваются? – спросил Жерар Жан-Жака.

– Видимо, совещаются, какую тактику выбрать в поединке, – насмешливо отвечал его друг. – Щенок, конечно, не трус. Но вряд ли этот деревенщина знает больше пяти самых простых приемов! Вот увидишь – я уложу его на первой же минуте! И, на крайний случай, – прибавил он с кровожадной радостью, – у меня есть ещё венецианский удар монсеньора!

– Жан-Жак! Убивать сына графа де Руссильон, в его собственном замке… это очень плохо пахнет!

– Ты что, не помнишь, что говорили монсеньор и граф де Брие о Руссильоне? У него нет сыновей, одни дочери!

– Тогда… тогда как же этот мальчишка называет себя графским сыном… и как ты ему поверил? Ты же не можешь драться неизвестно с кем! – недоумевающе воскликнул Жерар.

– Ты не понимаешь, простак? – ухмыльнулся парижанин. – Этот щенок – графский ублюдок, прижитый им от какой-нибудь замковой потаскухи! И, голову даю на отсечение, у Руссильона он не один – наверняка, целая дюжина. Так что невелика потеря. А я решил все-таки биться с ним, потому что он, во-первых, страшно оскорбил меня и монсеньора, и, во-вторых, в этом юнце все-таки течет графская кровь – пусть и наполовину!

Но вот мальчики вышли на площадку, о которой говорил Дом. Она была прямоугольная, около двадцати туазов* длиной и десяти-шириной, и представляла идеальное место для предстоящего поединка. С площадки открывался чудесный вид на цветущие отроги Пиренеев; слева высилась башня донжона, которая служила жилищем уже нескольким поколениям Руссильонов. На площадку выходило всего одно окно, и оно привлекло внимание Жан-Жака.

– Что это за окно? – подозрительно спросил он. – Нас могут увидеть оттуда и помешать нам.

– Это окно комнаты моих младших сестер, Мари-Николь и Мари-Анжель, – отвечал Дом. – Они сейчас на кухне, где кухарка жарит голубей, и не скоро вернутся к себе.

Жан-Жак успокоился. Он снял свое сюрко и бережно сложил его на камнях парапета, оставшись в своей алой рубашке-котте, рукава которой он засучил выше локтей. Затем, опустившись на колени, он прочитал» Отче наш» и поцеловал висевшее на груди золотое распятие. Дом последовал его примеру и тоже прочитал молитву; ибо оба мальчика чувствовали, что только один из них покинет площадку живым.

…Теперь, когда поединок был близок и неминуем, оба соперника стали серьезны и сосредоточены. Встав с колен и беря в руки мечи, они обменивались оценивающими взглядами. Впрочем, Жан-Жак был полностью уверен в своем превосходстве; хотя ему и не приходилось еще убивать противника в подобном поединке, он был – много раз – свидетелем подобного, и никогда ни жалость к побежденному, ни ужас при виде предсмертных мук не трогали его кровожадное сердце. Разглядывая сейчас невысокого, тоненького, почти хрупкого Дома, оруженосец Черной Розы даже досадовал, что в первом серьезном бою ему достается такой слабый и неумелый противник.

Однако, когда Дом взял в руку длинный обоюдоострый одноручный меч и несколько раз ловко перекинул из правой руки в левую, примеряясь к его тяжести и проверяя баланс и центровку клинка, Жан-Жак невольно насторожился.

Но вот мальчики встали в боевую стойку – и поединок начался. Оруженосец герцога сразу пошел в наступление, делая неуловимо быстрые выпады. Дом отступил, почти не парируя; но, как заметил паж, отступил так, чтобы Жан-Жак повернулся лицом к солнцу.

«Хитрый, щенок!» – подумал юный парижанин; но подобная тактика была ему хорошо известна, и он не купился на эту уловку. Он теснил Руссильона к парапету, стремясь зажать юнца в угол, так как понимал, что тому не по силам ближний бой. Дом же стремился к схватке на расстоянии, потому что в ней нужны были больше быстрота и ловкость, а именно эти качества давали сыну Руссильона некоторое преимущество перед явно сильнейшим противником. Парируя удары Жан-Жака, мальчик ускользал в сторону, не давая прижать себя к стене, выжидая и одновременно экономя силы, зная, что в бою с тяжелым мечом они терялись очень скоро.

Глаза Дома были сощурены, рот плотно сжат, лицо было бледным и напряженно-сосредоточенным; он ждал ошибки противника… и дождался. Жан-Жак, обманутый отступлением Руссильона и не ожидающий нападения, замахнулся для рубящего удара, -этот удар легко мог раскроить череп, -и тут Дом легко упал на колено, нанес молниеносный выпад – и клинок его вонзился в левую ногу оруженосца Черной Розы, ниже бедра. Оба мальчика вскрикнули одновременно: сын графа – победно и радостно, герцогский паж, уронивший свой меч, – болезненно и удивленно.

Опустив клинок и не пытаясь напасть на обезоруженного соперника, Дом смотрел на кровь, струящуюся между пальцами Жан-Жака, который прижал к ране руку; и последний с изумлением увидел, что на лице Руссильона, сменяя гордость и торжество, появляются новые чувства – раскаяние и сострадание.

«Этот ублюдок смеет меня жалеть!» – и бешенство овладело оруженосцем, утроив его силы и заставив забыть о боли в раненой ноге. Бросившиеся к соперникам Жерар и Филипп были остановлены резким криком парижанина:

– Нет, я не сдаюсь! бой не окончен! Это просто царапина! Мы продолжаем схватку!

Тяжело дыша, Жан-Жак с ненавистью смотрел на очень бледного и немного растерянного тем, что раненый противник хочет продолжить поединок, Дома.