Эмигрантка в Стране Вечного Праздника. Часть третья. Что осталось от праздника?

Эмигрантка в Стране Вечного Праздника. Часть третья. Что осталось от праздника?
Диана Луч

В этой автобиографической повести описывается от первого лица жизнь эмигрировавшей в Европу россиянки. Книга рассчитана на широкий круг читателей. Помимо описания реальных событий, в ней присутствует критический анализ происходящего и авторские размышления по различной тематике.

Эмигрантка в Стране Вечного Праздника

Часть третья. Что осталось от праздника?

Диана Луч

© Диана Луч, 2020

ISBN 978-5-0051-6757-6 (т. 3)

ISBN 978-5-0051-6647-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Диана Луч.

Эмигрантка в Стране Вечного Праздника.

Часть третья

Что осталось от праздника?

Пролог

Что же осталось от праздника? Да ровным счетом ничего. Ситуация, в которой оказалась Страна Вечного Праздника, напоминала картину, когда дворник подметает улицу, убирая весь оставшийся там после массового гулянья мусор: разбитые бутылки, обертки от еды и бычки от сигарет. В переносном смысле этим мусором стали нереализованные мечты народа в своё светлое будущее. Речь идет о периоде с 2014 по 2016 год. К этому времени средний класс практически исчез, а точнее обеднел так, что покупка нового автомобиля или зарубежное путешествие во время отпуска для многих стало недостижимой мечтой. Власти предержащие по-прежнему бездействовали и пускали пыль в глаза, уверяя народ, что заняты поисками пути устранения безработицы и сопутствующих ей проблем. Средства массовой информации им активно поддакивали и не прекращали искать козлов отпущения в предыдущей правящей партии, при этом главная роль в проблеме пошатнувшейся экономики отводилась эмигрантам. «Это они развалили нашу страну!» – выкрикивали поочередно с трибун политики и указывали на людей в потертой одежде и стоптанной обуви, волею судьбы не сумевших в это неспокойное время вернуться к себе на родину либо уехать в другое государство. «Как же это и чем мы могли её развалить?» – вяло оправдывались они, понимая, однако, что говорить что-либо в своё оправдание бесполезно. «А тем, что сюда приехали!» – продолжали обвинять их политики. «Но ведь и вы, европейцы, тоже расселились по всему миру…» – разводили руками эмигранты. «А ну молчать!» – заскрежетала зубами правящая власть, и именно так эмигранты поступили. Они замолчали, скуксились, съежились и постарались не попадаться на глаза разъяренному, да ещё разоренному экономическим кризисом народу Страны Вечного Праздника.

******

Скажете: «Ну вот, с самого начала – и сразу о грустном… Неужели никаких интересных и радостных событий в этот период не произошло?!» Почему же, было такое, сейчас расскажу. Хотя у этой истории счастливым был только конец, а начало, прямо сказать, не очень. Впрочем, обо всем по порядку. Как-то раз у меня возникли неприятные ощущения в нижней части живота, и по этой причине я пришла на приём к районной акушерке. В тот день среди пациенток я была последней. Акушерка не скрывала своей спешки и желания поскорее уйти домой, поэтому осматривать меня не стала и сразу выписала направление в больницу, чтобы меня там досконально обследовали. Когда я пришла в гинекологическое отделение, оказалось, что все кровати в нем заняты, поэтому меня уложили на каталку и отправили в отделение скорой помощи. Там врач с уставшим лицом заглянул в моё направление и нахмурился: «Понятия не имею, почему тебя направили к нам из гинекологии. Острых болей нет, высокой температуры тоже, а легкими недомоганиями мы не занимаемся. Так или иначе, выяснить причину твоего плохого самочувствия нужно, поэтому направлю-ка я тебя в гастроэнтерологическое отделение».

Через полчаса за мной пришел высоченный санитар косой сажени в плечах, энергично кативший впереди себя кресло на колесиках. Я пересела в него с каталки, и санитар повез меня в отделение гастроэнтерологии. Там на меня надели белую сорочку в мелкий цветочек, голубой халат, синие тапки, а затем тот же санитар вкатил меня на кресле в кабинет, где сидел врач в окружении двух миловидных медсестер. Гастроэнтеролог спросил: «На что жалуетесь?», – а затем приступил к более детальному осмотру, надавливая пальцами на каждый сантиметр моего живота. Давил он с такой силой, что от боли у меня искры из глаз посыпались. Если в области желудка я ещё сумела стерпеть эту боль, то когда дело дошло до нижней части живота, не выдержала и вскрикнула. «Ну, что же, – заключил врач, вытирая руки о влажную гигиеническую салфетку, – никаких проблем с желудком я не обнаружил, но в том, что у Вас всё в порядке с кишечником, не уверен», – и выписал мне направление в проктологию. За мной снова пришел рослый санитар, угрюмым выражением лица напоминавший заправского вышибалу, и, прихватив сопутствующие бумаги, повез меня к лифту. «Сколько же мне еще на этом кресле от отделения к отделению кататься?» – ненароком вырвалось у меня. «Сколько будет надо, столько и покатаем!» – гаркнул в ответ санитар.

Поприветствовавшему меня проктологу на вид было лет сто, не меньше. И хотя умом я понимала, что это не так, тем не менее, его сморщенность, скрюченность и мямлящий голос заставляли усомниться в том, что этот древний старичок в состоянии кого-то вылечить. Впрочем, вряд ли он преследовал такую цель, поскольку большинство пациентов проктологического отделения были хроническими больными, а если что-нибудь вылечить не удается, то остается лишь постоянно это лечить. Мне сразу бросилось в глаза, что все эти больные были на чем-то очень сосредоточены и погружены в себя, будто были поглощены решением какой-то невероятно трудной задачи: открытием нового химического элемента, изобретением «машины времени», оплодотворением с помощью гипноза, и т. п. Рядом со мной в палате проктологического отделения на соседних койках лежали две молодые пенсионерки и одна пожилая, и, судя по всему, они уже успели посвятить друг друга в детали своей жизни. Скучающие пенсионерки непрерывно беседовали. «У моей соседки Евстахии…» – «Той, что с третьего этажа?» – «Ну да. На этой неделе её муж сбежал к соседке с первого. Мне сегодня об этом дочь сказала». – «А чего сбежал-то?» – «Она его скалкой за что-то отдубасила, вот он и удрал из дома прямо в семейных трусах». – «Может, не надо было бить его скалкой? Тогда бы он не сбежал, а ушёл, как все нормальные люди». – «Это, смотря, что считать нормой. Вон у моей племянницы…» – «Лорены или Патриции?» – «У Лорены первый муж работал смотрителем в зоопарке. Я ей ещё до свадьбы говорила, мол, ну и нашла же ты себе муженька… Будто парней с нормальными профессиями уже не осталось. А она мне – Вы, тетя, в современной жизни плохо разбираетесь, работа с животными делает человека прекраснее, сближает его с природой». – «И что? Сблизился он с природой?» – «Не знаю, но когда его приставили к обезьянам, то с одной из них он сблизился, к тому же неоднократно». – «Ты это серьезно?» – «Ну да, с самкой по имени Мария». – «Что? Прямо в клетке?» – «Почему в клетке? У нее дома, а может, еще где-то. Она там за мартышками ухаживала. Еще одна любительница природы…» – «Надо было его сделать смотрителем у крокодилов или бегемотов, а то обезьяны без конца совокупляются, вот и ему захотелось». – «Тогда уж лучше приставить к жирафам, чтобы всю жизнь чувствовал себя мелким, низкорослым ничтожеством!»

Древний старичок, врач-проктолог, для уточнения диагноза отправил меня на колоноскопию, а когда выяснилось, что в обследованной части моего организма нет никакой патологии, это ввело его в состояние крайней задумчивости. «Хм, – сморщил он и без того морщинистое, как сушеная слива, лицо, и пристально на меня посмотрел: – А Вы не сами ли себе всё это придумали?» «Что?» – удивилась я. «Какие-то недомогания в нижней части живота… – задумчиво произнес старичок, постукивая ручкой по лежащей перед ним папке и всё больше хмурясь и морщась. – Если это так, то Вы просто не отдаете себе отчета в том, каково Ваше реальное заболевание». Ещё немного покряхтев, он встал и вышел из палаты, а потом выписал мне направление в психиатрическое отделение.

******

Вообще-то говоря, я не имела об этом ни малейшего представления, пока меня не привёз туда санитар. О том, куда именно меня направил проктолог, я поняла по выражению лиц бродящих по коридору пациентов психиатрического отделения. Кто-то из них пытался поймать ртом пролетавшую мимо мошку, кто-то отстукивал тапкой барабанную дробь у себя на голове, кто-то разговаривал с капельницей, кто-то – с порхавшими за окном воробьями, а один больной попросил меня уточнить, на каком из полюсов он находится: на Северном или Южном. От всего этого по спине у меня забегали мурашки. По мере продвижения по длинному коридору страх у меня всё больше усиливался, в отличие от санитара, толкающего кресло-каталку с невозмутимым видом. Наконец, санитар довез меня до кабинета врача и похлопал по плечу со словами: «Смотри тут, не балуй!», – после чего передал на руки улыбчивой медсестре, которая поспешила меня заверить: «Не волнуйся, мы сделаем всё возможное, чтобы тебе у нас было хорошо!» От её слов я еще больше испугалась. От нервного напряжения сердце заколотилось так, что, казалось, будто оно выскочит из груди. От инфаркта меня спас психиатр, любезно распахнувший двери своего кабинета. Кивком головы он поприветствовал меня и приступил к обследованию. «Опишите в подробностях, как Вы провели сегодняшнее утро!» – располагающим к беседе тоном начал он. «Помылась, сходила в туалет, позавтракала, – ответила я и подумала: – Как же еще можно провести в больнице утро, и каких подробностей он от меня ожидает?» «И всё?» – удивленно вскинул брови врач. «А что ещё-то?» – недоуменно проговорила я. «А как же сны? Особенно утренние, накануне пробуждения, яркие, красочные: эротические или страшные, приводящие в состояние экстаза или ужаса, паники…» Я опешила и честно призналась: «Не было у меня никаких снов». «Вы что никого не любите и никого не боитесь? – запаниковал психиатр и, не дождавшись моего ответа, просиял: – Я так и знал! Но пусть Вас это не беспокоит! Большинство моих пациентов испытывают точно такие же ощущения. Это состояние называется эмоциональной атрофией». «Вы шутите или издеваетесь?! – не выдержала я. – У меня физическое недомогание, а не психическое!» «А вот это мы сейчас и проверим!» – осклабившись, как клоун-убийца, нараспев проговорил врач и стал проводить тесты для оценки моего психического здоровья. Около часа мне пришлось отвечать на разные вопросы и выполнять элементарные, и в то же время довольно нудные задания (сказать, сколько будет, если из пятнадцати вычесть шесть, а потом прибавить двенадцать; перечислить дни недели; разложить на две кучки картинки зеленого и желтого цвета; объяснить, чем велосипед отличается от мотоцикла, а корова от лошади, и т.д.) Со всеми тестами я успешно справилась, и психиатру пришлось отпустить меня восвояси. Он не скрывал своего разочарования. Выражение лица у него было, как у рыбака, у которого слетела с крючка только что пойманная рыба. В заключительной части обследования он постучал молоточком мне по коленке, попросил с закрытыми глазами дотянуться пальцем до носа и сделать что-то ещё. Последнее я не расслышала и попросила повторить. «Так Вы меня, оказывается, не слышите!» – радостно воскликнул врач, а я в растерянности пожала плечами. «Вот Вам и ответ на Ваш вопрос! – продолжил он, хотя никакого вопроса я ему не задавала. – У Вас самое обычное нарушение слуха». Не успела я и рта открыть, как он черкнул что-то в своих бумагах и сразу после этого со мной попрощался.

Потом в кабинет врача зашла медсестра, выкатила меня оттуда на кресле-каталке, оставила в коридоре и сказала: «Подожди здесь пару минут, пока я вызову санитара». Около кабинета психиатра, неподалеку от меня, в кресле на колесиках сидела женщина, которая, в отличие от бродящих по коридору отделения странных личностей, вовсе не выглядела сумасшедшей. «Вас сюда тоже по ошибке привезли?» – осторожно поинтересовалась я у нее. «Конечно! – выпалила она и с нескрываемым раздражением пожаловалась: – Я на днях одной бабе руку сломала. А всё почему? Потому, что доверяла своему благоверному, как самой себе, а он, оказывается, пока я была в командировке, в наше семейное ложе баб таскал. Я про это ни сном, ни духом! Вчера приехала домой поздно, без предупреждения, от усталости грохнулась в койку, и прямо на его любовницу угодила. Она как завопит! Оказывается, я ей руку сломала. Мой муженёк для неё врачей из неотложки вызвал, а для меня – санитаров из психушки, да ещё в полиции на меня заявление написал за спланированное нападение в ночное время суток». «Нда-а-а», – сочувственно покачала я головой. «Ну, ничего, ничего, этот архаровец от меня по суду лёгким испугом не отделается!» – подвела итог женщина, гневно сверкнув глазами и проскрежетав зубами. В этот момент к кабинету психиатра подвезли на кресле-каталке мужчину с отрешенным взглядом. Наше внимание: моё и другой пациентки – тут же переключилось на него. «Мужик, с тобой-то что?» – не сдержала своего любопытства женщина, упавшая на любовницу мужа и сломавшая ей руку. «Последнее время я стал очень рассеянным, – посмотрев на нас томным взглядом, признался он. – Я всё постоянно теряю». «Это что же?» – попросила уточнить жена изменщика. «Преимущественно мочу и кал, а ещё мысли, слова, буквы, цифры», – ответил он. «А-а-а… понятно», – кивнула женщина, пересеклась со мной взглядом и покрутила пальцем у виска. Затем пришел санитар и повез меня в отоларингологическое отделение. В лифте этот высоченный детина прокричал мне прямо в ухо: «Надеюсь, теперь-то тебя вылечат!» «Я тоже на это надеюсь», – вздрогнув от его крика, пролепетала я.

******

В отделении отоларингологии перед кабинетом врача собралось такое количество пациентов, что осмотра мне пришлось ждать целых два часа. Все это время я наблюдала за сидящими в коридоре больными, которые переговаривались между собой странными по звучанию голосами. У кого-то он был хриплым, у кого-то – прерывистым, либо писклявым, либо осипшим, либо с гнусавым оттенком, а кто-то без конца повторял одно и то же. «У тебя что?» – «Гайморит. А у тебя?» – «Что?» – «Что у тебя-то?» – «Что?» – «Я спрашиваю, что у тебя?» – «У меня всё нормально – обычная глухота». Наконец, до меня дошла очередь, и медсестра вкатила мое кресло-каталку в кабинет к отоларингологу – высокому энергичному мужчине среднего возраста. Не теряя ни минуты, он приступил к обследованию и проводил его с такой скоростью, что я только успевала крутить головой и открывать рот по его требованию, а он в это время засовывал мне разные металлические инструменты в уши, горло, нос. Его движения были стремительными и хаотичными. Иногда, по ошибке, после обследования носа врач тем же инструментом обследовал мне горло, потом спохватывался и менял его на другой, параллельно с этим диктуя медсестре, и та молниеносно, громко стуча по клавиатуре, вносила данные в компьютер: «Отита нет, гайморита нет, ларингита нет, искривления носовых перегородок нет, инородных тел нет, аденоидов нет». «Странно… На слизистой оболочке ни язв, ни полипов, ни эрозии, ни фурункулов… Вы вообще-то на что жалуетесь?» – остановился на секунду отоларинголог и вопросительно на меня посмотрел. «Несколько дней назад в отделении скорой помощи…» – начала объяснять я. «Ладно, – прервал он меня на полуслове, – посмотрим, какой диагноз поставил ранее обследовавший Вас врач». «Ага, – отоларинголог заелозил на стуле, уткнувшись носом в бумаги. – Вот тут черным по белому написано, что у Вас обнаружена глухота». «Ну что же, – воспрянул он духом и скомандовал медсестре: – Готовьте её к операции по восстановлению барабанной перепонки! Возьмите кровь, мочу и кал на анализы, помойте ей голову шампунем от вшей потому, что недавно у нас в отделении была эпидемия педикулеза, тщательно промойте ей уши от серных пробок и…» «Вы что?! Не надо! – не своим голосом закричала я. – Никакой глухоты у меня нет!» «Что же Вы сразу мне об этом не сказали?! – нахмурился врач. – Столько времени потерял на Вашем обследовании! Как будто мне здесь заняться нечем… Вы видели, какая перед моим кабинетом длинная очередь?!» Он помолчал с минуту, а потом спросил: «Вы по ночам храпите? Только честно». «Не знаю, может быть», – замялась я. «А известно ли Вам, что во время храпа происходит нарушение дыхания? Эта проблема гораздо серьезнее, чем может показаться на первый взгляд». «Вам лучше знать», – пожала плечами я, а врач стремительно продиктовал медсестре: «В процессе обследования выявлен синдром остановки дыхания во время сна», – и выписал мне направление в другое отделение.

******

Медсестра прикатила меня на кресле-каталке к лифту и там передала на руки уже знакомому санитару. «А теперь меня куда?» – спросила я у него. «Туда, где всем положено крепко спать!» – ответил он, а я, ничего не понимая, оторопело на него посмотрела. Через пару минут санитар доставил меня в приемную отделения расстройств сна и, буркнув «спокойной ночи», пошел прочь. Оформлять меня никто из медперсонала не спешил, и около получаса я просидела в кресле-каталке перед большим информационным панно. В нем перечислялись заболевания, от которых лечили в этом отделении. Среди прочих, указывалось такое: синдром беспокойных ног. Мне подумалось: «Это о таких людях, наверное, говорят: „у него шило в одном месте“. Интересно, а как это лечится? Заковыванием в кандалы? Накладыванием на обе ноги гипса? Непрерывным бегом по восемь часов в сутки, пока не рухнешь от усталости на кровать?» Мои размышления были прерваны слащавым голоском медсестры, подошедшей со спины так тихо, что, услышав её, я от неожиданности подскочила на месте. «Врач будет проводить обход только завтра, а сегодня Вам нужно будет у нас немного поспать», – сказала она и с этими словами протянула мне на ладони таблетку, а потом подала стакан воды. Медсестра так неестественно широко улыбалась, что мне невольно вспомнился сюжет из художественных фильмов, когда попавший в психиатрическую лечебницу человек, движимый желанием оттуда сбежать, делает вид, что принимает таблетки, а сам кладет их себе под язык, а потом выплевывает на ладонь и выбрасывает в мусорное ведро. Я поступила так же: сделала вид, что выпила таблетку, а сама не стала ее глотать.

В палате, куда меня положили, лежали четыре женщины, две из которых в это время спали и храпели так громко, что я решила: «Если остальные мои соседки отличаются такой же силой храпа, то уже на следующий день меня можно будет отправить к отоларингологу для проведения операции по восстановлению барабанной перепонки». Две другие женщины смотрели в окно и вяло переговаривались. «Что сегодня по первому каналу после новостей будут показывать? Комедию или драму?» – «Откуда мне знать? Да и не всё ли равно?» – «Ты права. А в свежей газете о чём пишут?» – «Так, ни о чем, ничего интересного». – «А в журнале, который тебе сегодня сын принес?» – «Тоже ничего особенного». Однако, когда разговор зашел о лечении, обе женщины заметно оживились. «Тебя сейчас какими снотворными лечат? – спросила одна и, услышав ответ, возмутилась: – А меня три недели держат на прежних. Я уже несколько раз просила доктора поменять таблетки, а он ни в какую, говорит, что ещё не время. И когда это время наступит? Через месяц?! Через год?!» «Зато меня каждый день водят на электропроцедуры. Толку от них никакого, а врач все равно назначает. Будто у меня не нарушение сна, а шарики за ролики, как у какой-нибудь психопатки!» – возмутилась её собеседница. «Так ведь к лечению психопатов, в отличие от нас, врачи относятся серьезно и ответственно. У них в психиатрическом отделении к каждому пациенту индивидуальный подход. Там каких только специалистов нет: психиатры, психологи, и все они с широкой и узкой специализацией». – «Да толку от этих психологов…» – «Может, ты и права. Меня неделю назад к одному такому водили. Так он меня сходу огорошил: „Вы с кем-нибудь вместе спите?“ Глупейший вопрос. От моего храпа даже соседи на верхнем этаже уже два года не спят. Персонал здесь работает неквалифицированный». «Да уж, это точно, – кивнула её собеседница. – Ты представляешь? У меня диагностировали повышенную раздражительность. Сразу видно: в диагностике они не смыслят ровным счетом ничего. Раздражаюсь я не потому, что нервная, а потому, что живая. Только покойники ни на что не реагируют и не раздражаются. Что же теперь меня за это убить?!»

На следующее утро в отделении расстройств сна во время обхода уже немолодая и немного уставшая, с подглазьями, женщина-врач присела ко мне на кровать и, поправив прическу, приступила к опросу: «Скажите, как Вы храпите: громко, средне или поверхностно?» «Не знаю, – ответила я, – задайте этот вопрос моему мужу. Я себя во сне не слышу». «Логично, – согласилась врач и добавила: – Тем не менее, для постановки правильного диагноза мне необходима эта информация. Хорошо, продолжим. Скажите, на что похож Ваш храп: на собачий лай, коровье мычание, поросячье хрюканье или жужжание назойливой мухи?» «Понятия не имею. Может, на всё сразу, а может, попеременно: одну ночь храплю так, а другую иначе, то есть пробую себя в разных амплуа», – предположила я. «Как я уже сказала, отсутствие этой информации существенно затрудняет диагностику», – повторила врач и нервным движением руки убрала упавшую на глаза чёлку. «Ладно, – продолжила она свой опрос, – тогда скажите, чем Вы во сне дышите: грудью или животом?» Я ответила: «Лёгкими». – «Вас беспокоят тяжелые воспоминания и мысли?» – «Иногда. Было бы странно, если бы меня никогда это не беспокоило… Проблем у меня хватает». – «Наблюдается ли у Вас возрастание двигательной активности и появляется ли чувство неудобства в связи с частой сменой поз?» – «Каких поз? И вообще, как спящий человек может определить, в какой позе он лежит?» – «Хорошо ли Вы спите по ночам, и что является наиболее частой причиной Вашего пробуждения?» – «Сплю хорошо, пробуждаюсь редко по разным причинам». – «По каким?» – «То собака под окнами завоет, то пьяный на улице закричит, то ребенок в соседней квартире заплачет». – «Хорошо, поговорим о чувстве тревоги. Возникает ли оно у Вас в утреннее время сразу после пробуждения?» – «Да, если оказывается, что кофе в банке закончился». «Наблюдали ли Вы у себя синдром периодической спячки?» – продолжила опрос врач и стала нервно теребить челку. «М-м-м, – задумалась я. – Пожалуй, когда из-за шума под окнами приходится просыпаться несколько раз за ночь. Такое бывает в праздники, когда по улице ходит много заложивших за воротник весельчаков». «Понятно, – глянула на меня исподлобья врач и задала следующий вопрос: – Часто ли Вы бываете в публичных местах и в какое время суток?» – «Сейчас, например». – «Чувствуете ли Вы зуд в какой-нибудь части тела?» – «Временами на душе кошки скребут». – «Бывает ли у Вас головная боль, слабость, ощущение общего дискомфорта, задержка стула, понос?» – «Иногда, а что?» «В общем, так, – подытожила врач, – выраженных проблем со сном я у Вас не нахожу. Но, всё же, учитывая Ваши жалобы на неприятные ощущения внизу живота, выявленные в момент госпитализации, считаю необходимым: направить Вас в другое отделение, чтобы Вас там досконально обследовали на предмет скрыто протекающего инфекционного заболевания».

******

Лицо вновь пришедшего за мной санитара выражало смесь радости при встрече с давней знакомой и нескрываемое любопытство. «Ну что? – заулыбался он и крутанул моё кресло-каталку по направлению к лифту. – Всё никак не определят, чем ты больна?» «Не-а», – вздохнула я. «Значит, суждено тебе прославиться!» – «Чем?» – «Каким-нибудь редким заболеванием. Раньше ведь как было: если сводит пальцы на ногах или шумит в ушах, то это так и называлось „скрюченные пальцы“ и „шум в ушах“. А теперь врачи все детально изучают и раскладывают по полочкам. Шум в ушах, оказывается, бывает разным. Есть синдром дневного шума в ушах, есть синдром ночного шума, а еще послеобеденного, звенящего, гудящего, свистящего и, бог его знает, какого еще. Синдром скрюченных веером пальцев – это одно заболевание, а синдром пальцев, скрюченных в разных направлениях – совсем другое, и лечатся они по-разному». «Если это намёк, то меня пока ещё ни в какую сторону не скрючило, – ответила я. – Хотя, если пролежу на больничной койке ещё неделю, то, как знать, может, и скрючит…» Затем санитар вкатил меня на кресле в приемную инфекционного отделения и передал на руки своим коллегам. Те сразу попросили меня перебраться с кресла на каталку. Я присела на ней, но один из санитаров увидел это и гневно крикнул: «Ну-ка ляг и не двигайся! Не то твоё состояние ухудшится, а нам за это отвечать придётся!» Пришлось подчиниться, и я вытянулась на каталке по всей длине.

В палате, куда меня поместили, было две женщины. Молодая, лет двадцати пяти, сидела на кровати и держала на коленях планшетник, а дама, которой навскидку я бы дала около шестидесяти с гаком, лениво перелистывала какой-то женский журнал. Обе они с нескрываемым любопытством стали меня разглядывать, но заговорила только пожилая. «Что у тебя за болезнь?» – спросила она меня в лоб. «Врачи пока не знают», – ответила я. «А так вообще… что беспокоит? Понос? Рвота? Температура? Сыпь? Боли? Спазмы?» – настойчиво допытывалась она. «Нет, ничего этого у меня не было. А Вы с чем лежите?» – спросила я. «Меня положили с подозрением на желтуху, а соседку, – крутанула она головой в её сторону, – на сальмонеллез. Если диагнозы подтвердятся, то нас распределят по индивидуальным боксам, а если нет – отправят домой или в другое отделение, в случае, если это – аппендицит или что-то другое. В общем, пока неизвестно». «Поня-я-ятно, – кивнула я. – А когда это выяснится?» «После обследования крови, мочи и кала. Здесь эти анализы у всех берут». – «Так у меня уже брали, только в другом отделении». – «Еще раз возьмут. Здесь так положено. Тебе этого добра жалко что ли?» «Нет, конечно, не жалко», – пожала плечами я. По-видимому, пожилая соседка по палате выяснила у меня всё, что хотела, а потому потеряла всякий интерес к продолжению разговора и отвернулась к стене. «Наверное, боится от меня чем-нибудь заразиться», – подумала я, вспомнив о том, что некоторые заболевания распространяются воздушно-капельным путем. Заболеть гепатитом, сальмонеллезом или и тем и другим одновременно мне не хотелось, поэтому я решила, что правильнее всего, как можно меньше контактировать с обеими женщинами. Через некоторое время меня отвезли на каталке в отдельный бокс. Там меня ждал лечащий врач, мужчина лет пятидесяти, низенького роста, с большим круглым животом. Это придавало ему шарообразный вид и так и тянуло назвать его карапузом. Бегло меня осмотрев, он приступил к опросу: «Скажите, какого цвета Ваш стул? Он у Вас со слизью, прожилками, большими или мелкими вкраплениями? Если да, то какой они формы и консистенции: в виде кукурузных хлопьев, малинового желе, картофельного пюре, сливочного мороженого, густой или водянистой каши?», «Были ли у Вас контакты с опасными микроорганизмами, домашними или дикими животными, а также одичавшими, то есть домашними, которые при неблагоприятном стечении обстоятельств стали дикими?», «Совершали ли Вы путешествие в африканские или азиатские страны, либо оттуда недавно вернулся кто-то из Вашего окружения? Пользуетесь ли Вы предметами, произведенными в этих странах?». «Странный вопрос», – подумалось мне, так как на всей моей одежде были этикетки с надписями: «Сделано в Китае» (Индии, Малайзии), а на компьютере и телефоне: «Сделано в Тайване, Гонконге». Но вдаваться в объяснения мне не хотелось, и я отрицательно покрутила головой. Вместе с тем, некоторые вопросы врача поставили меня в тупик. К примеру, такой: «Когда Вы в последний раз прививались от тифа?» – «От какого?» – «От брюшного?» «А Вы?» – спросила я. Врач задумался, прокашлялся, а через пару минут продолжил опрос: «Проживаете ли Вы в эпидемически неблагоприятной местности?» «А Вы?» – снова спросила я. «Я?! – переспросил он и, побагровев лицом, ответил: – Нет». «А откуда Вы знаете?» – настаивала я на более подробном ответе, чтобы уяснить для себя самой, какими факторами определяется эпидемически неблагоприятная местность. «Там, где я живу, нет эпидемий», – раздраженно отрезал инфекционист. «Каких?» – попросила уточнить я. «Никаких», – сверкнул на меня гневным взглядом шарообразный врач и хлопком закрыл свою папку. «Ну что же, придется Вам полежать у нас пару дней, так как нам не известны сроки инкубационного периода Вашего заболевания, а пока займемся сбором анализов», – заключил он.

Следующие два дня показались мне нескончаемыми, так как выходить из палаты разрешалось лишь на несколько минут и только в марлевой маске. Бродящие по коридору больные, из-за боязни друг от друга чем-нибудь заразиться, смотрели себе под ноги либо отворачивались, и при этом никто ни с кем не разговаривал. Единственным развлечением во время этих прогулок у меня стало наблюдение за вновь прибывшими пациентами. Ежедневно их привозили в приёмную, и там они на что-нибудь жаловались, тихо и немногословно, либо энергично и в подробностях описывали свои желудочно-кишечные ощущения. Один больной еле слышно постанывал: «Ай, силы мои на исходе, уже нет мочи… не могу помочиться…» Комментарий другой пациентки напоминал скороговорку: «Как же меня замучил этот зверский зуд в заднем проходе! Это – зараза или паразиты?» Сразу после нее в инфекционное отделение привезли на каталке пожилого мужчину, повторявшего как заведенный один и тот же, по-видимому, не дававший ему покоя вопрос: «Скажите, какая кишечная инфекция хуже: при которой кал переваренный или недоваренный?» На третий день во время обхода врач-инфекционист остановился напротив моей кровати и стал сыпать медицинскими терминами, отчего его речь походила на магическое заклинание: «Всё у Вас в норме: гемограмма, копрограмма, ионограмма, коагулограмма, нет сальмонеллы, шигеллы, стафилококка, стрептококка, энтерококка, эхинококка и альвеококка, хламидий, кластридий…». «В общем, все хорошо, – подытожил он и сразу после этого добавил к только что сказанному ложку дегтя: – Однако радоваться рано, поскольку боли в животе могут быть отголоском острой кардиологической патологии. Кстати, Вам кардиограмму делали?» «Вроде бы, нет», – ответила я. «Да я и сам вижу, что нет, – пробормотал врач, заглянув в бумаги. – А с этого надо было начинать, причем еще тогда, когда Вас поместили в отделение скорой помощи, так как боль в животе нередко является начальным признаком инфаркта». «Час от часу не легче!» – пронеслось у меня в голове.

******

В приемную инфекционного отделения за мной пришел уже хорошо знакомый высокорослый санитар. Он втолкнул мое кресло-каталку в лифт, а сам отодвинулся в угол и оттуда поинтересовался: «От чего тебя в инфекционном несколько дней лечили?» «От сомнений», – сыронизировала я. «Чьих?» – недоверчиво отозвался он. «Врачебных, конечно, – устало проронила я. – Не моих же». «Всё же лучше, чем от непрекращающегося поноса, например», – ввернул санитар, воспрянул духом и уже без всякой опаски встал со мной рядом. Через пару минут он доставил меня в кардиологическое отделение, а там ко мне быстрым шагом приблизилась молодая врач, которой на вид было не больше двадцати пяти лет. Эта недавняя выпускница медицинского университета несла на груди стетоскоп с такой гордостью, будто это была медаль, выданная ей за особые заслуги. «Я Вас сейчас осмотрю! – заверила она меня и отдала распоряжение медсестре: – Положите её пока во вторую палату!» Когда я легла на кровать, медсестра наложила мне на руки датчики для измерения артериального давления, сердечного ритма, температуры и уже было надела кислородную маску, как вдруг в палату стремительным шагом прошла та самая девушка-врач. «Подождите, не подключайте к ней кислород! – бросила она на ходу медсестре. – Эта пациентка здесь не для лечения, а для диагностики, непонятный какой-то случай». В этот момент в кармане ее халата раздался телефонный звонок, и врач, извинившись, удалилась, а через пару минут показалась в дверном проёме и оттуда крикнула медсестре: «Сделайте вновь прибывшей пациентке кардиограмму!»

Проводилось это обследование в кабинете, расположенном на другом этаже. Санитарка кардиологического отделения вкатила туда меня на кресле-каталке, а врач, поздоровавшись со мной, вдруг засуетился, буркнул: «Сейчас я тобой займусь!», – и тут же вышел, оставив на кушетке соединенные скрепкой листы бумаги. Я просидела минут пятнадцать, дожидаясь врача, но тот, по-видимому, не спешил вернуться. От скуки на меня напала зевота, и, чтобы не задремать, я решила заглянуть в лежащую рядом распечатку. На первом листе крупными буквами было написано: «Обследование пациентов кардиологического отделения». От нечего делать я приступила к чтению: «1. Общее состояние: удовлетворительное, среднетяжелое, тяжелое. (Интересно, в чем разница между среднетяжелым и тяжелым состоянием? Тяжелое, это когда человек уже не шевелится? А если он двигает пальцами и бубнит что-то нечленораздельное, значит, его состояние среднетяжелое?). 2. Внешний вид больного: бодрый, угнетенный, возбужденный. (Бодрых, понятно – всех на выписку, угнетенных – в больницу, а возбужденных – в психбольницу). 3. Выражение лица: живое, вялое, безучастное, тоскливое, страдальческое, томный взгляд. (Последний вариант, наверняка, лечится только взаимной любовью). 4. Бледность кожи или нормальная окраска. (А если у кого-то бледность – это его нормальная окраска? Есть же, например, альбиносы). Следующие несколько пунктов я бегло пробежала глазами и перевернула страницу. Далее в опроснике выяснялось наличие сопутствующих заболеваний: «Имеются ли у пациента метаболические нарушения: ожирение, сахарный диабет, артериальная гипертония, подагра? (А ещё кариес, остеохондроз, мигрень, близорукость, гайморит, простатит, геморрой, плоскостопие… Интересно, для чего об этом спрашивают? Чтобы больной осознал, что на фоне множественных неполадок со здоровьем заболевание сердца не является такой уж серьезной проблемой?)» Вдруг за дверью послышались приближающиеся шаги, и я отложила бумаги в сторону.

После кардиограммы меня отправили в палату, где моей соседкой была женщина средних лет. На кровати она лежала с таким тоскливым выражением лица, что, взглянув на нее, хотелось плакать и невольно возникало ощущение надвигающейся глобальной катастрофы. Молчать было неудобно, и я осторожно поинтересовалась: «Вы давно здесь лежите?» «Десять дней, – ноющим голосом нараспев проговорила соседка. – Да что толку… Меня все равно никогда не вылечат…» Я пожалела, что задала этот вопрос, но было уже поздно. Соседка по палате, похоже, только этого и ждала, и не упустила возможности выговориться. «У меня вегетативно-дистоническое расстройство, – закатив глаза, со страдающей интонацией произнесла она. – Оно ничем не лечится. У меня всё тело постоянно болит: все до одного суставы и мышцы, в голове шумит, в глазах – мушки, в ногах и руках – слабость, а голова почти ничего не соображает». «Надо же, – посочувствовала я. – А кем Вы работаете?» «Главным бухгалтером», – простонала соседка. «Ответственная у Вас работа», – заметила я. «Ещё какая ответственная! – запричитала соседка. – Мечусь между двух огней: директором и инспектором. Для директора составляю отчет, где указано мало прибыли, чтобы с него налогов поменьше брали. Директор доволен, а как придет инспектор, так мне приходится выкручиваться и придумывать всякие отговорки. В общем, живу двойной жизнью, как шпионка какая-то. У меня после каждого отчета начинаются приступы то острой, то хронической сердечной недостаточности, уже дважды было подозрение на инфаркт, на тромбоэмболию, а теперь вот эта напасть – вегетативно-дистоническое расстройство». «Так, может, Вам нужно составить отчёт, честно указав в нем всё, как есть, и тогда Ваше здоровье поправится», – предположила я. «Ты что с ума сошла?! – неожиданно громко и четко, голосом абсолютно здорового человека произнесла моя соседка. – Мне за это платят. И неплохо, между прочим. Да и вегетативно-дистоническое расстройство – это тебе не острый приступ аппендицита. С ним на операционный стол не положат, а справки о болезнях для меня не лишние. В случае чего, по состоянию здоровья можно будет отвертеться от суда и следствия!»

Молодая врач-кардиолог носилась вихрем по отделению, на бегу отдавая медсестрам приказы и поручения. На следующий день она забежала в нашу палату и, увидев меня, вытаращила подведенные стрелками глаза: «Так Вы всё еще здесь?» «А где же мне быть?» – искренне удивилась я. «Не у нас, это уж точно! – выпалила врач. – Я проанализировала данные, собранные моими коллегами, и, судя по всему, у Вас первые признаки раннего климакса. Вы поступили в отделение скорой помощи с неприятными ощущениями внизу живота, так? Затем Вас отправили в проктологию, поскольку Вы затруднялись определить локализацию имеющейся болезненности. Такое бывает – блуждающие боли, которые появляются то в одном, то в другом месте брюшной полости. В психиатрическое отделение Вы тоже попали неслучайно. При климаксе отмечается повышенная раздражительность, резкая перемена настроения, плаксивость, напряженность, беспокойство и, в отдельных случаях, депрессия. Потом, если мне не изменяет память, Вас направили к отоларингологу. У меня не было времени досконально ознакомиться с его отчетом, но, полагаю, что Вас там обследовали из-за жалобы на шум в ушах или чего-то аналогичного из разряда вторичных признаков климакса. В отделение расстройств сна Вас отправили, наверное, по причине бессонницы, в инфекционное Вы попали, так как нужно было исключить наличие кишечных инфекций, вирусов и болезнетворных микроорганизмов, а к нам в кардиологию – чтобы удостовериться в том, что сердечно-сосудистая система у Вас в порядке. И поскольку так оно и есть, я вынуждена положить Вас на обследование в гинекологическое отделение». «Снова?! – возмутилась я. – Меня две недели назад туда не положили из-за отсутствия свободных коек и отправили в отделение Скорой помощи!» «Не волнуйтесь, я лично позабочусь о том, чтобы в палате гинекологического отделения для Вас нашли свободное место», – заверила меня врач. Через час за мной пришел знакомый санитар и озабоченно предупредил: «Если у тебя в ближайшее время ничего не обнаружат – плохо дело! Тогда готовься на операционный стол! Будут тебя резать!» «Зачем?» – ошарашенно посмотрела на него я. «Может, хоть тогда полегчает…» – выразил надежду на моё исцеление санитар. «В качестве последнего средства предпочитаю, чтобы мне поставили пиявок или пустили кровь, как в средние века», – пошутила я, хотя к тому времени мне уже было не до шуток.

******

В гинекологическом отделении медсестра с уставшим лицом взяла у меня мочу и кровь на анализы, а затем проводила в палату. Я легла на крайнюю кровать и стала присматриваться к своим соседкам. Большинство из них были недавно прооперироваными, с капельницами на руках, а между ними сновала медсестра с крайне озабоченным видом. Она, то измеряла давление пациенткам, то вводила в капельницы через шприц лекарство. Неожиданно одна больная схватила ее за рукав и плачущим голосом попросила: «Не уходите, пожалуйста, Вы мне очень нравитесь». Медсестра удивлённо вскинула брови: «Это чем же?» – «У меня дома есть кошка, и Вы очень на неё похожи. Вы такая же русая, ухоженная и ласковая толстуха». Другая больная простонала: «Прошу Вас, переставьте мне капельницу на другую руку! Эта у меня уже не сгибается и не разгибается». Медсестра осадила женщину: «Так Вы не шевелитесь! Лежите спокойно!» Но та не унималась: «Конечностями надо двигать постоянно, чтобы не обессилеть и не разжиреть! Мне об этом всегда говорит тренер по фитнесу». Третья пациентка из недавно прооперированных сетовала: «Помогите, я не чувствую своего глаза». Медсестра пожала плечами: «Еще бы! Судя по медицинскому заключению, у Вас его нет уже лет двадцать, а в глазной впадине стоит протез». До того тихо лежавшая у окна женщина стала жаловаться на рези при мочеиспускании. «Наверное, это – цистит, – предположила она и стала рассказывать: – У меня однажды цистит начался, как назло, вечером в воскресенье. Ближайший медпункт был закрыт, а вызвать Скорую помощь я постеснялась. Если бы меня повезли в городскую больницу, то я бы прямо в машине неотложки описалась, причём неоднократно. Пришлось мне в домашних условиях заняться самолечением. Я стала пить из пакета фруктовый сок, чтобы компенсировать потерю витаминов и минеральных веществ, налила в таз горячей воды и села туда задом, а чтобы не было скучно, включила телевизор. В это время показывали смешную кинокомедию. Так я и сидела часа два перед теликом, со стаканом сока в руке, задним местом в тазу, периодически пописывая туда от смеха». «А почему смеялась-то?» – отозвалась другая больная. «Так комедия была очень смешная!» – ответила рассказчица. «А-а-а…» – промычали мы хором в знак того, что ни у кого из нас не осталось сомнений. Другая больная, лежащая через две койки от рассказчицы, решила поддержать разговор: «Чего только в жизни не бывает… Я вот, например, два года назад ездила в Австрию, и там мне делал пластическую операцию доктор Франкенштейн. А что? Он же не виноват, что у него такая фамилия. Между прочим, очень хороший специалист, а у другого хирурга в этой клинике была фамилия – Ротвейлер». Её соседка откликнулась: «Я тоже была в Австрии, но всего один раз, по туристической путевке, и у меня там случился солнечный удар». Услышав это, лежащие в палате женщины удивленно воскликнули: «В Австрии?!» «Ага, – ответила она. – У меня всегда эта страна ассоциировалась не с югом, а севером, поскольку там климат прохладный. Я чуть ли не с меховой шапкой на голове туда прикатила. Теплых кофт и брюк набрала – целый чемодан, но все это не пригодилось. Дело было летом, и солнце пекло безжалостно. Как-то раз после музейной экскурсии нам выделили часок на прогулку по парку. Я присела на лавочку и не заметила, как задремала. А в тот день в обеденное время жара была около тридцати пяти градусов. Проснулась, чувствую, что меня рвёт, мутит, голова болит – одним словом, получила настоящий солнечный удар. Меня сразу отвезли в больницу, и там целые сутки держали на капельнице». Пациентка с другой кровати отозвалась: «Видишь, зря ты меховую шапку не взяла, одела бы её, и тогда, глядишь, не перегрелась бы. Или тюрбан… Не зря его индусы на голове носят». После этого мы притихли и разом задремали. Проснулась я оттого, что медсестра трясла меня за руку: «Просыпайся скорей!» Я нехотя приоткрыла один глаз и охрипшим голосом спросила: «В чем дело?» «Поздравляю!» – «С чем?» – «Ты – абсолютно здорова, а ещё беременна!» «Спасибо», – вырвалось у меня в качестве благодарности за две отличных новости, одна из которых заключалась в том, что у меня будет ребенок, а другая – в том, что я наконец-то покину больничные стены. Вечером того же дня гинеколог сделал мне ультразвуковое обследование и внес в эту новость коррективы: на самом деле я была беременна не одним ребенком, а двумя. «Поздравляю! У Вас – двойняшки!» – похлопал он меня по предплечью с таким выражением лица, будто хотел добавить: «Ну, держись, девка! Начнётся у тебя веселая жизнь!», – и, кстати сказать, не ошибся.

******

Настало время перейти от событий своей личной жизни к делам общественным, оказавшим в тот нелегкий период влияние и на меня тоже. «Вся наша жизнь – игра», – заметил один известный человек. Но чтобы поставить на кон, нужны деньги. Пока европейцы играли в политические игры, делая ставки попеременно, то на демократов, то на консерваторов, все это время эмигранты были озабочены тем, чтобы элементарно выжить. Жизнь любого человека невозможна без общения, и эмигрант не является исключением из этого правила. Правда, есть одно отличие: при общении с местным населением эмигранту приходится обдумывать каждое своё слово, чтобы обойти «острые углы» и избежать ненужных ему конфликтов. Опишу наиболее типичные формы взаимодействия коренных европейцев с эмигрантами, прибывшими из стран с недостаточно развитой экономикой, либо из тех стран, об экономическом статусе которых в Европе бытует такое мнение.

В представлении большинства европейцев слова: эмигрант и преступник – являлись синонимами. Стоило эмигранту в разговоре с кем-то из местных обмолвиться: «Вчера в газете прочел, что в соседнем городе банк ограбили», – как в ответ ему звучало: «Твои знакомые что ли?» Если в беседе с коренным жителем Европы эмигрант говорил: «Слышали, что в доме напротив одного мужчину привлекли к уголовной ответственности за побои своего несовершеннолетнего сына?», – как собеседник-европеец отвечал: «Видно, кто-то из ваших… Только эмигранты лупят своих детей почем зря, а мы своих любим и бережем!» Приведу ещё пару примеров типичной ответной реакции европейцев. Эмигрант: «У моего сотрудника по работе собака пропала». Европеец: «Не твоих ли это рук дело?» Эмигрант: «Сегодня у нас в магазине обнаружилась недостача». Европеец: «Признавайся, это ты в кассе пошуровал?» Подозревать эмигранта в плохих поступках было так же естественно, как предположить, что запах свежих испражнений исходит от лежащего рядом младенца. Было дело, у моего мужа вошло в привычку оставлять машину около медпункта Перепелок, несмотря на то, что эти парковочные места были предназначены для медперсонала и транспортировки больных. Впрочем, об этом можно было только догадываться, так как поблизости не было ни одной надписи, предупреждающей о запрете на парковку. Однажды я пришла в этот медпункт на прием к врачу, и, пока шла по коридору, из регистратуры мне навстречу выскочила девушка в белом халате. С перекошенным от злости лицом она принялась обвинять меня в том, что я паркую свою машину в неположенном месте, пренебрегая нуждами больных и медицинских работников. «Подождите! – оторопело проронила я. – А почему Вы решили, что именно я паркую там автомобиль?» «Я тебя в поселке уже не раз за рулем этой машины видела!» – выпалила разгневанная медицинская работница. «Да, но это не значит, что я паркую её около медпункта, – ответила я и добавила: – Вы хоть раз видели, чтобы я оставила здесь свой автомобиль?» «Э-э-э, – задумалась она, после чего выпалила: – Зато твой муж это делает постоянно!» «Так почему же Вы ему не сказали, что этого делать нельзя? – спросила я. – Полагаю, он оставляет здесь автомобиль, поскольку никто и никогда не предъявлял ему по этому поводу претензий». К сказанному добавлю, что мой супруг был родом из Страны Вечного Праздника, и, скорее всего, именно это явилось причиной, по которой недовольная медработница решила его не беспокоить, а вместо этого высказала своё возмущение мне.

Вот история, которую я услышала от эмигранта, приехавшего в Страну Вечного Праздника из Румынии. По примеру своих соотечественников, в этом европейском государстве этот мужчина устроился на рабочую специальность. Платили ему немного, а в кризис это усугубилось ещё и ненормированным рабочим графиком. Порядком устав от тяжелых трудодней, в один из своих выходных этот румын поехал на пляж, чтобы там отдохнуть, позагорать и искупаться в море. Побыв на пляже, он решил отправиться домой, как вдруг мотор у его автомобиля не завелся, а когда румын попытался вызвать эвакуатор, оказалось, что у мобильного телефона села батарея. Эмигрант обратился к нескольким людям на пляжной парковке с просьбой: позволить ему воспользоваться их мобильным телефоном, чтобы сделать звонок в страховую компанию, где у него зарегистрирован автомобиль, но все ему в помощи отказали. В итоге румын отправился пешком в ближайшее отделение полиции, полагая, что так решить проблему будет гораздо быстрее. Дело-то выеденного яйца не стоит. В участке дежурные полицейские внимательно выслушали румына, а затем один за другим принялись расспрашивать его о том, где он живет, где работает, действительно ли это его машина, и в порядке ли у него документы. Румына проверили по базе данных на наличие судимости и причастности к каким-либо правонарушениям. Только после долгой беседы и двухчасовой проверки его документов на подлинность полицейские великодушно позволили румыну воспользоваться их телефоном и сделать из участка два звонка: один – в страховую компанию для вызова эвакуатора, а другой – другу, чтобы тот отвез его домой на своей машине.

******

Часто при общении с эмигрантом коренное население занимает позицию учителя, выводящего ученику оценку за поведение. Причем тема разговора не имеет никакого значения. Европеец ни на минуту не забывает о своих воспитательных задачах. Приведу пару примеров. Эмигрант: «Я с детства держал овчарок, хоть и говорят, что они по характеру злые, но у меня все собаки были добрыми и ласковыми». Европеец: «Это хорошо, что ты собак любишь. А в муниципальных приемниках на добровольных началах ты работать не пробовал? Собаки-то всем нравятся, а ты возьми да пожертвуй ради них своим отдыхом и окажи безвозмездную помощь обществу!» Эмигрант: «Для этого нужно свободное время». Европеец: «Другие находят, и ты найдешь!» Эмигрант: «С моим рабочим графиком это сложно. К концу дня так устаю, что думаю только о том, как бы до койки добраться». Европеец: «Не придумывай глупых отговорок! Причем здесь вообще усталость?!» Или такой разговор. Эмигрант: «Вчера по первому каналу посмотрел драму: у женщины убили на войне мужа, который служил по контракту, потом у неё брат повесился, в то же самое время её мать заболевает раком и лежит при смерти в больнице, а несовершеннолетняя дочь признается, что беременна». Европеец: «Что ты такие ужасы смотришь?! Неужели по телевидению ничего хорошего не показывают?! А потом удивляемся, что кто-то берет ружье, выходит на улицу и начинает палить в прохожих. Насмотрятся бог знает чего, а потом сами творят всякие ужасы! Ты давай прекращай смотреть страшилки, а то станешь психически неуравновешенным, и потом с тобой греха не оберешься. Радуйся жизни, как все нормальные люди!» По своему опыту скажу, что разговора по душам, как взаимного обмена откровенными рассказами о себе и своей жизни, у европейца с эмигрантом не было и не могло быть, поскольку беседа на любую тему неминуемо обрастала нравоучениями и нотациями, направленными на коррекцию поведения эмигранта. А для него самого запретными темами являлись жалобы на усталость, излишнюю загруженность на работе и дома, проблемы со здоровьем и т. д. Стоило эмигранту завести о чём-то таком речь, как у европейца моментально холодел взгляд, а в голосе появлялись стальные нотки: «Ничего с тобой не случится! Подумаешь, проблемы… У кого их нет?!» Так или иначе, жизненные реалии вступали в противоречие с навязанным средствами массовой информации идеалистическим представлением о жизни эмигранта в Европе. В телевизионных передачах и печатной прессе рассказывалось только о тех эмигрантах, жизнь которых за рубежом сложилась так, как они этого хотели, то есть им удалось устроиться на работу врачом, переводчиком, помощником повара, официанткой, садовником и т. д. Их улыбающиеся лица и оптимистические рассказы о своей жизни радовали коренных жителей, хотя было совершенно очевидно, что речь идет о единичных случаях. По этой причине жалобы знакомых эмигрантов воспринимались европейцами в штыки. Объективная реальность шла в разрез с утверждениями средств массовой информации о прекрасной жизни эмигрантов в Европе, и европейцев это ужасно злило и раздражало. Они были уверены в том, что средства массовой информации говорят правду, а знакомый эмигрант врёт, либо преувеличивает, рассказывая о своих проблемах.

Вместе с тем население Страны Вечного Праздника на каждом шагу требовало от эмигранта благодарности буквально за все, в том числе, за услуги, которые во всем мире являются универсальными и относятся к категории прав человека. Мне не раз говорили: «Ты должна быть благодарна медикам за то, что они тебя лечат бесплатно». Мне же хотелось ответить на это: «Если бы вы приехали в Россию, и вас бы лечили там бесплатно. И в других странах мира тоже. Медицинская помощь давно перестала быть прерогативой богатых и избранных». Когда мои дети ходили в государственный детский сад, стоило мне заикнуться о том, что отношение работающих там воспитателей к своим обязанностям оставляет желать лучшего, как в ответ мне раздавалось: «Скажи спасибо, что ты за это ничего не платишь, и что с твоими детьми занимаются профессиональные педагоги!» Вообще-то было бы странно, если бы в детских учреждениях педагогами работали люди без соответствующего образования и профессиональной подготовки, да и бесплатное дошкольное образование хоть и не универсальная услуга, но весьма распространенная во всём мире. Впрочем, все эти доводы европейцы пропускали мимо ушей. Их нисколько не интересовало истинное положение дел. Единственное, что они хотели услышать, это – низкий поклон и безмерную благодарность от эмигранта за всё, чем он пользуется в Европе. Однажды я стала свидетельницей разговора двух европейцев. «Понаехало сюда эмигрантов, и подавай им все сразу: работу, жилье, медицинское обслуживание, бесплатное обучение их детям… Не понимаю, почему за пользование всем этим их не облагают дополнительными налогами? Приезжают сюда на все готовенькое…» – «Верно. До чего же неблагодарные эти приезжие! Если задуматься, то они забирают у нас даже воздух, наш чистейший и полезнейший для организма кислород! Здесь ведь ни фабрик, ни заводов, индустрии почти нет, не то, что в их странах». – «Вот я и говорю: надо с эмигрантов брать налоги, в том числе, за наш чистый воздух, чтобы тем самым воспитывать у них по отношению к нам чувство глубокой благодарности». Интересно, как бы эти люди отреагировали, если бы услышали то же самое, но адресованное им самим, к примеру, во время зарубежной командировки?

Помимо всего прочего, европейцы понимали интеграцию эмигранта, как готовность пойти навстречу оскорбляющему его расисту. В этом я убедилась на собственном опыте, к тому же не раз слышала подобные истории от других эмигрантов, с которыми мне довелось познакомиться в Европе. Стоило эмигранту пожаловаться своему начальнику на оскорбления, исходящие от сослуживцев, как шеф предлагал ему самостоятельно выяснить у сотрудников причину их поведения. Представляю себе такой разговор: «Ты за что меня унижаешь?» – «Да так просто, хочется и всё!» Интересно, что сами европейцы, понимая бессмысленность подобного шага, даже не пытались выяснять между собой отношения, а сразу подавали на обидчика в суд. Оскорбил, урезал зарплату, уволил без уважительной причины – публично извинись и компенсируй моральные издержки! Однако эмигрантов унижали так часто, что подать на всех в суд было бы попросту невозможно. К тому же коренное население за собой этого чаще всего не замечало. Одно время в Перепелках я ходила покупать фрукты к местному лавочнику. Зная, что я родом из России, он поначалу бросал на меня косые взгляды и подолгу крутил в руках денежные купюры, которыми я с ним расплачивалась, желая удостовериться в их подлинности. Со временем его отношение ко мне изменилось, этот мужчина стал приветливым и разговорчивым. Дело дошло до того, что в довесок к каждой покупке, которую я оплачивала, он по собственному желанию стал докладывать несколько овощей или фруктов. Можно было бы этому порадоваться, но только подаренные им продукты на поверку оказывались откровенным гнильем. По приходу домой я доставала всё это из сумки и выкидывала в мусорное ведро. Наконец, когда лавочник в очередной раз попытался «угостить» меня испорченными овощами и фруктами, я попросила его: «Пожалуйста, не кладите мне больше ничего в довесок!» «Бери, бери! – заулыбался он. – Килограммом меньше, килограммом больше… Ничего, донесешь до дома, справишься… Это же еда, а не что-нибудь, к тому же бесплатная!» Я еле сдержалась, чтобы не сказать ему, что не употребляю в пищу гнильё, но разве можно было объяснить это человеку, убежденному в том, что эмигранты съедят что угодно… Он был в этом абсолютно уверен, а я больше не хотела нести на второй этаж своего дома тяжелую сумку с положенными мне в довесок испорченными овощами и фруктами, которые мне же потом предстояло отнести на помойку. В итоге у этого лавочника я решила больше ничего не покупать.

Иногда европейцам хотелось сказать эмигранту какой-нибудь комплимент, и выглядело это приблизительно так: «Вижу, ты еды накупила целую сумку. Молодец! Питаться надо как следует. Что? Все это – крупы, макароны и консервы? На другие продукты денег не хватает… Зато те, что есть, все до одного – европейского качества, очень полезные для организма! В наших магазинах плохого не продают!», «На работу устроилась? Куда? Уборщицей? А до этого кем работала у себя на родине? Учителем музыки? Так ведь лучше в Европе работать уборщицей, чем там, где ты жила раньше, учительницей! Вне всякого сомнения!», «Сыну компьютер купить не можешь? Денег не хватает? Да ты не расстраивайся! Главное, что он получает бесплатное школьное образование в нашем европейском обществе. Выучится, пойдет работать, тогда себе компьютер и купит. Куда пойдет? На какую работу? Как это на какую? Рабочим на стройку, на завод или грузчиком в магазин. А куда же его возьмут, если он даже в компьютерах не разбирается!?». Иначе говоря, эмигрант был необходим европейцу для повышения собственной самооценки, и любая попытка похвалить эмигранта неизменно принимала форму комплимента самому себе.

В большинстве своём, коренные жители Страны Вечного Праздника считали эмигрантов эдакими аборигенами, которых требовалось научить самому элементарному: кушать ложкой, пользоваться расческой, выключателями, лифтом, и т. д. Европейцы представляли себя предводителями большой серой массы, которую нужно было обучить пользованию элементарными предметами быта и дать нужное направление в сфере труда, а от эмигрантов ожидалось, что в благодарность за это они будут беспрекословно подчиняться европейцам и демонстрировать им свою преданность. А как же с правами человека? «Это непростой вопрос», – любили повторять европейские политики, однако, его сложность состояла лишь в том, что предоставлять прав эмигрантам никто из них не собирался. «Мы заинтересованы в том, чтобы эмигранты чувствовали себя полноправными членами нашего общества и ощущали наше доброжелательное к ним отношение», – утверждали европейские власти, но проявлялась эта доброжелательность по-особому.