Я отрицательно помотал головой:
– Три секунды.
Зубы ее блеснули.
– Мне нравятся незнакомцы.
Я потянул кольцо вниз и понял, что именно этого она и ждала.
Мы лежали рядом на белом пушистом ковре. Казалось, весь мир отлетел куда-то на миллион световых лет, и я не торопил его возвращение.
– А что, твоя жена тебя не слишком балует?
«Элизабет, – подумал я, – о господи, Элизабет! Но иногда, хотя бы иногда…»
Столь хорошо знакомое ощущение вины захлестнуло меня горячей волной. Мир снова придвинулся вплотную.
Я сидел, слепо всматриваясь в темнеющую комнату. Гейл, видимо, поняла, что допустила бестактность, со вздохом поднялась и не сказала больше ни слова.
«В горе и радости, – с болью думал я. – В бедности и богатстве. В болезни и благополучии буду с тобой, только с тобой, пока смерть не разлучит нас».
Так я поклялся. В ту пору клятвы давать было легко. Но я не сдержал слова. Гейл была четвертой за одиннадцать лет. И первой почти за три года.
– Будешь так сидеть и дальше, опоздаешь на поезд, – прозаически заметила она.
Я взглянул на часы: оставалось пятнадцать минут.
Она вздохнула:
– Так и быть, подвезу тебя до станции.
Мы успели с запасом. Я вышел из машины и вежливо поблагодарил.
– Еще увидимся? – спросила она. Без всякой заинтересованности в голосе. Ей просто нужна была информация.
Как далека и холодна была она по сравнению с той женщиной на белом ковре! Включилась, выключилась. Как раз это меня и устраивало.
– Не знаю, – нерешительно пробормотал я. Светофор на краю платформы загорелся зеленым.
– До свидания, – спокойно сказала она.
– А что, Гарри и Сара всегда играют в гольф по воскресеньям? – осторожно спросил я.
– Всегда.
– Тогда, может быть…
– Может, позвонишь, а может, нет, – кивнула она. – Что ж, по крайней мере, это честно. А я, может, буду дома, а может, нет. – Отчужденно улыбаясь, она смотрела на меня через опущенное боковое стекло.
О, такая не зарыдает, если я не появлюсь! Но если приеду – примет.
Она подняла стекло и отъехала. Не махнув рукой, не обернувшись.
Зеленая гусеница электропоезда тихо подползла к станции, чтобы унести меня домой. Сорок минут до вокзала Ватерлоо, потом на метро до Кингс-кросс. И три четверти мили пешком.
– Вы опоздали, – произнесла мать Элизабет с заранее рассчитанной долей раздражения.
– Извините.
Я наблюдал, как она сердито, рывками, натягивает перчатки. Пальто и шляпа были уже на ней.
– Поразительная беззаботность! Пока доберусь до дома, будет почти одиннадцать.
Я промолчал.
– Эгоист. Все мужчины эгоисты.
С ней не было смысла ни соглашаться, ни спорить. Неудачное и кратковременное замужество оставило в ее душе незаживающие раны, которые она усердно демонстрировала перед единственной дочерью. Когда я познакомился с Элизабет, та панически боялась мужчин.
– Мы ужинали, – сказала теща. – Посуду я оставила миссис Вудворд.
Не было ничего радостнее для миссис Вудворд, как обнаружить в понедельник утром груду грязных тарелок с застывшим на них жиром.
– Прекрасно, – ответил я, фальшиво улыбаясь.
– До свидания, Элизабет! – крикнула она.
– До свидания, мама!
Я распахнул перед ней дверь.
– Ну, до следующего воскресенья!
– Рад буду видеть вас.
Она желчно улыбнулась, зная, что я лгу. Днем ее посещений было воскресенье. Далеко не каждую неделю я мечтал видеть ее в нашем доме. Но в следующий раз это даст мне возможность поехать в Вирджиния-Уотерс. В размышления о том, как воспользуюсь своей свободой, я постарался не углубляться. Она удалилась, а я подошел к Элизабет и поцеловал ее в лоб:
– Привет.
– Привет, – ответила она. – Удачно провел день?
Удар, от которого перехватило дыхание.
– Ага.
– Я рада… Мама опять оставила посуду.
– Не беспокойся, я перемою.