Обычное дело

«Отец Владимир, что здесь происходит?» – дрогнувшим голосом, тщетно пытаясь сохранить спокойствие спросила она.

Его растерянный взгляд напугал девушку еще больше. Мужики переглядывались, не зная, что с ней теперь делать. Наконец отец Владимир, подняв руки в успокоительном жесте, решился: «Позвольте, я поговорю с Вероникой. Я уверен, что она разделяет нашу точку зрения».

«Это вряд ли. С кем она спит знаете?» – парировал ему тот самый мужичонка неопределенного возраста. Вероника немедля вспыхнула, будто окружающие узнали ее постыдную тайну. Ну и что такого? Все с кем-то спят. Так называемые рыбаки неохотно разбрелись к своим удочкам, а отец Владимир и девушка присели на берегу. Он долго не мог начать разговор, подбирая слова. И Вероника спросила первой: «У Вас тут собрание тайного общества рыбаков что ли?» Прекрасно понимая при этом, что дело гораздо серьезнее.

«В некотором роде. Вероника, я слышал, как Вы несколько раз публично выражали свою позицию относительно изоляции в колонии выживших после эпидемии. Многие люди тоже против этого и готовы предпринять решительные действия,» – решив не ходить вокруг да около, начал отец Владимир.

«И я тоже готова. Я хочу помочь,» – с жаром заверила его Вероника.

«Однако, из-за Ваших близких отношений с полковником Матвиенко Вам не доверяют, Вероника. И я не смогу их переубедить. Я очень прошу Вас просто держать в тайне все, что Вы видели или слышали».

На это девушке возразить было нечего, и она понурилась. Не объяснять же всем и каждому, что нет уже давно никаких отношений.

«Я понимаю,» – уныло выдавила из себя Вероника. – «Но, отец Владимир, если понадобится моя помощь, то я готова. Все, что угодно. Любая помощь».

Покуда девушка брела домой в полном расстройстве чувств, псевдорыбаки вновь собрались в кружок.

«Ох, попортит нам эта девка все дело. Как пить дать попортит,» – мрачно предрек Петрович. Вернувшийся сегодня из карантина Петрович работал водителем. Именно он неделю назад оставил в кабине машины записку, которую нашел Сергей. Ничего конкретного в ней не было. Просто слова ободрения, обещание помочь и призыв быть готовыми действовать в любой момент.

Глава 31.

Вероника дрожала, как осиновый лист. В животе щекотало, будто она была на самом крутом вираже «американских горок», сердце трепыхалось, мысли хаотично прыгали. Откуда-то изнутри, в предвкушении, разливались волны похотливого тепла. Конечно, она готова была оказать любую помощь: организовать народные волнения, замучить своим красноречием всех сомневающихся, даже рыть подкоп, в конце концов. Но на такое не рассчитывала.

Задание звучало предельно просто: сегодня вечером (в день икс) она должна вывести полковника Матвиенко из игры, поскольку только он был способен на быстрые и решительные действия. Без него подчиненные растеряются. Как она это сделает: затрахает его до смерти, напоит до потери сознания или свяжет и прикует к батарее, решать ей. Вероника решила действовать наверняка и запаслась таблетками снотворного. Она растолкла их в порошок, наполнив на четверть маленький стеклянный флакон с резиновой крышкой. Теперь флакон ждал своего часа в кармане пышной короткой юбки голубого летнего платья с глубоким вырезом. Оно выгодно подчеркивало грудь, оставляя открытыми руки и ноги, и скрывало тяжеловатые бедра. Давно Вероника не собиралась так тщательно: красивое бельё из неприкосновенного запаса, немного макияжа, капля духов, даже пятки пемзой потерла. Вот бы еще перестать дрожать, как овечий хвост.

Как же соблазнять его, этого полярного медведя? Не умела она как-то специально окучивать мужиков. Обычно все происходило само собой. Между тем, как не замедляла шаг Вероника, ноги привели ее на крыльцо неказистого домишки Николая Петровича. Собравшись с духом, девушка решительно постучала. Тут же откуда-то из-под крыльца вынырнул котяра с драным в неизвестной схватке ухом и наглой от природы мордой и сел у двери, всем своим видом показывая, что хочет войти. Вернувшийся домой Матвиенко так и застал их обоих, сидящих на ступенях. Он немедленно отметил и красивое платье, и тушь на ресницах, и запах духов. А некоторую растерянность и нервозность девушки приписал волнению. Рад был до чертиков, конечно.

«Привет. А как его зовут?» – кивнула Вероника на кота. Одного взгляда на полковника ей хватило, чтобы понять: все будет, и все будет хорошо.

«Да кто ж его знает. Он не представился. Просто пришел однажды и попросился в дом. Может жил здесь раньше?» – приобняв девушку за талию и увлекая ее в открытую дверь, ответил Николай Петрович. Котяра шмыгнул туда без приглашения.

Проявлять инициативу Веронике больше не пришлось. Первые четверть часа она еще помнила, что он не должен нащупать флакон со снотворным у нее в кармане, поэтому из платья выскользнула сама. Потом обо всем забыла, так было хорошо. И раз, и два. Вспомнила, прикорнувшая было на плече полковника, когда у нее предательски заурчало в животе от голода. В голове мгновенно выстроилась логическая цепочка: ужин, чай, снотворное.

«Я есть хочу,» – потыкав локтем в живот любовника, виноватым голосом сказала Вероника. – «Давай, картошку пожарю».

«Я сам, ты в гостях,» – по-джентельменски ответил он, натягивая штаны. – «Но можешь накрыть на стол».

Стоило ему спустить ноги на пол, как немедленно оживился безымянный котяра, до того талантливо прикидывавшийся дохлым в кресле. Он так затейливо нарезал восьмерки вокруг ног Николая Петровича, что и шагу нельзя было сделать, не споткнувшись об него. Проще было еще раз накормить хитреца, чем отбиваться от его подхалимажа. Вероника хихикала, наблюдая за этими маневрами. Она одела платье, нащупала в кармане заветный флакон и почти хладнокровно попросила: «Чайник поставь, пожалуйста».

Ловко орудуя деревянной лопаточкой, Матвиенко пожарил картошку на неподъемной чугунной сковороде, доставшейся ему в наследство от безвременно почившей хозяйки дома. Похоже, бабулька была дамой рачительной и бережливой. Помимо раритетной сковородки в ее хозяйстве обнаружилась швейная машинка фирмы «Зингер» 1895 года выпуска в рабочем состоянии, остатки фарфорового сервиза, сделанного еще до революции и, по виду, совсем уж древняя библия. Котяра, получивший на пробу первую ложку картошки, скорчил такую брезгливую морду, что его отвращение и пренебрежение к странному угощению ощущались физически. Веронике же, напротив, понравилось. Полковник давно жил один и научился кое-что готовить самостоятельно. Ассортимент был небольшим, но питательным: жареная картошка, жареное мясо и почему-то окрошка.

«А у тебя мед есть?» – спросила девушка, когда Матвиенко поставил на стол две кружки с чаем. В то время, как он метнулся к шкафчику за медом Вероника шустро вытащила из кармана флакон, поддела ногтем крышку и высыпала содержимое в кружку, чувствуя себя при этом Матой Хари. Но она ею вовсе не была, а полковник не был идиотом. Замеченный краем глаза неуклюжий маневр Вероники его озадачил. Матвиенко спокойно поставил на стол банку с медом, присел на корточки у стула девушки, крепко сжав ее колени и тем самым отрезав путь к бегству. Взгляд его прищуренных глаз стал чужим и колючим.

«Вероника, что ты подсыпала в чай?» – абсолютно спокойно спросил он. Кусочки мозаики собирались в общую картину: пришла сама ни с того, ни с сего; старалась выглядеть соблазнительно, хотя раньше макияжем и духами не заморачивалась; очень нервничала. Что-то происходит, а его, кажется, держат за дурака. Девушка окаменела на стуле, краска сошла с ее лица, расширенными от ужаса глазами она смотрела на любовника, не в силах вымолвить ни слова. Да и разбежались слова, впрочем, как и мысли, будто тараканы по щелям. В горле мигом пересохло. Пророчество Петровича неумолимо сбывалось.

«Ника, посмотри на меня,» – требовательно сжал полковник ее колени. И продолжил повелительным тоном: «Рассказывай». Вероника отмерла. Но посмотреть ему в глаза никак не могла, поэтому вильнула виноватым взглядом в сторону стола, зацепившись за раритетную сковородку. Дальнейшее произошло мгновенно. Ни о чем не думая и ничего не соображая, она схватила чугунное чудовище двумя руками и со всей силы шарахнула полковника по голове. Остатки жареной картошки веером разлетелись по сторонам и, ударившись о стену, посыпались вниз. По всем законам жанра (как это обычно бывает в кино) Николай Петрович должен был упасть и отключиться. Он и правда упал, застонав и схватившись руками за голову, но лишь на секунду. Вероника едва успела вскочить со стула, как вновь была поймана в железные объятия Матвиенко.

«Черт побери! Ника, что ты творишь?» – разъяренно кричал он, тряся ее за плечи. Девушка обмякла и болталась в его руках, как тряпичная кукла, рыдая взахлеб. Как и большинство мужчин, полковник терпеть не мог женских слез, его гнев постепенно улетучился, уступая место жалости и раздражению. Он обнял Веронику, прижав к себе и, поглаживая по голове, как маленького ребенка, принялся успокаивать, бормоча: «Ну ладно, милая, хватит. Ника, успокойся. Я не сержусь. У меня кровь идет. Посмотришь, что там?»

Повсхлипывая еще пару минут и размазав по щекам остатки туши, Вероника ушла умываться. Потом, по-прежнему не поднимая глаз, смывала кровь, стекавшую тонкой струйкой на крепкую шею любовника и обрабатывала рану. Кожа на голове была рассечена совсем немного, но ссадина на ухе сильно кровила.

«Кажется, зашивать надо,» – виновато сказала Вероника, осмелившись, наконец, взглянуть ему в глаза.

«Ничего, заживет, как на собаке,» – примирительно ответил он. Нужно было быстро выбить из девушки информацию и лучший способ для этого – быть белым и пушистым. Не пугать ее. Начать решил с самого простого вопроса: «Думаю, пить чай мне стоит. Что у меня там?»

«Снотворное»

Матвиенко понимающе хмыкнул и приобнял девушку за бедра: «От спящего меня толку тебе будет немного. Что происходит, Ника? Расскажи». Его проникновенный тон, нежная улыбка, руки, поглаживающие ее бедра – большего было и не нужно. Ника размякла и поплыла.

«Я ничего толком и не знаю. Мне не говорили. Просто нужно было, чтобы сегодня ты не смог оказаться у колонии,» – призналась, наконец, она.

«Ну что же, ты выбрала самый приятный способ. Сначала. Кроме сковородки, разумеется. Можешь остаться здесь. А у меня дела,» – быстро собираясь и уже не обращая внимания на девушку сказал полковник.

Когда дверь за Матвиенко захлопнулась Вероника бессильно опустилась в кресло, потеснив недовольного кота. «Господи, что я наделала? Я все испортила».

Глава 32.

Сан Саныч – основательный мужчина в самом расцвете сил был нетороплив и обстоятелен по своей сути. Прежде чем приступить к позднему ужину он расстелил на столе чистую скатерку, тщательно вымыл руки и принялся выкладывать из сумки заботливо упакованные дражайшей супругой продукты: свеженькие хрустящие огурчики (уже пробовал, не горчат), краснобокую редисочку, зеленый лучок, баночку с солью и маленькую эмалированную кастрюльку, закутанную в толстое махровое полотенце. Домашние котлетки с чесночком запах издавали умопомрачительный, и у Сан Саныча невольно потекли слюнки. Припомнив добрым словом свою супругу – женщину редкой хозяйственности (а это качество он почитал величайшей женской добродетелью и всегда мог положиться на свою половину в трудных жизненных ситуациях), он достал из сумки термос с чаем и приступил к ужину.

Сколько можно ждать, в конце концов. Машина должна была прийти после обеда, а уже вечер. Не сидеть же ему голодным, в самом деле. Дежурил Сан Саныч в небольшой вахтерке у ворот. Электричества в колонии не было, поэтому ворота приходилось открывать вручную. Это в его обязанности и входило. Поначалу он и не думал записываться добровольцем, сочтя все это предприятие опасным и неразумным, однако супруга настояла. Её племянница Наташа прилетела на большую землю первым рейсом и погибла вместе со всеми. А поскольку своих детей у супругов не было, жена была очень привязана к единственной племяннице.

Сан Саныч разрезал огурчики пополам, основательно посолил их, подцепил на вилку аппетитную котлетку и только поднес её ко рту, зажмурившись от предвкушаемого удовольствия, как услышал звук подъезжающей машины. Аж застонав от досады, гурман быстро и уже без всякого удовольствия сунул котлетку в рот, закутал кастрюльку в полотенце и пошел встречать машину. Обычно он охотно трепался о том, о сем с водителем, скрашивая скучное дежурство. У Петровича всегда имелся неистощимый запас старых анекдотов и пошлых историй. Но сегодня настроения не было. Да и Петрович был непривычно молчалив и как-то напряжен. Проверив, согласно инструкции, кабину и кузов грузовика, заставленный мешками и ящиками, Сан Саныч открыл наружные ворота.

Дальше произошло нечто странное. Вместо того, чтобы не спеша въехать в ворота, аккуратно припарковаться и покинуть опасную зону, Петрович сдал назад, разогнался и протаранил вторые ворота на полном ходу. Металлические крылья взлетели вверх по обе стороны от грузовика и опали вниз, как у смертельно раненой птицы. Сан Саныч, больше всего напоминающий удивленного пингвина, замер на месте, открыв рот. Петрович же выскочил из кабины через пассажирскую дверь и скрючился за задним колесом. Здесь он был недосягаем для автоматчиков с вышек, с одной стороны его закрывал грузовик, с другой – внутренний забор и остатки сломанных ворот. Автоматчик на ближайшей вышке у ворот колонии нервно поводил оружием из стороны в сторону, но стрелять было не в кого. Сан Саныч, наконец, отмер. Он напрочь позабыл все инструкции, полученные на такой вот непредвиденный случай и, совершенно растерявшись, шустро порысил к вахтерке и заперся изнутри. Быстро облачившись в защитный костюм, он на всякий случай подпер дверь стулом и лег на пол. Если бы Сан Санычу пришли в голову еще какие-то меры безопасности, он бы их обязательно принял.

***

От внезапного грохота задремавшая было Ирина резко открыла глаза и подскочила с дивана. Этот наблюдательный пункт в квартире на третьем этаже она облюбовала неделю назад. Отсюда хорошо просматривались ворота в колонию и даже небольшой кусочек территории. До этого она слонялась вокруг колонии, держась на приличном расстоянии, как лиса вокруг курятника, чувствуя нарастающее с каждым днем бессилие. Мотоцикл она бросила очень далеко, километров за десять до колонии, опасаясь выдать себя шумом двигателя. Ползком на четвереньках Ирина подобралась к окну и осторожно выглянула наружу.

Происходило определенно нечто из ряда вон выходящее. Сердце радостно забилось. Очень медленно Ирина тихонько открыла створку окна и пристроила ружьё на подоконнике. Высокие железные ворота были распахнуты настежь, внутренние, кажется, тоже. Пожилой мужичок, смешно переваливаясь с ноги на ногу, будто пингвин, со всей возможной для себя скоростью бежал в дежурку. Охрана колонии в защитных костюмах подтягивалась к воротам. А с другой стороны приближалась целая процессия, во главе которой решительно вышагивал самый настоящий поп в развивающейся черной рясе и с массивным крестом на шее. Недостаток роста с лихвой восполнялся воинственно сдвинутыми бровями и взлохмаченной ветром бородой. Его паства семенила на два шага позади, сбившись в кучу, как стадо баранов. Стадо было большим – человек шестьдесят. Добирались они сюда небольшими группами или поодиночке, стараясь не привлекать внимания. Грудой сваленные велосипеды остались лежать в ближайшей лесопосадке.

Темнело. Решив подобраться поближе, Ирина кубарем скатилась с третьего этажа, уже не беспокоясь быть услышанной. Им сейчас точно не до нее. Где ползком, где мелкими перебежками она добралась до остановочного павильона. Когда-то здесь была конечная остановка общественного транспорта, судя по тому, что разбитая дорога свивалась в кольцо и уползала обратно. Теперь было плохо видно, лишь в щелочку треснувшей стенки павильона, зато слышно было прекрасно. А послушать было что. Поп как раз начал вещать (иначе и не назовешь). Как у многих людей его профессии голос у него был глубокий, звучный, красивый, хорошо поставленный. При звуках такого голоса мысленно представляешь знойного красавца, обольщающего словами страсти богатую наследницу, а не субтильного, невысокого попика. Однако же, какое богатство напрасно пропадает! И громкоговоритель ему не нужен.

«Братья и сестры! Все мы люди!» – начал свою проникновенную речь поп, едва добравшись до распахнутых ворот. Паства, боязливо поглядывая на оружие в руках охранников, столпилась чуть поодаль. «У каждого из нас есть выбор, по какому пути идти: по пути обиды, злости и мести; или по пути прощения и примирения. Ваша ненависть по отношению к людям, которых мы здесь заперли, является результатом страха, незнания, предубеждения. Я знаю, многие из Вас потеряли близких. Но эти люди ни в чем перед нами не виноваты. Кто для себя пожелает оказаться на их месте, без вины заключенных? Смотря на страдающих, мы должны понимать, что на их месте могли оказаться мы сами. Любой из нас. Что мы можем сделать для них? Простить мнимые обиды и отпустить. Прощение есть примирение.»

Не переставая говорить, он вплотную подошел к грузовику. Петрович, не теряя времени, юркнул за его спину. Этаким своеобразным паровозиком они добрались до толпы сочувствующих, где Петрович немедленно и благополучно затерялся. Паства между тем оживилась. Разогретые речью активисты приблизились к воротам. Охрана, загипнотизированная происходящим, будто кролики удавом, растерянно переглядывалась и опускала оружие. Не стрелять же по своим, в самом деле. Чутко уловив произошедший перелом в настроениях, отец Владимир понял, что пора переходить к делу и дал отмашку подогнать заранее приготовленный автобус.

«Друзья мои, давайте просто дадим им возможность уехать, куда-нибудь очень далеко. Чтобы мы никогда больше не встретились и не навредили друг другу. Мир огромен. В нем хватит места всем нам. Давайте все отойдем на безопасное расстояние,» – махнул он рукой в сторону, противоположную автобусной остановки. Наконец, один из охранников решился и, не глядя на сослуживцев, пошел в толпу активистов, встреченный радостным гулом, приветственными возгласами и едва ли не аплодисментами. Следом за ним, чуть помедлив, еще один. Стадное чувство – великая сила. Оно заставляет людей совершать многое из того, на что поодиночке они не решились бы: как хорошего, так и постыдного. Под ег влиянием скромный застенчивый заика-очкарик становится участником группового изнасилования, а интеллигентная барышня, невесть как попавшая на стадион в разгар футбольного матча, вопит во всю глотку «дави Воронеж». Сейчас оно играло на руку заговорщикам.

Ирина была искренне восхищена: «Ну попик, ну дает! Силен. Он и мертвого уговорит.» Мимо нее проехал самый обычный желтый рейсовый автобус и остановился на противоположной стороне кольца. Его корпус был щедро украшен рекламой давно почившей местной строительной компании, а к окну прикреплено скотчем ностальгическое объявление о стоимости проезда в 23 рубля. Оставив открытыми все двери, водитель бегом присоединился к единомышленникам.

Катастрофа разразилась неожиданно. Она промчалась мимо Ирины на «Ниве», резко затормозила, оставляя черные следы на асфальте, изо всей силы хлопнула дверцей машины и материализовалась в виде мужика лет около сорока: коротко стриженного, со спортивной фигурой и тяжелым взглядом. Его появление было сродни ледяному душу в жаркий летний полдень и мигом вернуло к реальности всех присутствующих. Прощение и примирение опали и рассыпались в прах, словно осенние листья. Он еще и слова не сказал, как охранники колонии, будто очнувшись от наваждения, вскидывали автоматы и занимали позиции.

«Заключенные на месте?» – спокойно поинтересовался он. Получив утвердительный ответ, удовлетворенно кивнул и распорядился выгнать грузовик с территории колонии и закрыть ворота. «А Вам, господа бунтовщики,» – снизошел он, наконец, вниманием на отца Владимира и компанию. – «Придется провести продолжительное время в карантине. А потом поговорим.»

Ирина готова была рвать и метать. Этот невозмутимый айсберг в мгновение ока уничтожил надежду освободить детей. Нет. Она ему не позволит. Злость и ненависть затопили ее от макушки до пяток, даже руки не дрожали. За прошедший год Ирина несколько раз стреляла по банкам с переменным успехом и без особого энтузиазма. Просто Михаил настоял, что бы все научились стрелять хоть немного. Она хладнокровно подняла ружье, вышла из-за остановочного павильона, быстро прицелилась и выстрелила.

Выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы. Невидимая сила резко толкнула полковника Матвиенко вперед и бросила лицом вниз на асфальт. Тридцатью секундами позже изрешеченное десятками пуль тело стрелка завалилось назад и сползло вниз по напоминающей теперь дуршлаг стене остановки. На несколько мгновений наступила оглушающая тишина. Вся накопившаяся нервозность и напряжение будто вылетели наружу вместе с пулями и дымком рассеялись в воздухе.