Хеску. Кровь Дома Базаард

Лилиан смотрела на него, ожидая продолжения.

– Мои дети мертвы. Осталась только ты.

Казалось, он только сейчас признался в этом самому себе, только сейчас осознал свою потерю в полной мере.

Тиор оторвал взгляд от портретов и посмотрел на Лилиан. Возможно, именно в этот момент он наконец увидел ее: худое лицо с заострившимися от горя скулами, две растрепавшиеся за день косы и внимательные глаза ребенка, привыкшего отличаться от остальных. Голубой и антрацитово-черный.

Тиор ждал, положив обе руки на трость, мизинец рассеянно скользил по клюву серебряного ворона.

Лилиан оглянулась на портреты – один с черной полосой и второй, который эта траурная отметка еще только ожидает. Потом повернулась к Тиору и кивнула.

Он едва заметно улыбнулся самыми кончиками губ, устало, как будто забыв, как это делается, а наверху, в его кабинете, коричневую краску на стенах сменила ткань – синяя, с редкими серебристыми искорками, совсем как небо над Мараком.

Комната Лилиан располагалась на третьем этаже, и, когда они вошли в небольшой коридор – стены и лестница еще раньше сменились с каменных на деревянные, – Тиор указал ей на высокие темные створки дверей.

Она уже коснулась ручки, когда услышала голос деда и обернулась, сонно моргая.

– Здесь ты в безопасности, – произнес он. – Хочу, чтобы ты это знала. Это место называется Марак, и теперь это твой дом. Отныне и навсегда.

Слова прозвучали как обет, и сонное оцепенение, уже было овладевшее Лилиан, отступило. Сжав ручку двери до побелевших костяшек, она смотрела на Тиора внимательным и отчасти все еще настороженным взглядом. В том, что он действительно ее дед, она уже не сомневалась, но вся невероятность происходящего еще отзывалась в ней покалыванием недоверия.

– Мой кабинет тут, напротив твоей спальни, – продолжил Тиор, кивнув на дверь за своей спиной. Казалось, слова даются ему с трудом, словно каждое из них он нащупывает вслепую. – Я мало сплю. – Лилиан склонила голову чуть набок, и он невольно поразился, сколько невербальных способов выразить свои мысли она успела освоить за свою еще недолгую жизнь. – Обычно я в кабинете. Ты всегда можешь найти меня здесь.

Лилиан еще пару секунд смотрела на него, затем кивнула и толкнула дверь своей комнаты.

Спальня оказалась большой и просторной, с минимумом мебели – и совершенно безликой. Шаги Лилиан по голому полу порождали гулкое эхо, и она поспешно скинула ботинки. Справа высился платяной шкаф и темнел приземистый письменный стол, слева обнаружилось небольшое окно, до половины задернутое плотной занавеской и почти не дававшее света, впереди громоздилась широкая кровать с балдахином. Вся мебель стояла на ножках в виде львиных лап и была украшена обилием завитушек, но ни в одном предмете не чувствовалось тепла использования, и эти украшения казались холодными и отстраненно официальными, как букли на судейском парике.

Лилиан, уже зевая во весь рот, не глядя скинула одежду и, откинув край стеганого одеяла, забралась в кровать. Луч лунного света скользнул по ее лицу, заставляя плотнее сомкнуть веки, и через секунду она заснула.

Лишь несколько лет спустя, лучше узнав характер Тиора, привыкшего к обособленности и уединению, Лилиан поняла, насколько важны были те его слова. «Ты всегда можешь найти меня здесь» – «Мои двери всегда открыты тебе», «Мой кабинет напротив твоей спальни» – «Я рядом». Ее жесткий дед, привыкший принимать сложные решения, вынужденный долгие годы жить один, полагаясь лишь на себя, протягивал ей руку, предлагая помощь и доверие.

Следующее утро оказалось солнечным и теплым, как будто все события вчерашнего дня происходили в какой-то другой реальности.

Тиор сидел в библиотеке, сложив вместе кончики пальцев и опустив на них подбородок, к стулу была прислонена черная трость. Длинные золотистые лучи пронзали комнату: голые стены, только темные шкафы от пола до потолка заполняют все пространство, оставляя в центре лишь небольшой пятачок свободного места. Когда-то здесь стояло уютное кресло и горели газовые рожки на изогнутых кованых ножках, теперь же остались лишь грубого вида дубовый стол, стул с высокой спинкой и простая широкая скамья напротив. Даже окно стало уже – Марак, как и его хозяин, отгораживался от внешнего мира.

Тиор сидел здесь с раннего утра – как и большинство из его народа, он часто бодрствовал большую часть ночи, а в силу возраста просыпался рано. Сидел и думал обо всем, что произошло за последние сутки. Он не позволял грусти по дочери проникать глубоко в мысли – слишком многое нужно было решить, слишком о многом позаботиться. И все же на сердце было тяжело: хоть Джабел и перестала быть Базаард, она никогда не переставала быть его детенышем. Он следил за ее жизнью – осторожно, издали, через своих осведомителей; обеспечивал ее безопасность, насколько мог; в редких случаях, когда считал, что с деньгами у них совсем плохо, даже оформлял через сложную цепочку подставных людей и фальшивых имен частные заказы на картины. Он делал для нее все, что мог, – и теперь должен был сделать еще больше для ее дочери, потому что прежних мер оказалось недостаточно.

Дворецкий, Карош, должен был отправить Лилиан сюда, в библиотеку, как только она проснется. Все слуги дома были предупреждены: не задавать лишних вопросов и не проявлять любопытства, пока девочка не освоится. Именно поэтому вчера никто из них не показывался – на долю Лилиан пришлось и так слишком много переживаний за один день, не хватало еще чужих взглядов, пусть и вежливо-отстраненных.

То, что слуги шепчутся, думая, что Тиор их не слышит, и едва сдерживают любопытство, он и так знал, ощущал почти на физическом уровне. Появление маленькой девочки взбудоражило всех, от кухарки до домоправительницы, и, хотя Тиор предупредил о цели своей поездки только Рошто и Кароша, общее возбуждение все равно чувствовалось, будто пропитало сам воздух дома. Верные слуги, проведшие с Тиором не один десяток лет, уже скорее семья, чем наемные работники, проявили понимание и тактичность: для них появление Лилиан было радостью, но ее саму привело сюда горе.

Когда она вошла – с кое-как заплетенной косой, во вчерашней одежде, – Тиор заметил, что глаза у Лилиан красные, а взгляд рассеянно блуждает по комнате, ни на чем не задерживаясь.

Он приветственно кивнул ей и указал на скамью, куда она скорее упала, чем села. Потянувшись к высокому кофейнику с длинным носиком, он разлил им пину – традиционный напиток его народа, напоминающий кофе со специями, густой в горячем виде и совсем жидкий в холодном. Лилиан задумчиво обхватила пиалу, грея руки об округлые бока. На тарелке рядом исходили паром пирожки.

Какое-то время они просидели в молчании: Лилиан – изредка прихлебывая пину, Тиор – покручивая свою пиалу кончиками пальцев.

Тиор боялся спугнуть ее. То хрупкое, похожее на паутинку подобие доверия, которое возникло между ними. Ему не нужно было доказывать, что он действительно ее родственник, портреты в галерее и внутреннее знание, уверенность, появившаяся в Лилиан, сделали это за него, но самый сложный разговор еще только предстоял. И пусть их кровная связь облегчит понимание происходящего, зародив в ней веру в его слова, Лилиан, выросшей среди людей с их джинсами, компьютерами, сотовыми телефонами и высшим образованием, будет непросто во все поверить.

– Признаюсь, я не думал, что мне когда-нибудь придется вести такой разговор, – начал Тиор, задумчиво глядя в окно на залитый солнцем лес. Природа оживала, радуясь приходу тепла, по стволу растущего рядом клена пробежала белка. Мир продолжал существовать во всем своем многообразии, словно ничего не произошло, и в этой его яркости мерещилось какое-то кощунственное безразличие.

Лилиан подняла на него глаза от пиалы, ожидая продолжения.

– Мне нужно так многое тебе рассказать… – Тиор привычным движением не глядя нащупал трость и положил ладонь на череп ворона, ощущая его успокаивающую прохладу. Серебряный клюв мерно закачался из стороны в сторону в такт его словам. – А я даже толком не знаю, с чего начать.

Грустно усмехнувшись, он вновь посмотрел на Лилиан, которая слушала его со сдержанным любопытством.

– Джабел… – Тиор назвал ее мать настоящим именем, и рот словно обожгло полузабытым сочетанием звуков. За эти пятнадцать лет он произносил их едва ли три раза. – Ты замечала за ней что-нибудь… странное?

Лилиан нахмурилась, смотря на деда с непониманием, но взгляд ее затуманился.

Что считать странным? То, что у матери не было подруг и что она ни с кем не общалась? Что в их дружелюбном и солнечном районе не завела приятельниц даже среди соседок и всячески отваживала их от дома, периодически становясь действительно грубой? Что однажды на шуточное замечание отца «Мой дом – моя крепость» качнула головой «Нет…» с такой грустью, что даже у Лилиан защемило сердце? Что рисовала чаще по ночам и – Лилиан точно это знала – часть рисунков прятала под замок, никому не показывая? Что как-то раз ночью Лилиан, спустившаяся в кухню попить воды, увидела силуэт матери у открытого окна: та смотрела на заложенное тучами небо, через которое не пробивался свет луны, и плакала, и Лилиан откуда-то точно знала, что плачет она именно по небу, как бы странно это ни было.

Что никогда не рассказывала дочери о том, что у нее есть родной дед?

Лилиан опустила глаза. Ответ напрашивался сам собой.

Тиор удовлетворенно кивнул:

– Думаю, замечала. Может быть, ты не понимала, что это странно, но у других людей не замечала таких привычек, верно?

Лилиан качнула головой, нехотя соглашаясь. Когда-то она очень удивилась, увидев, как соседка стрижет и поливает газон, потому что в их семье никогда ничем подобным не занимались: трава росла сама по себе ровная и зеленая, не требуя никаких усилий по уходу. Зато мама делала то, что не делали другие: например, в сумочке, рядом с кошельком и упаковкой носовых платков, хранила небольшой нож. Во всем доме не было ни одного зеркала хотя бы в половину человеческого роста, а самое большое, у входа, не превышало размерами две сложенные рядом книги, и, уходя, мама каждый раз обязательно завешивала его плотной черной тканью. А в сильный дождь обязательно босиком выходила на улицу и несколько минут кружила под тугими струями, словно запутывая следы.

Горло перехватило от горечи воспоминаний, еще недавно бывших реальностью, но внезапно накатившая волна тепла притупила боль. Лилиан быстро кивнула.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Потому что твоя мать не была обычным человеком. Честно говоря, она и вовсе им не была. Мы называем себя хеску.

Лилиан вздрогнула от неожиданности, от абсурдности этих слов, и взгляд ее полыхнул злостью: как этот старик, которого она знает меньше суток, имеет право говорить какие-то глупости о ее матери?! Смеяться над ее памятью?!

Она подалась вперед, цепляясь пальцами за край стола, готовая вскочить и выбежать отсюда, плевать куда, лишь бы подальше от этого сумасшедшего.

– Остановись. – Голос Тиора прозвучал властно, резко, как приказ, и Лилиан неожиданно для себя опустилась обратно на скамью, с которой уже успела привстать.

Пальцы Тиора плотнее обхватили череп ворона, смыкаясь на нем полностью. Свободной рукой он, резко потянувшись через стол, накрыл побелевшие пальцы Лилиан и, глядя ей прямо в глаза, произнес:

– Услышь меня, Марак. Я, Тиор из рода Базаард, признаю этого детеныша своим потомком, здесь, в твердыне моего клана. Услышь меня, детеныш, я говорю тебе: ты хеску по крови и сердцу, по праву рождения. Признай же себя, как я признаю тебя.

Лилиан дернулась, пытаясь высвободиться, – и замерла, оглушенная.

Воздух вокруг нее сгустился, тело словно окаменело, а голова, наоборот, раскалилась. Ее человеческое сознание – сознание, привыкшее все подвергать сомнению и считать невероятное сказками, шептало, что это глупости, бред и вранье, да еще и надругательство над памятью ее матери.

Но откуда-то из глубины, из тяжело бьющего в ребра сердца поднималась волна, которая вот-вот должна была затопить ее целиком. Она не знала, что это и как назвать, но казалось, что в сознании ее вдруг что-то переместилось, расширилось и открыло путь чему-то новому, но в то же время хорошо знакомому и родному.

Горло вновь сдавило от подступающих слез, сердце заныло от тоски – совсем как вчера вечером, когда Лилиан вышла из машины и впервые вдохнула воздух Марака.

Она всхлипнула – громче, чем ожидала, – и впилась в деда испуганным и одновременно сердитым взглядом, не понимая, что с ней происходит.

Тиор внимательно следил за ней, не отпуская обмякшей руки, и, когда глаза Лилиан затуманились, словно она смотрела сейчас внутрь себя, а рот безвольно приоткрылся, удовлетворенно кивнул.