Революция Карла. 1917

Клара и Борис обменялись любезностями, при которых Карл Моисеевич с неестественным любопытством разглядывал ромбовидную плитку на полу. Затем их пригласили войти.

Квартира Бориса Зуккермана начиналась с небольшой прихожей, которая оказалась полностью забита плотно утрамбованной одеждой гостей. Поэтому они быстро разделись и прошли по коридору вперед. По пути Карл Моисеевич разглядел ещё маленькую темную кухню, туалет, из которого несло табаком и аммиаком и кладовую, дверь куда не закрывалась из-за пустых холстов, которые занимали все пространство внутри и немного выпирали наружу. И, наконец, пройдя по узкому коридору, украшенному различными росписями и зарисовками Бориса, они попали в большую, просторную залу, которая по совместительству была мастерской художника.

Людей в зале было достаточно много. Они делились по парам и тройкам для того чтобы ходить между выставленными полотнами, обсуждать искусство "молодого" и талантливого мастера кисти, говорить о волнующем и несущественном. Затем они снова смешивались и снова делились, высказывая свои смелые, а в большей части абсурдные идеи новым собеседникам.

– Карл, дорогой, – неожиданно для Карла Моисеевича раздался голос Клары, который насильственно вывел его из ступора. Она протягивала ему бокал шампанского, – мы с Борисом отойдём на минутку, он хочет показать свою новую работу. Но ты не переживай, – заметив тревогу на лице кавалера Клара добавила, – я сразу же вернусь к тебе, как только… – не успела Клара договорить, как ее окликнули, и она направилась на зов. Цветок жизни по зову ветра зашелестел лепестками.

Карл Моисеевич знал, что увидит свою Обворожительную Аннет только под конец этого вечера. Она будет плескаться в лучах обожания и восхищения, может быть, исполнит парочку серенад под игривые нотки рояля, а под конец вечера, счастливая и усталая, упадёт в его объятия. Карл Моисеевич искренне радовался за неё, но для него это означало, что его ждёт ещё один вечер полный отчаянного одиночества. Один на один со своими мыслями. Отчасти это его радовало, ведь у него появилось свободное время разобраться в своих новых идеях. С другой стороны – пугало, ведь самое страшное одиночество, это одиночество среди безликой толпы.

Он сделал глоток шампанского, тяжело выдохнул и подошёл к первой картине. На большей части этого полотна было нарисовано красное пятно, которое, по всей видимости, изображало флаг. Перед флагом был нарисован темный силуэт человека, чья рука указывала на правый верхний угол картины. В целом, это все, что было на ней нарисовано. Но если пригляделся, можно было заметить, что флаг будто бы ложился на что-то, покрывая закрытые глазу фигуры.

Карл Моисеевич сделал второй глоток и направился ко второму полотну. Рядом с ним стояла, как раз группа людей и яро что-то обсуждала.

– Как вы не видите?! Здесь же явно изображён вызов существующей власти! Вот, вот видите эту фигуру на заднем плане? Это тень коммунизма, что уже стучится в двери дворца!

– Да что вы несёте! Как вы можете вообще произносить вслух такие опасные и глупые идеи? Вы не боитесь, что вам это аукнется?

– Нет! За мои мысли мне не стыдно! Если мне, как вы это сказали "аукнется", то я буду декабристом нового времени! Это лишь подначивает меня, заставляет гордиться!

– Лично я, вижу здесь агитацию царской власти. А то, что Вы называете "тенью коммунизма" – для меня это тень самого Петра I Великого, что стоит за каждым нашим правителем, и направляет и благословляет их.

– С чего Петр Первый стоял за каждым из наших прохиндеев? Ему что заняться больше нечем?

Господа заметили Карла Моисеевича:

– А вы что видите на этом полотне? Тень Пётра или какую-то глупость? – с намеком на свою точку зрения спросил его человек, затягивая в их спор.

Карл Моисеевич уставился на полотно. Какое-то время у него ушло на то, чтобы заметить крохотную фигуру, вокруг которой и вёлся этот спор. Но не успев Ее хорошо рассмотреть, его оборвали:

– Ну, видимо, не у каждого есть своё мнение. В наше время – это скорее привилегия. – расхохотались они.

После такого оскорбления Карлу Моисеевичу стало совсем тошно. Находиться здесь среди этой загнивающий буржуазии, которая не только не принимала его за своего, но даже и в грош не ставила – не имело никакого смысла. Стоять рядом с ними тем более. Он развернулся и пошёл от этой картины прочь. Слава богу, что в это смутное время он ещё мог так сделать. Всего лет сто назад ему бы пришлось вызывать обидчиков на дуэль, дабы отстоять остатки своей чести.

Он отошёл в угол залы, к окну, и оперся на подоконник. Горечь обиды подступила к горлу. Хорошо, что в его руке ещё был бокал с последним глотком шампанского, после которого осталось лишь приятное послевкусие.

Он смотрел на зал полный бездарной интеллигенции. Ещё пару недель назад эти сборища не вызывали в нем ни единой крупицы эмоций. Но не сегодня. Эти обрюзгшие, тупеющие дети, когда-то влиятельных и гениальных родителей, ходили, перешучивались и пересмеивались над ним. Карлу Моисеевичу началось казаться, что та парочка, которая оскорбила его, теперь растеклась по всему залу и смотрела на него измывающимися глазами из всех углов.

Какие-то чувства вскипели в нем и посадили где-то в его душе новое семя.

– Они не делали ничего, – думал про себя Карл Моисеевич, – не приносили обществу никакой пользы, только высмеивали таких как он, обычных людей, трутней…

– Знаете, – откуда то со стороны раздался баритон. Карл Моисеевич оглянулся, – людей которые сидят в самом дальнем углу зала, полного людей, называют асоциальными. Говорят, что они патологические психопаты и в любой момент могут перевоплотиться в настоящих, перерезав всех вокруг. Хотя мне всегда казалось, что любой такой индивид, скорее недооценённый гений, вам так не кажется?

Рядом с ним, опираясь на стену, стоял никто иной, как граф Орлов. И если Борис Зуккерман был звездой, то Граф был хозяином этого вечера, его мастером. Его графом. Конечно, титул «графа” был своего рода псевдонимом. Ведь его отец Орлов Владимир Николаевич был потомственным князем. Этот титул унаследовал и “Граф”, вместе со своим старшим братом Николаем. Но по своим, никому более не ведомым причинам, Граф не любил козырять своим положением, но и скрыть его полностью было не в его силах. Поэтому он и придумал взять себе более скромный титул, с которым когда-то ходил его прославленный предок.

– Я извиняюсь, что потревожил вас. Просто мне показалось, что вам не помешает побыть немного в компании, пусть даже и в моей, для вас, возможно, не желанной. Одиночество порой бывает губительно. А я бы не хотел рисковать сегодня ни вашей жизнью, ни чей-нибудь еще. – Граф улыбнулся, немного покосившись в зал.

Он был намного моложе Карла Моисеевича, но на его висках уже выступала седина. Видимо, так сказывалась тяжесть дворянкой жизни на его молодой душе. Он был всегда в центре внимания, пытаясь уйти в тень. Всегда сидел в ложе, мечтая оказаться за сценой. Он блистал везде своей внешностью и умом, возможно даже, сам того и не желая. Как только он начинал говорить – замолкал весь зал, внимательно вслушиваясь в каждое его слово. Он разрешал любые скандалы и мирил кровных врагов одним своим появлением. Граф был внеземным подарком этому миру. И лишь одна, практически не заметная особенность, говорила о его земном происхождении. Это были его глаза. Обычные карие глаза. Но как они кричали! Как они кричали добротой. Той самой, детской. Чистой. Добротой всеобъемлющей, прекрасной и невозможной. Той, которой обладают лишь избранные. У него получилось, пройдя через все невзгоды своей жизни – сохранить ее, хотя бы в своих глазах.

– Я совершенно случайно услышал, те ужасные слова, что были бездумно брошены в вашу сторону теми маргиналами. Но я прошу вас не обижаться и не злиться на них, они не ведают, чего творят. Они лишь бездумное творение нашего времени. Если хотите – злитесь на меня. Ведь я – один из них, – эти слова были произнесены особенно удрученно, – выплесните все на меня. Я не обижусь. Честно.

Карл Моисеевич оторопел от такой учтивости в свой адрес, тем более исходящей от дворянина. Тем более от самого Орлова, князя всех вечеров Петрограда. Ему было достаточно взглянуть в глаза графа, как злость тут же, в секунду, сменилась на милость. Ему было невозможно противостоять.

Граф предложил ему пройтись.

– Знаете, злоба – очень дурное существо. – говорил граф Орлов. – Она не приносит никому счастья. Она не делает этот мир лучше. Она лишь уничтожает все, чего только прикасается. Вы со мной согласны?

Карл Моисеевич кивнул.

– Вот и хорошо. Продолжим. Уильям Теккерей, английский писатель, говорил: «Мир – это зеркало, и он возвращает каждому его собственное изображение». Вы улыбнетесь – мир улыбнется вам в ответ, нахмуритесь – нахмурится и он. Вот вы разозлились и были готовы распространять по миру свою злобу. А на кого? На что? – граф плавно остановился и указал взглядом на двух дворян.

Это были двое тех самых людей, что некоторое время назад, оскорбили Карла Моисеевича. В этот раз они стояли напротив полотна с изображением бедной матери-старушки, за спиной у которой поджигали дом, а на руках она держала своего сына, убитого пулей. Картина была исполнена в темных тонах и вызывала лишь горечь и грусть. Но два дворянина, даже не пытаясь себя сдерживать, гоготали во всю глотку, одной рукой держась за животы, а второй тыча пальцем в этом полотно. Словно гиены, что хохочут в след убегающего львенка, не осознавая, что однажды он вернется.

– Посмотрите на них – вы не должны на них злиться, вам должно быть их жаль. Жаль. Только жалость может вызывать человек, который не видит, что земля уходит у него из-под ног, пока он спокойно сидит и пьет свой послеобеденный чай. Но и они не виноваты в том, какие они есть. – Граф грустно посмотрел себе под ноги. – У нас, детей своих великих отцов, есть лишь два пути: либо пройти через все трудности жизни дворянского ребенка, лишится всей своей человечности и стать бездушной машиной на службе государства, либо пропить все свое наследство, – граф кивнул на хохочущих дворян, – и сгинуть в небытие.

У Карла Моисеевича сразу же возник вопрос, по какому же пути пошел сам граф. Но тот опередил его, ответив на него безмолвно – просто взглядом.

Граф Орлов пошел по первому пути, вместе со своим старшим братом Николаем. Но каким-то чудом, пройдя через все испытания, он умудрился сохранить в себе человеческие качества и по-детски добрые глаза.

– Я слышал истории о вас от Клары. – граф резко сменил тему. – Она удивительная женщина, и действительно сильно любит вас.

Карл Моисеевич стеснительно кивнул.

– Это прекрасно. Особенно в наше время. Война не делает этот мир лучше. Голод тем более. Но любовь! Любовь… – граф отвел глаза и ненадолго ушел в себя. – Любовь. – добавил он мечтательно. – Не об этом я хотел с вами поговорить. На самом деле, мы недавно, случайно, столкнулись с Кларой на улице, и она рассказала мне о ваших необычных, новых мыслях. И я думаю, что смогу вам помочь разобраться.

Они вышли из общего зала, и пошли по коридору в сторону кухни.

– Несколько месяцев назад мне в руки попала довольно интересная книга, я ее прочитал, а затем отдал Борису, дабы было с кем обсудить теории, высказанные в ней. Но Борис так и не осилил ее, к моему сожалению. Как мне кажется, вы сможете понять идеи, которые в ней описаны. Тем более вы, как я знаю, человек чисел. Так вам она к тому же будет близка и по роду деятельности. И мне было бы необычайно интересно ее с вами, потом, обсудить, при удачной возможности. Если, конечно, вы не возражаете.

Карл Моисеевич одобрительно покачал головой. Он уже и не думал перебивать речь графа. Ему даже стало казаться, что это грешно. Грешно!

Они остановились у кладовки, полностью забитой пустыми холстами. Граф открыл дверь и, перешагивая через холсты, осторожно прошел внутрь. Несколько минут он копался внутри и довольно забавно пыхтел. Затем шум прекратился.

Карл Моисеевич уже было открыл рот, чтобы узнать в порядке ли все с графом. Но тут из кладовки высунулась рука и протянула ему немного потрепанную книгу. Карл Моисеевич взял ее. Аккуратно отряхнув ее от пыли, он прочел «К. Маркс. Капитал. Курс политической экономии».

– Написал ее один немецкий экономист-философ. А перевел ее один гениальный труженик Иван Степанов. Наш соотечественник. Как мне кажется, это один из лучших ее переводов на наш язык. Не стоит ее считать сухой экономической доктриной. В ней изложены идеи, которые имеют большое значение уже сегодня. Для меня и моих единомышленников эта книга…

– Карл! Карл! Ну, где ты ходишь? – послышался голос Клары. – Все тебя ищут целый вечер, и никто не может найти! – это означало, что ищет его только Клара, а начала она его искать примерно пять секунд назад. – О, граф! Добрый вечер! Не ожидала вас сегодня здесь увидеть!

– Добрый вечер, обворожительная Клара. Как всегда, вы являетесь украшением этого вечера.

– Ой, ну, стоит вам. Сегодня мы собрались здесь ради Бориса.

– Но при этом все внимание вечера, как всегда, сфокусировано на вас. Борису далеко до вашего великолепия.

– Ой, стоит вам. – повторила Клара. – А я смотрю, это вы украли моего любимого Карла? Позвольте поинтересоваться, для каких это целей? – любопытно улыбнулась она.

– Думаю вам наши разговоры покажутся сухими и скучными. Обычные дела, работа, политика… – слукавил Граф и кинул хитрый взгляд в сторону Карла Моисеевича.