Аполлон Александрович Григорьев

Аполлон Александрович Григорьев
Дмитрий Васильевич Аверкиев

«Въ пятницу 25–го сентября умеръ нашъ другъ и сотрудникъ Аполлонъ Александровичъ Григоревъ. Потеря его для насъ велика и незам?нима. Многое еще не досказано имъ; многое, высказанное мимоходомъ, не получило достодолжнаго развитiя. Чтобы понять и в?рно оц?нить жизнь и литературную д?ятельность Григорьева, надо уяснить себ? его основныя воззр?нiя, или, в?рн?е и лучше, в?рованiя. Мн? кажется я не ошибусь, если скажу, что основой его личности была полная, безъ поворота, в?ра въ жизнь и в?ра въ искусство, какъ въ одно изъ главн?йшихъ выраженiй жизни. В?ра въ жизнь во вс?хъ ея проявленiяхъ; въ жизнь безустанно развивающуюся, по своимъ основнымъ изв?чнымъ законамъ; въ жизнь, которую нельзя затиснуть въ рамку никакой – какъ – бы умна она ни была – теорiи; въ в?чно юную и любящую, постоянно обманывающую строгiя, но сухiя выкладки ума, – въ то, что покойный называлъ иронiей жизни…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

Дмитрий Васильевич Аверкиев

Аполлон Александрович Григорьев

Мертвый въ гроб? мирно спи,
Жизнью пользуйся живущiй!

Въ пятницу 25–го сентября умеръ нашъ другъ и сотрудникъ Аполлонъ Александровичъ Григоревъ[1 - Авторъ говоритъ зд?сь какъ – бы отъ лица редакцiи. Д?йствительно, по нашей просьб? написалъ онъ эту оц?нку д?ятельности и литературныхъ заслугъ покойнаго и дорогого сотрудника нашего. Какъ ближайшiй изъ друзей покойнаго онъ полн?е и удобн?е другихъ могъ исполнить эту обязанность. Ред.].

Потеря его для насъ велика и незам?нима. Многое еще не досказано имъ; многое, высказанное мимоходомъ, не получило достодолжнаго развитiя.

Чтобы понять и в?рно оц?нить жизнь и литературную д?ятельность Григорьева, надо уяснить себ? его основныя воззр?нiя, или, в?рн?е и лучше, в?рованiя. Мн? кажется я не ошибусь, если скажу, что основой его личности была полная, безъ поворота, в?ра въ жизнь и в?ра въ искусство, какъ въ одно изъ главн?йшихъ выраженiй жизни. В?ра въ жизнь во вс?хъ ея проявленiяхъ; въ жизнь безустанно развивающуюся, по своимъ основнымъ изв?чнымъ законамъ; въ жизнь, которую нельзя затиснуть въ рамку никакой – какъ – бы умна она ни была – теорiи; въ в?чно юную и любящую, постоянно обманывающую строгiя, но сухiя выкладки ума, – въ то, что покойный называлъ иронiей жизни.

И такъ, не предписывать законы ей надо, а съ любовью изучать ихъ; не учить, но поучаться. Не съ легкой насм?шливостью, а съ благогов?нiемъ надо приступать къ этому изученiю. Тутъ д?ло въ томъ, чтобы понять, в?рно оц?нить данное явленiе; оц?нить жизненное – ли оно, коренное явленiе, или наносное, механическое; изучить исторiю его развитiя; по м?р? силъ, постигнуть основные законы этого развитiя; но законы эти не ставить м?ркой другимъ подобнымъ явленiямъ, не считать ихъ безусловно – справедливыми; жизнь не справляется о нашихъ выводахъ; жизнь творитъ. И потому – то всякое проявленiе жизни нужно судить, по в?щему слову п?вца Полка Игорева, «по былинамъ сего времени, а не позамышленiю Бояню».

Какъ легко и удобно объясняется жизнь по м?рк? изв?стной теорiи и какъ трудно изучать ее, открывать ея собственные сокровенные законы! Легко объяснять исторiю челов?чества простыми случайностями, механическимъ сц?пленiемъ обстоятельствъ, особенно глупостiю и неразвитостiю предковъ; но не легко разгадать законы ея развитiя, – т? какъ постепенно раскрывались они. Какъ легко, во время ?но, объяснялась, наприм?ръ, исторiя земнаго шара! Геологическiй переворотъ, всл?дствiе чисто – механическихъ причинъ, – и начинается новый перiодъ. Неизм?римо трудн?е понять органическую связь двухъ перiодовъ, разъяснить, что посл?дующiй есть высшая степень развитiя предъидущаго!

Механическое, разсудочное объясненiе обыкновенно удовлетворяетъ многихъ, преимущественно скудно – одаренныхъ жизненными силами и скудныхъ мышленiемъ; ктому – же льститъ амбицiи: «какъ это они такъ ц?лые в?ка бьются, а я такъ скоро все это взялъ да и понялъ.» М?щанство было всегда не только закорен?лымъ врагомъ, но и исказителемъ науки. Но не такой челов?къ былъ Аполлонъ Григорьевъ, чтобы успокоиться подобными объясненiями. Онъ не удовлетворялся поверхностнымъ знанiемъ; онъ не могъ, въ угоду теорiи, не зам?чать жизненнаго явленiя, когда оно тутъ, передъ глазами, громко кричащее о своемъ существованiи. Ему требовалось изучить его, опред?лить точно, безъ всякой предвзятой идеи. Не отъ предмета, не отъ частнаго явленiя шла его мысль, а къ предмету, къ изученiю частнаго явленiя.

Чтобы вполн? и достодолжно оц?нить критическую д?ятельность покойнаго нужно также показать, какъ зародились въ немъ его воззр?нiя, какой источникъ оживилъ его мысль.

Бываютъ времена, когда жизнь громко заявляетъ свои требованiя; когда прежнiя спокойныя, отшлифованныя и отполированныя, воззр?нiя не удовлетворяютъ людей; когда чувствуется потребность новаго, живаго слова; когда условныя понятiя тяготятъ; когда хочется жить не однимъ разсудкомъ, а вс?мъ существомъ, т. е. жить взаправду; когда хочется постигнуть тайну жизни не сухимъ логическимъ путемъ, а вс?мъ душевнымъ и сердечнымъ строемъ; когда мысль и слово становятся живыми, поэтическими, одухотворенными.

Такова была великая эпоха, выразителемъ стремленiй которой былъ великiй учитель людей Шеллингъ. Это было в?янiе, охватившее все живое и св?жее. Органическiй взглядъ на природу и челов?ческую жизнь, во вс?хъ ея многообразныхъ проявленiяхъ, – такова основа этого ученiя. Что такое организмъ? Это есть н?что ц?льное, нед?лимое, законченное въ самомъ себ?; монада, развивающаяся по своимъ собственнымъ, присущимъ ей, законамъ. Не вн?шнiя причины строятъ организмъ, а онъ самъ развивается изнутри; не вн?шнiя обстоятельства механически видоизм?няютъ его, а онъ приспособляется къ нимъ; онъ вступаетъ съ ними въ борьбу, онъ силится раскрыть свои законы.

Все это теперь, такъ сказать, наглядно выяснено естественными науками, – но не изъ почастнаго изученiя явленiй природы выведенъ этотъ законъ; изученiе въ этомъ случа? шло высшимъ и бол?е живымъ путемъ: отъ мысли къ предмету, а не на оборотъ. Философiя Шеллинга породила такъ называемую натурфилософiю, ученiе, которое Александръ фонъ Гумбольдтъ называлъ умственными сатурналiями, не постигая какой великiй толчокъ дало оно естественнымъ наукамъ[2 - Стоитъ вспомнить метаморфозу растенiй Гёте, сперва осм?янную натуралистами, но горячо принятую натурфилософами; дал?е – его же и Океновскую теорiю черепа, поддержанную Стефаномъ Жоффруа – Сентъ – Илеромъ, и послужившую образцомъ для обширн?йшихъ изсл?дованiй; наконецъ самую теорiю Дарвина, соотв?тствующую давно провозглашонному натурфилософами закону постепеннаго развитiя органическихъ формъ.].

Но влiянiе Шеллинга не было въ одну сторону; оно было слишкомъ жизненно и много – объемлюще, чтобы ограничиться сферой однихъ какихъ – нибудь наукъ. Зд?сь не м?сто говорить объ этомъ подробно, но надо указать, какъ русская мысль откликнулась на это ученiе, какъ охватило ее это в?янiе.

Ученiе Шеллинга не давало сухихъ логическихъ формъ; его нельзя было механически прилагать; оно требовало живого проникновенiя, конгенiальнаго пониманiя.

Подъ плодотворнымъ влiянiемъ этой – то философiи началось самостоятельное изученiе русской жизни. Уже нельзя было легкомысленно относиться къ русской исторiи, зачеркивать весь допетровскiй перiодъ ея, и находить его глупымъ потому только что онъ не подходилъ подъ законы чуждыхъ намъ европейскихъ государственныхъ организмовъ, другими словами – потому только что мы сами не ум?ли смотр?ть на него. Надо было начать изучать это своеобразное развитiе, отыскать его своеобычные законы и признать законность его бытiя; опред?лить влiянiе постороннихъ причинъ, разъяснить безсилiе ихъ относительно коренныхъ основъ народной жизни.

Русская мысль проснулась и внятно заявила свою самостоятельность; тотчасъ – же получился и соотв?тственный результатъ, весьма не маленькiй; именно: что мы совс?мъ забывали про одну, не совс?мъ – то маловажную силу русской земли – про русскiй народъ.

Это заявленiе было встр?чено противной партiей ярыми, и нельзя сказать чтобы совс?мъ честными, нападками. Славянофилы им?ли то нравственное преимущество въ этомъ спор?, что хорошо знали чего они сами хотятъ и чего хотятъ ихъ противники; но западники совершенно не понимали своихъ противниковъ и ограничивались грубыми насм?шками надъ зипунами, мурмолками и т. д. Печальная исторiя, продолжающаяся даже до сегодня.

О народ?, о томъ народ?, на котораго Б?линскiй почти сердился за его упрямую оригинальность – заговорили съ почтенiемъ; начали съ любовью изучать его исторiю и бытъ, его п?сни и былины. Тамъ, гд? прежде вид?ли одну закосн?лую грубость, – тамъ оказались высокiе нравственные идеалы; тамъ гд? вид?ли одну неуклюжую неум?лость и почти неспособность къ гражданскому обществу, съ удивленiемъ увид?ли зародыши такихъ общественныхъ формъ, которыя оказались высокими даже для утопистовъ и избранн?йшихъ друзей челов?чества западной цивилизацiи; и главное, что особенно было обидно для господъ, принявшихъ петровскiй переворотъ за высшую фазу внутренняго развитiя, – заподозр?на была вообще состоятельность западной цивилизацiи и ея идеаловъ по приложимости ихъ къ русской жизни и по отношенiю къ зачаткамъ самостоятельнаго русскаго просв?щенiя.

Это умственное движенiе не могло не им?ть влiянiя на впечатлительную и страстную натуру Аполлона Александровича. Собственно говоря, западникомъ, въ полномъ смысл? этого слова, онъ никогда не былъ. Если одно время, при первомъ прi?зд? въ Петербургъ, въ 1844 году, онъ и казался западникомъ, то это надо приписать съ одной стороны молодости его, съ другой сильному влiянiю н?которой энергической и таинственной личности, о которой онъ, къ сожал?нiю, разсказывалъ весьма мало, думая вполн? характеризовать ее въ своихъ «Скитальчествахъ».

Въ этомъ великомъ д?л? пробужденiя русской мысли и самостоятельнаго изученiя проявленiй русской жизни, Аполлону Григорьеву выпало на долю быть разъяснителемъ развитiя русскаго искусства и преимущественно литературы; любопытно въ этомъ отношенiи просл?дить развитiе его собственной мысли; къ сожал?нiю, въ этомъ б?гломъ очерк? я не могу изложить этого развитiя подробно, какъ потому, что мн? хочется теперь сказать единственно о его заслугахъ вообще, въ общей ц?льной картин?, такъ и потому, что подобное д?ло требуетъ времени и особеннаго изученiя.

Что – жъ новаго сказалъ Григорьевъ, какъ критикъ? Новость была во взгляд? на искусство, какъ на органическое и уже потому одному совершенно законное произведенiе народной жизни, какъ на одно изъ главн?йшихъ и необходим?йшихъ выраженiй этой жизни. Ясно, что при такомъ основномъ взгляд? нельзя было ограничиться повторенiемъ задовъ, или приложенiемъ какой – бы то ни было эстетической теорiи къ произведенiямъ русской поэзiи. Тутъ мало было изученiя народной поэзiи, мало было изученiя литературы, – тутъ нужно было особое чутье, конгенiальность. Надо было живьемъ прочувствовать, полюбить всею душою и вс?мъ сердцемъ, постигнуть не букву, а самую суть д?ла.

Взглядъ Григорьева былъ противуположенъ и взгляду Б?линскаго посл?днихъ годовъ, т. е. полезнаго искусства, такъ сказать нравоучительнаго и дилетантическому (или гастрономическому, какъ онъ называлъ его) взгляду искусства для искусства. Свою критику онъ назвалъ «органической» критикой, т. е. такой, которая разсматриваетъ искусство, какъ органическое произведенiе народной жизни; даннаго художника, какъ бол?е или мен?е сильнаго и полнаго выразителя этой жизни, и данное художественное произведенiе, какъ органическое произведенiе внутренняго мiра самого художника, живущаго въ связи съ народною жизнiю, – не нав?янное ему извн?, не сочиненное однимъ головнымъ процессомъ, а созданное почти также безсознательно, какъ творитъ сама мать – природа. Этотъ взглядъ не примирялъ, въ обыкновенномъ смысл?, двухъ вышеназванныхъ теорiй; онъ не старался согласовать ихъ; онъ обнималъ большiй горизонтъ, онъ смотр?лъ на д?ло жизненн?е, свободн?е, шире и правдив?е об?ихъ предъидущихъ взглядовъ. Разсудочныя доказательства теорiй оказались несостоятельными передъ разумностiю этого взгляда.

Этотъ взглядъ силёнъ т?мъ, что онъ шолъ строго – научнымъ путемъ, путемъ новой науки, основателемъ которой былъ Шеллингъ. Аполлонъ Григорьевъ положилъ основанiя научной критики. Теорiя «полезнаго» искуства не въ силахъ объяснить высшихъ проявленiй искуства, она ихъ устраняетъ, не хочетъ знать,[3 - Она должна ихъ устранять чтобъ быть логичною и съ собой согласною – еслибъ даже того и не хот?ла, еслибъ сама натура критика лично вооружалась противъ того всею своею жизненностiю. Прим?ръ, – Б?линскiй въ посл?днiе годы своей д?ятельности. Ред.] но устраненiе не значитъ объясненiе; оно обнаруживаетъ несостоятельность мысли; см?шно сердиться на фактъ, см?шно ругать и поносить его, единственно на томъ основанiи, что онъ не подходитъ подъ м?рку теорiи. На какой жалкой ступени стояли – бы науки, если – бы вс? такъ обращались съ фактами. Что если – бы натуралистъ, встр?чая новое явленiе, игнорировалъ – бы, умышленно пропускалъ его и его значенiе мимо очей, единственно потому что оно не удобо – изъяснимо съ точки зр?нiя его теорiи? Такъ – бы до сихъ поръ намъ и оставаться напр. при теорiи истеченiя св?та, признавши ее в?нцомъ челов?ческой мудрости. Это невозможно, скажутъ многiе, но это къ несчастiю въ полной сил? для искуства.

Передъ вами Гомеръ, передъ вами Дантъ, передъ вами Шекспиръ, – и ч?мъ вы отд?лываетесь? Т?мъ, что это глупости, или поделикатн?е изображенiя челов?ческой глупости. Какое жалкое объясненiе! «Намъ они безполезны, долой ихъ!» слышатся восклицанiя.

Что если – бы натуралистъ встр?тивъ кость какого нибудь ископаемаго зв?ря, динотерiума, ихтiозавра, или какого другого, предложилъ – бы вопросъ: на что она полезна? или сталъ – бы объяснять кажущуюся причудливость формъ этихъ животныхъ глупостiю и не ум?лостiю природы? если – бъ онъ предложилъ природ? вопросъ: зач?мъ дескать было д?лать такую глупость и создавать такихъ чудищъ, когда можно творить бол?е приличныхъ животныхъ?

Общiй см?хъ встр?тилъ – бы такого умника. Отчего – же въ д?л? критики не общiй см?хъ встр?чаетъ поклонниковъ полезнаго искуства? Отчего простые научные прiемы становятся не понятны въ приложенiи къ высшимъ сферамъ знанiя? Правда, приложенiе ихъ въ этомъ случа? гораздо трудн?е, требуетъ большой осторожности и тонкости. Но разв? это недостатки?

Отчего научный терминъ, въ правильномъ его приложенiи, встр?чаетъ недов?рiе или даже насм?шку, напр. въ выраженiи органическая критика, и терпится тамъ, гд? онъ совершенно неприложимъ и постоянно употребляется съ оговорками, наприм. органическая химiя?

Отчего та точка зр?нiя, которая объясняетъ, изучаетъ, выводитъ законы, – въ меньшемъ почот? ч?мъ та, которая отвергаетъ факты и сердится на нихъ? Отв?тъ ясенъ: оттого, что первая трудн?е и требуетъ большой умственной работы, а вторая легка и никакой работы не требуетъ, а единственно охоты.

Гомеръ напр. вполн? понятенъ съ точки зр?нiя органической критики, какъ выраженiе, полное и органически родившееся, жизни древней Грецiи. Это – великiй остатокъ уже исчезнувшей формацiи жизни челов?чества. Его можно изучать со всевозможныхъ сторонъ; онъ даетъ возможность понять этотъ древнiй перiодъ развитiя, выражать его въ нашемъ ум? и воображенiи. Нечего спрашивать: «для чего Гомеръ? Зач?мъ Гомеръ?» Онъ правъ, т?мъ что ужъ онъ есть.

Мы видимъ изъ Гомера, что сущность челов?ческаго духа таже отъ в?ка, хотя проявленiя были другiя; своебразная красота его божественныхъ п?сенъ жива и понятна для насъ, какъ будетъ жива и понятна еще много в?ковъ. А этотъ драгоц?нный памятникъ прошлой жизни челов?чества не ц?нится у насъ ни въ грошъ, считается безполезнымъ!

Мудростью в?ка считается обозвать Гомера какимъ нибудь позорнымъ именемъ! И легко, и работы мысли не требуетъ, и деньги за это платятъ.

И такъ, органическая критика смотритъ на художественныя произведенiя, какъ на организмы, какъ на произведенiя изв?стной народной почвы. Ясно, что она будетъ старательно отличать вс? произведенiя наносныя, не им?ющiя ни какого отношенiя къ народной жизни. Эти наносныя произведенiя тоже на народномъ организм?, что пыль на лист? дерева; они смываются первымъ дождемъ и о нихъ н?тъ больше помину. Народный организмъ можетъ быть въ ненормальномъ состоянiи, какъ всякiй другой, и давать бол?зненный плодъ. Вн?шнiя влiянiя могутъ его изъязвить, но не могутъ изм?нить его сущности; она изм?няется или, в?рн?е, раскрывается по своимъ собственнымъ законамъ.

Одинаковость метода органической критики и естественныхъ органическихъ наукъ повела неминуемо къ одинаковости терминовъ.

Григорьевъ плохо зналъ естественныя науки и т?мъ удивительн?е его способность удачно прим?нять ихъ термины. Положительно н?тъ ни одного неудачнаго и это объясняется единствомъ исхода отъ Шелинговой философiи.

Напр., что можетъ быть удачн?е названiя растительная поэзiя, по прим?ненiю къ поэзiи народной. Какъ лучше выразить эту непосредственную неразд?льность отъ почвы, эту распространяемость мотивовъ, эти варьяцiи ихъ по м?стностямъ, напр. переходъ мажорнаго нап?ва серединныхъ губернiй въ минорный степовыхъ, совершенно аналогичные съ разновидностями и распред?ленiемъ видовъ растенiй; наконецъ этотъ изв?стный фазисъ народной жизни, когда поэтическiя народныя силы творятъ таинственно – совокупно, не высылая отд?льныхъ личностей – поэтовъ.

Или возьмемъ другой терминъ, надъ которымъ такъ усердно см?ялись во время оно многiе, даже не глупые люди, именно допотопныя явленiя въ литератур?? Что такое ископаемыя животныя относительно нын? существующихъ, мамонтъ относительно слона? Мамонтъ, разв? это не зачаточная форма, высшее развитiе которой слонъ? Берите не звукъ, а смыслъ слова. Разв? н?тъ подобныхъ отношенiй между развитымъ художникомъ – заклинателемъ своихъ силъ и его предшественникомъ, гд? т?—же силы не пришли еще въ равнов?сiе, не окончательно развились, такъ сказать еще въ зачатк?; разв? относительно вполн? развитаго художника, художникъ – предшественникъ, который не могъ сладить съ своими силами не является уродливостью[4 - Ибо уродливость есть нечто иное, какъ недоразвитiе формы, или развитiе одной части на счотъ другой; нестройное, хотя и органическое развитiе.]. Названiе допотопнаго явленiя въ литератур? можетъ вамъ показаться страннымъ по отношенiю къ явленiямъ слишкомъ близкимъ; но возьмите для сравненiя два бол?е отдаленныя явленiя, напр. Шекспира и Эсхила, и сравните ихъ. Тогда вы поразитесь м?ткостiю термина и глубиной скрывающейся подъ нимъ мысли.

Такихъ терминовъ введено Аполлономъ Григорьевымъ много, и каждый изъ нихъ им?етъ строго – опред?ленный научный смыслъ. Онъ былъ большой мастеръ групировать явленiя и потому р?дко ошибался въ оц?нк? даннаго. Стоитъ вспомнить, что онъ напр. первый взглянулъ на Пушкина, какъ на поэта народнаго, что онъ не голословно сказалъ это, а вывелъ изъ изученiя произведенiй великаго поэта; что онъ показалъ, почему наша литература посл? Пушкина им?ла изв?стный характеръ и какiя частности Пушкинскаго таланта развила она. – Равно первый Григорьевъ – же показалъ знанiе характера Чацкаго; онъ первый отнесся къ Чацкому не съ полемической стороны, а объективно изучая его. Значенiе Гоголя также сильно разъяснено имъ. Гоголя до него считали писателемъ бытовымъ, въ полномъ смысл? слова, и онъ первый ясно указалъ на эту громадную ошибку. А это очень важно.

Говорятъ, что Григорьевъ увлекался и былъ пристрастенъ. Во первыхъ, безусловная безпристрастность есть выдумка и вздоръ ограниченныхъ людей, а во вторыхъ, мало произносить голословно такiя обвиненiя; надо было – бы доказать ихъ, да доказать научно, съ полнымъ знанiемъ мн?нiя противника. Кто не увлекался? Есть – ли живъ челов?къ въ пол?? Мы стоимъ только за то, что увлеченiя Григорьева были жизненн?е и сочувственн?е, ч?мъ увлеченiя многихъ другихъ.

Такъ Григорьевъ не могъ никогда увлечься, подобно высокоталантливому Добролюбову, и признать Гончаровскаго Штольца за какое – то нравстенное совершенство, а бюрократическое произведенiе г. Гончарова за р?шенiе, окончательное и безапеляцiонное, вопроса о русскомъ челов?к?, единственно по случаю встр?чающагося въ этомъ произведенiи слова: обломовщина.[5 - Это и потому еще, что Григорьевъ былъ шире Добролюбова, шире, глубже и несравненно богаче одаренъ природою, ч?мъ Добролюбовъ. Добролюбовъ былъ очень талантливъ, но умъ его былъ скудн?е ч?мъ у Григорьева, взглядъ несравненно ограниченн?е. Эта узкость и ограниченность составляли отчасти даже силу Добролюбова. Кругозоръ его былъ ?же, вид?лъ и подм?чалъ онъ меньше, сл?д. и передавать и разъяснять ему приходилось меньше и все одно и тоже; такимъ образомъ, онъ, само – собою, говорилъ понятн?е и ясн?е Григорьева. Скор?е договаривался и сговаривался съ своими читателями ч?мъ Григорьевъ. На читателей мало знакомыхъ съ д?ломъ Добролюбовъ д?йствовалъ неотразимо. Не говоримъ уже о его литературномъ талант?, б?льшемъ ч?мъ у Григорьева, и энтузиазм? слова. Ч?мъ ?же гляд?лъ Добролюбовъ, т?мъ, само – собою, и самъ мен?е могъ вид?ть и встр?чать противур?чiй своимъ уб?жденiямъ, сл?д. т?мъ уб?жденн?е самъ становился и т?мъ все ясн?е и тверже становилась р?чь его, а самъ онъ самоув?ренн?е. Ред.]

Во время восхваленiй Штольца, Григорьевъ въ небольшой зам?тк?, при разбор? Дворянскаго Гн?зда, необыкновенно в?рно характеризировалъ Штольца, какъ продуктъ татарско – н?мецкой цивилизацiи.

Вспомните, какъ см?ялись надъ Григорьевымъ за его новое слово, за то, что онъ признавалъ Островскаго громаднымъ талантомъ, – а теперь кто – же сомн?вается въ этомъ? И съ каждымъ днемъ опред?ленiе Островскаго, сд?ланное Добролюбовымъ, какъ описателя Темнаго царства, становится несостоятельн?е, а опред?ленiе Григорьевское какъ писателя бытоваго получаетъ все большiй и большiй кругъ поклонниковъ.

Ставить увлеченiя въ упрекъ челов?ку, значитъ не знать челов?ческой природы; кто ни разу не увлекался, тотъ ни разу не говорилъ правды.

Работая въ этомъ направленiи, Григорьевъ боялся, чтобы новые результаты работы не приняли формы законченной теорiи. Вотъ почему изъ славянофиловъ съ самымъ большимъ сочувствiемъ онъ относился къ Хомякову. Ясный и многостороннiй умъ Хомякова былъ также противъ замкнутости теорiи; стоитъ прочесть напр. его глубокiя зам?чанiя на прекрасныя статьи И. В. Кир?евскаго, чтобы уб?диться въ этомъ.

Само собою разум?ется, что противная партiя относилась къ Аполлону Александровичу также, какъ къ славянофиламъ. Мн? не случалось встр?чать ни одного д?льнаго возраженiя; всегда грубая насм?шка, крайнее непониманiе, а въ посл?днее время намеки на то, что Григорьевъ страдалъ отъ запоя.

Если литература относилась къ Григорьеву – не знаю какъ выразиться правильн?е и въ то – же время пон?жн?е – ну словомъ, не хорошо и не умно, за то въ масс? читателей у него много было поклонниковъ; Григорьевъ часто не дов?рялъ, чтобы это была правда, но за то не разъ приходилось ему разув?ряться въ этомъ недов?рiи; особенно поразилъ его одинъ молодой натуралистъ, оказавшiйся не только большимъ почитателемъ его таланта, но и большимъ знатокомъ его произведенiй.

– «Вотъ ужъ не ожидалъ», простодушно сказалъ ему Григорьевъ,» я могъ еще предложить, что не вс? меня ругаютъ, что не вс?—же пропитались нов?йшей мудростью пяти книжекъ, – но чтобъ были люди, которые очевидно сл?дятъ за моей д?ятельностiю, помнятъ мои статьи, – признаюсь этого я не ожидалъ. Значитъ я еще не совс?мъ ненужный челов?къ.»