Лефортово и другие

беря их пальцами
с осторожной аристократичностью,
проговаривают быстренько, про себя,
заготовленные шутки и здравицы,
если, вдруг, случаем, огреет вниманием Он,
подсядет нечаянный рядом
или поведёт в твою персонь
жёлтой своей бровищей
и, мало кто, понимаешь ли, позволит себе
аж целую рюмку запрокинуть залпом
– пригубливают в щёчку,
как первоклассницу
на торжественной линейке города Хрюнинска
Хрюнинской же школы специального назначения,
имени того самого Хрю.
Короче,
силовые министерства озадачены инцидентом,
вводится красный режим
террористической опасности,
нашествие свиней, возникающих ниоткуда,
в неподобающих местах,
приравнено к национальному бедствию,
учреждаются департаменты по отлову
и скоропостижному обезвреживанию
вольных нежвачных парнокопытных
во всех губерниях и весях
снисходительно демократичной
и безжалостно бдительной державы,
тут же, разумеется:
штат, бюджет, сметы, гранты, контракты
и пр., что следует.

Здесь гармонично всё.
И жёлудь, и свинья —
всё движимо любовью.
Да что б я так шутил!
Мне вовсе не до шуток,
постмодернистских слёз с весны идут дожди,
когда б я знал, когда пускал газетных уток*, —
что те обрящут плоть и встанут у кормил.

Вот делай вид теперь, что так оно и надо,
что, вроде, всё путём, и ты здесь – ни при чём.
Как школьник тупишь взгляд и мнёшься виновато,
и жмёшь к щеке плечом, и жмёшь к щеке плечом.

* Когда б я знал, в юношеском запале, воображая политических селезней и важных газетных клуш, что они материализуются в средневековом отчаянии человеческого величия, сказочно воспарят на олигархическом или чиновном поприще и станут в отместку усталым смыслам прагматично выжимать из реальности диковатое всеядное фантасмагорическое о ней представление, цинично и чудовищно-справедливо утверждая его одиноко возможным в бушующей мировой многополярной раздвоенности.

VI. 90-е

О, девяностые!
Паранойя моей безутешной радости.
Утром, что, жив ещё.
Вечером – до беспамятства.
Адреналин черпай жестяными вёдрами.
Когда братцы с холуйскими мордами
получают в лапы наган и бейсбольную биту —
враз становятся сильными, умными, гордыми.
Те, кто наверху управляли людскими потоками
(как им казалось),
не обладали стальными коками
(как оказалось).
Так – пофукали, сяк – поокали
и очко сжалось.
Грязевые потоки
стали вилять высокими
дяденьками, отстёгивая им на старость.
В банде должен быть вожак,
которого боится стая,
на каждый шорох – пух-пах,
за прямой взгляд – Косая.
Она-то, всё, что начиналось весело,
в конечном счёте и уравновесила.

VII. Осень Богов

Герман* рисовал осень,
чавкающую грязь, голые ветки,
скребущиеся в каменное небо, сдирая ногти.
Герман рисовал первый боязный снег и мороз,
прихвативший слегка
смрад коричневый пастбищ людских.

Мы озимые сеем.
А зимы здесь жутко длинны…
Доживут ли ростки в мёрзлой хляби
до дальнего лета?
Кто увидит их там, за пределами смутных веков?

* Алексей Герман, режиссёр фильма «Трудно быть Богом».

VIII. Допрос

Вызвали. Стул привинчен к полу.
– Присаживайтесь.
Сами сознаетесь или помочь?
– В чём? – спрашиваю. – Я не против
признаний. Только ими и разговариваю
сам с собой, поскольку остальным
обитателям наших геополитических раздолий