Скреплённое

Между этими датами – 1760 и 1820 – и в России, и в Европе, и в Азии происходило очень много важных и интересных событий. В 1771 году около половины калмыков откочевывает из приволжских степей в Джунгарию, упраздняется Калмыцкое ханство: оно будет восстановлено Павлом на три года, в 1800—1803, но Александр I опасается британского влияния на калмыков, и этот народ теряет автономию и самоуправление. Хотя не полностью: три тысячи калмыков в составе русского войска доходят в 1813 году до Парижа, пугая в составе корпуса Платова своим свирепым видом жителей Европы: kossaks с гравюр того времени – это калмыки с торжественного парада на Елисейских полях. В 1772 году Емельян Пугачев в Мечетной слободе (а это совсем недалеко от мест, где появится интересующий нас предмет) впервые рассказывает в узком кругу, что он – спасшийся император Петр III: так начинается пугачевский бунт, разоривший промышленность Оренбурга и заставивший многие семьи там искать себе другой промысел. В конце 1790-х дипломаты Великобритании договариваются с зависимым от Тибета кашмирским княжеством Ладакх об открытии перевала, связующего Кашмир со Средней Азией и далее – через Казань с Европой. Потом вместе с пухом кашмирских коз в Казани торговцы будут захватывать в Лондон и Париж и тюки оренбургского козьего пуха. Наконец, из египетского похода в 1801 году в Париж привозят диковинные восточные шали pashmina, Наполеон дарит такую Жозефине, во Франции – мода на пуховые шали. Эта мода будет впоследствии разгораться и угасать весь век, после войны 1812 года пуховые шали будут импортироваться из Франции в Россию, в конце концов купцы сообразят, что технология съездила в Европу и вернулась обратно, и станут размещать заказы в Оренбурге и окрестностях. В итоге в 1857 году оренбургские пуховые платки будут одной из сенсаций Международной выставки в Париже.

Из этого можно связать хорошую историю, но пусть этим занимаются историки. Меня же во всем этом интересует прежде всего коза.

* * *

Откуда берется русское? Примерно вот так.

В середине XIII века среди западномонгольских племен на север от Тибета распространяется буддистское учение. В XVI веке одна из ветвей этих племен, затем получившая наименование «калмыков», откочевывает по сибирским рекам и через будущий Казахстан в Поволжье и прикаспийские степи, а в XVII веке начинает переходить под российское подданство. Процесс этот был очень нелинейным, случались и интересные инциденты. Например, в 1734 году калмыки осуществили успешный набег на южную Украину, отклонившись от основного направления, Крыма (воевать они исходно шли в союзе с царскими войсками в Бахчисарай), а в 1771 году большая их часть вернулась из России обратно. Важно то, что все эти перемещения не мешали калмыкам оставаться буддистами и поддерживать теснейшие связи с Тибетом.

Прежде всего, с Тибета шли тексты буддийских трактатов. Оттуда приезжали наставники в вере. Наконец, с Тибета вывозились в степи и тибетские козы, способные выдерживать практически любые морозы и обрастающие зимой самым тонким в мире пухом. Отары коз держали в степи и казахи, но, согласно казахской поговорке, «коза никогда нормальной скотиной не будет». Калмыки к козам относились несколько лучше, хотя тоже без пиетета: в «Степном уложении» 1640 года предписывалось за кражу мелких вещей штрафовать калмыка на одну овцу с ягненком, если вещь «хорошая», и на одну козу с козленком – если «нестоящая». Но только на калмыцких мужчинах XVIII века, торговавших привозным скотом в Оренбурге, яицкие казаки видели козьи шали. Образованные калмыцкие ламы привозили такие из Лхасы, и те, что делались в степях, были много грубее – как грубее в XX веке серый платок любого экспортного изделия оренбургской промышленности на парижских и лондонских выставках XIX века. Зато калмыцкие козы были уже местные, и еще не узорные шали защищали всадника от любого степного мороза.

Уже через сто лет калмыки большей частью откочевали в Китай, оставшиеся сконцентрировались недалеко от Каспия, где занимались в основном овцеводством и коневодством. Бывшие тибетские козы, которым у Хвалынского моря было слишком тепло, чтобы давать хороший пух, сохранились только у русских в Оренбурге. В первой половине XIX века, когда увлечение кашмирскими и ангорскими шалями было в Европе всеобщим, появились ажурные оренбургские платки как роскошь. Во второй половине XIX века удалось вывести устойчивую породу оренбургских пуховых коз. С начала XX века серый пуховый платок постепенно становился обычным атрибутом русского села.

28 декабря 1943 года калмыков депортировали из приволжских степей в Омскую, Красноярскую и Новосибирскую области. Реабилитированы они были в 1957 году. В изгнании около трети этого небольшого народа умерло, и в итоге численность калмыков в XX веке, видимо, вряд ли больше, чем в XVIII столетии. Историю следует писать безэмоционально. В ней самой слишком много эмоций, чтобы нуждаться в дополнительных.

В 60-х годах XX века русское село поехало на кривой козе в город в чем было. В 1978 году в платок уже в городе завернули меня. И вот я сижу в нем в 2015 году и читаю «Повесть о Варлааме и Иоасафе» – переведенный в XII веке индийский текст, повествующий о некоем царевиче, не знавшем ничего о горе, болезни и смерти. Да и сам серый платок – материализовавшееся неведомыми путями то же самое учение царевича Шакьямуни о пустоте, спокойствии и счастливом небытии в море вселенной.

В нирване у нас, оказывается, есть родственники.

* * *

2015 году осталось всего несколько дней, ничего хорошего от него ждать не приходилось, и никто не может сказать, для чего он был.

Впрочем, мы и не можем этого знать. Всякий раз, когда мы делаем что-то с каким-либо долгосрочным намерением, мы все же должны осознавать, насколько призрачны наши возможности контролировать результат и добиваться поставленной цели: в этой части никто ни в Оренбурге, ни в Москве, ни во всей остальной России не опровергнет учения будд, милосердно объясняющих наши устремления лишь источником страданий. Но мы можем быть уверены и в другом: если это так, то наши дела 2015 года не были напрасны на том же основании.

Никто не скажет, кто придумал серый шерстяной платок. Скорее всего, не было никакой связной истории, платок вообще никто не придумывал – он появился как следствие совершенно других замыслов. Неизвестно когда, из ничего, из невесомого пуха, из постороннего и не имеющего отношения к делу, из незначительной доброжелательности чужих у нас появилась самая надежная в мире защита от самого страшного. Будем надеяться, что и 2015 год был все равно не напрасен: неизвестно, какая на самом деле рассказывается история.

InLiberty

Град, в котором читают книги

17 июля 2015

Некоторые вещи принадлежат своему времени, а некоторые – времени в целом. И те и другие иногда до какого-то момента остаются скрытыми.

Я нарочно выяснял, что происходило в России 13 июля 2000 года. Почти ничего. Конституционный суд отказал Андрею Кушнареву в требовании отменить действие Гражданского процессуального кодекса, поскольку он не позволяет оспаривать в суде указы президента. Свежеизбранный президент, указы которого нельзя оспаривать, перед вылетом в Екатеринбург встретился с главой думской фракции Союза правых сил Борисом Немцовым, обсуждая военные действия в Чечне. В самой Чечне, где армия из артиллерийских орудий обстреливала горы, на трассе Аргун – Гудермес старший сержант внутренних войск Сергей Шрайнер упал на брошенную из обстрелянной его группой старой «Нивы» гранату, чтобы не убило рядовых Петрова и Максимова. Умер Шрайнер на следующий день, став Героем России. Петров и Максимов остались живы, четверо чеченцев из «Нивы» – нет.

Вечером 13 июля 2000 года археологическая экспедиция Валентина Янина на ставшем уже знаменитым Троицком раскопе в Новгороде обнаружила предмет, который стоит рассматривать как принадлежащий времени в целом, в любом случае российскому времени. Мне сложно себе представить, чтобы что-то из существующего в этом мире было в большей степени про историю нашей страны.

Разумеется, предмет этот – книга.

***

До середины XX века было общеизвестно, что средневековая Русь, в отличие от средневековой и античной Европы, не использовала одного из самых обычных еще во времена Гомера предметов для письма – восковых табличек, или же цер. В 1928 году академик Карский предположил, что русские вообще не были знакомы с церами. Несмотря на то, что стилосы – заостренные палочки для письма – на археологических объектах находились неоднократно, их именовали или писалами (а что там по чему писало – неважно), или вообще считали необычной формы гвоздями. В 1951 году на другом раскопе в Новгороде, Неревском, проблема благополучно разрешилась: стилосами писали по бересте.

Само по себе использование бересты для письма в средневековой Руси было общеизвестно, еще Иосиф Волоцкий в XV веке сообщал, что в небогатой тогда обители св. Сергия Радонежского писали не на бумаге или пергамене, но на березовой бересте. Впрочем, предполагалось, что писали по ней чернилами, как это позже делали старообрядцы. Мало того, в 1930 году под Саратовом было найдено доказательство – берестяная ордынская грамота XIV века, написанная как раз чернилами. Еще до войны в Новгороде экспедиции Артемия Арциховского неоднократно обнаруживали писала даже в слоях X века. Арциховский предполагал, что писали именно на бересте, и 26 июля 1951 года нашел то, что искал: берестяную грамоту, которую писали стилосом.

И стало сразу понятно, о чем спрашивал в «Кириковом вопрошании» живший в XII веке Кирик Новгородец епископа Нифонта: хорошо ли, что в Новгороде все грамоты выбрасывают и по святым буквам люди ходят. Кирик был монахом новгородского Антониева монастыря – по преданию, Антоний Римлянин в 1106 году стоял на скале посреди Рима и молился Богу, увлекся, скала поплыла по Тибру, доплыла до Волхова, там преподобный Антоний и основал монастырь. И Кирик, и Нифонт Антония знали лично. Сам же Кирик был одним из людей, способных изумить кого угодно. Например, он в ходе своих исследований по теории музыки интересовался тем, что сейчас именовали бы «квантом времени». Впрочем, у епископа в данном случае он спрашивал гораздо более прозаическую вещь, ее Арциховский понял спустя без малого тысячу лет. Письма, процарапанные на бересте, новгородцы по прочтении рвали и бросали под ноги, именно это Кирика и беспокоило: не грех ли ходить по буквам, которыми в том числе пишутся книги?

Нифонт в таких случаях предпочитал промолчать: а что ж делать. Ходят по буквам – так и пусть ходят.

В общем, когда в 1957 году на Троицком раскопе обнаружили первую восковую табличку, она, собственно, никому уже была не важна. До 1994 года в раскопах Новгорода обнаружено 11 цер XI—XIV веков. По информативности они на порядок уступали тысяче известных берестяных грамот. На воске мало что сохранялось. На одной цере явное свидетельство обучения делопроизводству – надпись «…кланяю… язъ тиунъ…». На другой – три буквы и вырезанный алфавит по краю. В общем, читать почти нечего.

Двенадцатая цера (из трех пластин, одна из которой, средняя, была двусторонней, – в Риме такие именовали triplices) оказалась иной. Почти там же, где ее обнаружили, еще в начале сезона 2000 года нашли очередную грамоту – с почти детским изображением святой Варвары и с процарапанной датой: 6537 год от сотворения мира, или, по общераспространенной схеме датировки, 1029 год от Рождества Христова. Из расположения церы в слоях раскопа следовало, что она оказалась там на 30 лет раньше этой грамоты, то есть она старше не только Кирика и Нифонта, но и Антония.

Церу открыли, как открывают книгу, и выяснилось, что все еще значительнее. Воск довольно хорошо сохранился, и на нем был написан текст, который всякий грамотный человек в последнее тысячелетие узнал бы. Вот цитата из него в Синодальном переводе: «…Предваряли ночные стражи очи мои; я был взволнован и не мог говорить; размышлял о днях древних и годы вечные вспомнил и вник». На цере были 75 и 76 псалмы и отрывок из псалма 67, который знают и неграмотные, начинается он словами «Да воскреснет Бог, да расточатся врази его».

То есть в руках археологов Янина обнаружился кириллический текст, более или менее точно датированный границей X и XI веков.

Поясню, что это значит. Кириллические надписи с более или менее точной датировкой X века существуют: старейшие из них – эпитафия некоему отцу Антонию в болгарской Крепче, умершему в 921 году; керамические таблички с кириллическими надписями из Преслава, древней столицы Болгарского царства, возможно, старше, как и Гнездовская надпись на кувшине из погребения, пресловутая «гороухша». А вот старейшая славянская книга с точной датировкой – это Остромирово Евангелие, переписанное не позднее 1057 года. Преславская книжная школа, сожженная в 972 году византийским императором Иоанном I Цимисхием, и созданная святым Наумом как наследие Преслава Охридская книжная школа оставили нам имена первых славянских сочинителей, но не книги. Несколько кириллических книг или листов из них – «Житие Кондрата», Супрасльская рукопись, Куприяновские, Хиландарские и Зографские листки, Енинский апостол, листки Ундольского – в числе текстов, претендовавших и претендующих на статус первой славянской книги, наряду с известной сейчас в таком качестве Саввиной книгой; среди книг, написанных глаголицей, в этом же ряду Киевские листки и Зографское Евангелие – все эти книги созданы на границе X и XI веков. Впрочем, лингвист Андрей Зализняк, давний соавтор Валентина Янина по работе с берестяными грамотами, обнаружил на деревянных бортиках новгородской церы процарапанную неоднократно точную дату – 6507 год, или же 999 год от РХ.

Таким образом, цера оказалась древнейшей точно датированной славянской книгой. Или, во всяком случае, с большой вероятностью древнейшей из существующих в материальном мире русских книг.

Что само по себе, кстати, совсем не так уж важно, как это может звучать. Русские книжники X века, существование которых, собственно, и подтверждено Новгородским кодексом, понятия не имели о национализме и тем более о державной гордости: их беспокоило пока только спасение души.

***

Первая статья Андрея Зализняка и Валентина Янина о цере, которая в научном обиходе получила наименование «Новгородский кодекс», вышла в 2001 году – и в ней волшебные свойства восковых табличек уже начали проявляться. Текст 10-й кафизмы, сохранившийся на воске, с одной стороны, был написан в так называемой «одноеровой системе» кириллической графики, что решало вопросы (важные в основном для исторической лингвистики) об эволюции кириллической письменности древнерусского языка. При этом Зализняк мог весьма уверенно говорить, что тот, кто писал в Новгороде четыре страницы псалмов Давидовых, едва ли был болгарином, греком или варягом. Он был русским, мало того, он, вероятно, даже не был новгородцем – поскольку практически все новгородские писцы были славны «цоканьем», неразличением аффрикат «ц» и мягкой «ч».

Две предыдущие выпущенные на тот момент по этой теме монографии Андрея Зализняка, «От праславянской акцентуации к русской» и «Древненовгородский диалект», обсуждали и вопросы, связанные именно с этим явлением. Исторические тексты являются материалом, который позволяет исследовать историю языка. И разговорная, и письменная речь несут на себе отпечатки времени и места сообщения: в написанном значение имеет начертание букв, а в сказанном – фонетические особенности. Ответы же на вопрос о том, как пишущееся и говорящееся влияют друг на друга посредством чтения, дают лишь частичное представление о сложности предмета исторической лингвистики.

В любом случае цера попала в руки, в которые она должна была попасть, и исследована как физический объект всеми доступными методами. В том числе радиоуглеродным анализом: в Университете Упсалы исследования воска подтвердили, что с большой вероятностью предмет создан в 980—1050 годах. Тогда еще живой реставратор Владимир Поветкин, с 1978 года занимавшийся реставрацией и консервацией едва ли не всех найденных с того момента новгородских берестяных грамот, сообщил: по его мнению, цера была в использовании очень долго, сделанные из липы triplices использовались владельцем 20—30 лет. Поветкин вряд ли ошибался. Его главным увлечением была реставрация/реконструкция древнерусских музыкальных инструментов, и он, видимо, лучше любого другого человека в этом мире знал, как изменялось дерево, использовавшееся ежедневно десяток веков назад.

Поветкину пришлось решать непростую задачу консервации церы. Фиксировать состояние деревянного предмета, тысячу лет пролежавшего в новгородской глине, точно так же, как это делают с берестой, было невозможно: растворялся бы воск, а без консервации цера могла бы очень быстро сгнить или растрескаться. Через месяц Поветкина уговорили попробовать, тщательно засняв книгу в максимально «собранном» виде (поставить осыпавшиеся куски воска на места, где они были ранее, было сложной, но решаемой задачей), консервировать восковой слой и липовую основу отдельно, затем составить все обратно. И воск с текстом псалмов был снят, и стала открыта на время изнанка под восковым слоем. Изнанку, внешне пустую, тоже неоднократно фотографировали, и не раз, и под разным освещением.

А в 2004 году Андрей Зализняк опубликовал книгу, не имевшую прямого отношения к Новгородскому кодексу: это был сборник четырех статей «„Слово о полку Игореве“: взгляд лингвиста». Некоторые истории бывают более запутанными, если их излагать в хронологическом порядке, – это, видимо, как раз тот случай.

***

В одной заметке в поднявшейся вокруг Новгородского кодекса полемике кто-то из европейских медиевистов вскользь, как общее место, заметил, что десятилетия советского отрицания реальности сделали сомнения в подлинности «Слова о полку Игореве» в среде русских филологов чем-то вроде дежурного интеллектуального упражнения.

Книга Зализняка 2004 года представляет собой текст, который практически не обсуждает историю «Слова» и «Задонщины»: предметом изучения является язык двух памятников с точки зрения не филологии, а исторической лингвистики. Это весьма сложное чтение, которое, впрочем, способно убедить всякого, что сложное чтение необходимо и посильно. Вкратце речь идет о следующем: для того чтобы «Слово» было подделкой XVIII века, как это предполагает большая часть критиков подлинности самого яркого русского текста за многие века, нужно, чтобы фальсификатор был лингвистом, на два века опередившим актуальные его времени знания о развитии языка. Он, например, обязан был уметь безошибочно расставлять древнерусские энклитики общего типа (же, ли, еси), руководствуясь законом Ваккернагеля в соответствии с их рангами.

Предлагаемые Зализняком аргументы очень ясны (критики их за десять лет так и не появилось): попытки расставить в предполагаемом древнерусском предложении всем известные энклитики, не руководствуясь сформулированными в начале XX века швейцарцем Якобом Ваккернагелем правилами для всех индоевропейских языков, всегда безошибочно неверны. Двумя десятками аргументов этого ряда Зализняк показывает: «Слово» в теории могло быть сфальсифицировано. Но этот труд должен быть титаническим, осуществлять его должен человек, близкий к гениальности и знающий о развитии русского языка и вообще о языке столько же, сколько знают о нем наиболее компетентные филологи современности.

Например (и в книге Зализняка этого, разумеется, нет и быть не может), такую работу в состоянии проделать сам Андрей Зализняк. Впрочем, предполагаемый фальсификатор «Слова» должен был жить со всем этим багажом знаний в конце XVIII века или раньше. И именно Зализняку в 2001 году пришло в голову посмотреть на фотографии дна Новгородского кодекса внимательнее и увидеть там то, что не могли видеть другие.

***

Неважных обстоятельств не бывает. Большинство известных науке цер сделаны из дерева твердого. Новгородская цера – из мягкой липы. Процарапывая слой воска, тот, кто пишет по цере, неизменно оставляет на мягком дне или на бортике церы, который в данном случае также был навощен, вмятины и царапины. Пишущему это неважно: под воском эти отпечатки совершенно не видны. Если же снять воск, то, как пишут Янин и Зализняк в статье 2002 года, тоже может показаться, что ничего нет. Да, царапины оставляют следы. Иногда различимы штрихи, оставленные стилосом, и на фотографии видно, какая это буква. Проблема в том, что на каждом квадратном сантиметре церы – десятки более или менее различимых букв и штрихов друг поверх друга. Зализняк назвал эту картину «гиперпалимпсестом»: четыре восковые таблички содержат десятки текстов, написанных один поверх другого.

Как выяснилось – и это тоже важно, – все штрихи и все буквы сделаны одной рукой. На бортике церы, словно в подарок, владелец не только написал в двух видах две версии существующего на тот момент кириллического алфавита (что сделал невероятно удачно – подтвердив при этом версию о происхождении русского алфавита, основанную на нацарапанном кем-то в XI веке алфавите на стене новгородского Софийского собора), но и дублировал алфавит словесно: «аз, буки, веди» – и так до имевшейся в 43 буквах «омеги». Кроме того, некоторые последовательности букв он переписывал на цере множество раз.

Напомним, что такое последовательность букв. Если в последовательности букв есть смысл – это словоформа, и можно узнать слово.

Звучит просто. В течение многих последующих месяцев Андрей Зализняк и его коллеги были заняты тем, что в его статьях предлагается называть не «прочтением», а скорее «реконструкцией» скрытых на дне церы текстов Новгородского кодекса. Если ты имеешь основания предположить, какая древнерусская словоформа может быть составлена из того набора букв, которые одновременно видятся тебе в строке, ты можешь предположить, что здесь может быть написано и чего написано быть предположительно не может. Иногда точное прочтение невозможно. Чем лучше ты знаешь язык, тем больше вероятность того, что ты поймешь написанное.

Тот, кто знает язык и тексты на этом языке идеально, прочтет максимум из возможного.