Скреплённое

Скреплённое
Дмитрий Бутрин

Книга заместителя шеф-редактора издательского дома «Коммерсантъ» Дмитрия Бутрина – сборник его главных статей последних лет. Они посвящены неочевидным механизмам, связям прошлого с настоящим, которые создают нынешнее российское общество. Как кефир стал маркером границ русского мира, когда российская власть превратилась в ЖЭК, как история создания «Пиноккио» помогает побороть страх перед Сталиным. История, социология и экономика, используемые не так, как принято, – это то, что вы найдете в книге.

Скреплённое

Дмитрий Бутрин

© Дмитрий Бутрин, 2016

© Антон Гердо, дизайн обложки, 2016

Правообладатель © АО «Коммерсантъ»

Над книгой работали: Виолетта Бабаянц, Анна Зиновьева, Дарья Ихно, Матвей Кардаш, Валентина Павленко, Ринат Сибаев, Кирилл Сидоренко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книгу рекомендуют

Василий Гатов, медиа-аналитик, научный сотрудник Анненбергской школы коммуникаций и журналистики Университета Южной Калифорнии: «Есть журналистика факта, есть журналистика чувства, но есть журналистика разума – и Дмитрий Бутрин является одним из лучших представителей этого важнейшего течения в профессии. Его тексты и представленные в них аргументы всегда обращаются к знанию, здравому смыслу и критическому методу – трем важнейшим компонентам нашего разума. Его статьи – день за днем, год за годом – обороняют от наступления безумия, подлости, обскурантизма, невежества, безнравственности ту небольшую оставшуюся в российских СМИ территорию честной и моральной журналистики».

Екатерина Шульман, политолог: «Рискуя показаться Чернышевским (а также Белинским и Николаем I), у которых, если верить Набокову, „высшая похвала литератору была: дельно“, скажу, что ни красота прозы, ни широта гуманитарной эрудиции, ни приступы личной откровенности, встречающиеся в этой книге, не затмевают высокой профессиональной компетенции автора. Дмитрий Бутрин – многолетний экономический обозреватель „Коммерсанта“, он писал и пишет о бюджете, налогах, денежной и кредитной политике, о механизмах принятия решений и трансформации правил игры. Предмет его интереса и область его глубоких познаний – самая фантасмагорическая вещь в России, русская бюрократия. Именно она век за веком гипнотизирует наших лучших авторов, особенно обладающих красивым слогом, живым воображением и широтой гуманитарной эрудиции».

Предисловие от автора

Следует объяснить не только то, зачем вам все это читать, но и для чего я все это публикую. Тем более, что большинство текстов, которые вы обнаружите в книге, уже были в разное время опубликованы. Я же сам много раз сообщал самым разным собеседникам, что сборник однажды уже опубликованных текстов не может именоваться «книгой», если их присутствие под одним переплетом не создает какой-то новой мысли, которую иначе понять будет менее удобно.

Если каждый текст воспринимать как отдельную букву, то сложенные буквы должны составить какое-то осмысленное слово. В противном случае это все равно произойдет, но составится что-нибудь неприятное, например, «тщеславие», «самолюбование» или «гордыня». В общем, нехорошо выйдет.

Попробую сообщить, какое слово должно получиться в этом случае – я не настаиваю, впрочем, на том, что вышеприведенные варианты совсем не верны. Мое дело предложить, ваше дело – прочитать так, как вы считаете правильным.

В последние годы я испытываю странное удовольствие от наблюдения необычных и неочевидных связей между самыми разными явлениями в жизни общества. Род моих занятий этому более чем способствует, хотя, конечно, если бы я был шофером, санитаром «Скорой помощи» или почтальоном (то есть человеком, для которого профессиональная коммуникация с самыми разными группами в обществе – обязанность, а не удовольствие), это было бы еще более удобно. Последние 20 лет моя работа – это ежедневное и даже ежечасное чтение того, что является сырьем для производства газетных статей: я редактор и экономический журналист. Искать или, по крайней мере, предполагать связи между активностью бизнесменов чеченской диаспоры Волгограда, крупнейшей в стране, и изменением представлений московских обывателей об уровнях террористической угрозы в столице – это если не мой хлеб, то, во всяком случае, такая же часть работы, как искать или предполагать связи между динамикой ВВП России в 2015 году и объемом продаж авиационных билетов из Москвы в Европу. Большая часть этой работы остается невидимой нашим читателям: она нужна, чтобы лучше ориентироваться в новостном потоке, опережать его и знать, какие новости, для читателей неожиданные, могут появиться завтра.

Разумеется, мы никогда не можем «уйти с работы» в том смысле, в котором ежедневно покидают рабочее место с чувством выполненного долга миллионы представителей других профессий. Нет, конечно, можно поздно вечером убрать бумаги с рабочего стола, запереть дверь и выйти на улицу. Но не думать о том, чем старый удод похож на комод, совершенно невозможно. Если не придумать способ как-то работать с этими ассоциациями, разбираться с ними и классифицировать их, они в отместку начинают тебя душить. Читать книги, статьи и манифесты, имеющие отношение к экономической науке, социологии, антропологии, а затем и филологии и истории, – не прихоть, а способ умерить постоянный гул в голове или по крайней мере услышать в них какие-то обрывки ритмов, какую-то мелодию, что-то вроде закономерностей возникающих связей.

Если же и это не помогает – а оно не всегда помогает, – следует излагать то, что слышится, в отдельных текстах, что я и делаю с определенной регулярностью.

Все тексты в этой книге посвящены (как я в определенный момент с большим для себя удивлением понял) именно тому, что несколько лет назад официальными властями Российской Федерации признано главной национальной культурно-социальной ценностью. А именно – «духовным скрепам». Мне никогда бы не пришла в голову мысль всерьез говорить о «скрепах», о каких-то универсальных духовных ценностях для всего населения страны. Обычно под этим термином подразумевают в чисто пропагандистских целях набор предустановленных моральных ограничений в пользу государственного аппарата (особым образом определенный патриотизм, предписанную ностальгически окрашенную тоску по определенным видам ландшафтов и флоры – березки, горы, русское поле, некоторые подвиды шовинизма и ксенофобии) или же общекультурные ценности, успешная защита которых от врагов приписывается ответственным административным работникам. «Скрепы» этого вида вполне аналогичны ассортименту магазина скобяных изделий. Они сделаны из неокрашенной жести, пусты внутри, если у них есть это «внутри», издают гулкий звук, если их пнуть ногой, смотрятся издалека гораздо лучше, чем вблизи. При этом «скрепы» массивны и могут придавить – они удивительно неустойчивы. В общем, во всей своей духовной природе этот вид «скреп» удивительно, даже оскорбительно материален.

Но есть и нечто им противоположное. Общество действительно скреплено множеством того, что ускользает от буквального описания, от формулировок, от рассмотрения в лобовую. Эти скрепы неочевидны, хотя известны почти всем, кто имеет возможность о них задуматься. Они отчетливо внеидеологичны и даже ироничны к любой идеологии, и их коллективистский дух, когда он проявляется, ближе к добровольной солидарности, чем к тоталитарному единству. Они часто имеют отношение к тому, что в культуре именуется «пафосом», но это почти всегда пафос молчания. И хотя во многом эти скрепы действительно скрепляют общество, в России очень часто отделенное от государства, с собственно идеей государства, они видны только частным взглядом.

Они не плохи и не хороши: они то, что есть. Вещество, из которого созданы именно эти скрепы, интересует меня более всего на свете. Совокупность этих невидимых конструкций и есть окружающая нас социальная реальность. Можно говорить о ней как об опасной, тревожной, прекрасной, затхлой, непонятой, обращенной в будущее, скучной, невозможной, подлежащей реформированию, архаичной, модерновой, выталкивающей в эмиграцию, обнадеживающей, убивающей, вечной, обреченной, имперской, татарской, антисоветской, советской, набившей оскомину, удивительной – она не шелохнется, ей все как с гуся вода. Но из этого вещества строится то, что простоит века и переживет все определения. Если вы хотите строить что-то подобное – возможно, мои наблюдения между делом за тем, как это все устроено, могут быть вам полезны.

Дмитрий Бутрин

Всего метр сказочного богатства

22 ноября 2014

1.

Глухая тоска по будущему действительно изъедает мир, точит его изнутри, травит и давит. Будущего нет как нет, даже помыслить о том, чем бы мы могли заняться в шесть часов вечера после войны, которой нет, но которая грядет, – никоим образом невозможно.

Хорошо украинцам – они выбрали себе из нескольких обычных возвышенных мечт наиболее великую, мечту об украинской европейской гражданской нации, и воздвигают себе республиканское дерево свободы с красной шапкой наверху, как на марках с надписями Correas Cuba в папином старинном альбоме, и будут ходить вокруг него в белых с маками вышиванках, и над ними жаркое хохлацкое солнце будет создавать истому, и будет там на века предперестроечный июль в жаре и зелень. Хорошо донецкому ополченцу – у него есть русский мир, сияющая стерильная пустота там, куда полетит мина из его гранатомета, около которого он колдует на корточках. Смысл этого мира в том, чтобы там было пусто и чисто, как в хирургической операционной, и бестеневые лампы, и последний обморок, и Господь с моросью пота по лбу говорит ассистентам сверху: «Нет, теряем, пожалуй, все», – и все, тут и Русь. Даже у таджика с метлой во дворе есть будущее: он избежит туберкулеза, депортации с ограблением, пьяного московского ножа, вернется домой под Душанбе, и он построит дом, и в этом доме в холодном январе он не замерзнет в старости насмерть, как собака, как мерзли под Душанбе старики еще десять лет назад, когда отключали свет. Чеченец купит себе кондоминиум в Эмиратах, татарин станет в Москве видным инноватором и вообще почти что русским, только лучше, ингуш найдет работу в Магасе, а молдаванин в Барселоне, не говоря уже о благовещенском китайце, который просто вернется домой – не думаете же вы, что они едут в эти комариные топи выращивать помидор на таблицах Менделеева не с горя, а по указанию китайской компартии.

Всем нам в стране этой, в городе этом огромном и несуразном, самом странном городе на Земле, где никогда не угадать, что за пейзаж вон там, за углом, – почти так же тяжело, как и всему коренному населению стран «золотого миллиарда». Это ведь у остальных нет ничего, а у нас? У нас есть в тысячу раз больше того, что нужно, чтобы иметь будущее не чета этим. Но все то, что нужно этим, у нас уже есть или почти есть.

А БОЛЬШЕЕ – ТУТ У НАС РАЗБЕГАЮТСЯ ГЛАЗА: В СУЩНОСТИ, МОЖНО ПОЧТИ ВСЕ, НО НАМ НЕ К ЧЕМУ ПРИЛОЖИТЬ СВОЮ ЖАДНОСТЬ.

И остается одно, паллиативное, временное – понты. Вот трасса А3, по ней в направлении из Москвы в никуда на немыслимой скорости движется белый огромный такой квадратный джип, в котором сидят двое, мужчина и женщина средних лет, и играет обалденная неважная совершенно музыка, аж гусиная кожа по рукам и кожаному белому салону. Женщина молча курит, мужчина внимательно смотрит в навигатор. В навигаторе все, о чем мы говорим друг другу уже не первый год. Впереди Луганск, где просто убьют. На юг Сочи, где можно строить гостиницу у грязного моря или завод по добыванию масла из подсолнечной семечки, но тоже, скорее всего, убьют – или сам кого-нибудь убьешь. На восток нищета и тайга до самой Японии, на севере Хельсинки, что, как уже выяснили, пожив полгода в 2012-м, никак не выход, потому что тогда уж лучше в Америку, то есть на тот свет. Позади, как зимой 1941-го, Москва – считай себя панфиловцем, возвращение немыслимо, отступать некуда, потому что рубль все равно будет 200 или даже 250, что уже и неважно. Вниз – вряд ли там нефть: скорее, глина.

Остается только вверх – но джип, за который еще 15 лет назад мужчина готов был бы перегрызть глотку пятнадцати ровесникам и отказаться от пятнадцати женщин, увы, рожден ездить и летать не может. А выходить из него совершенно не хочется: холодно.

Воистину, богатому сложно вообще куда-нибудь войти. У бедных есть мечта, а нам в Москве вот уже сколько лет приходится рассказывать друг другу фальшивыми словами, как мы бедны, чтобы сделать вид, что мы не утратили лик человеческий и нам есть еще чего хотеть. Долгое время мы пробавлялись тем, что говорили: нет, этот мир несовершенен, потому что в нормальном мире все так или иначе становятся собственниками квартир. Потом мы говорили, что в нормальном мире у людей хватает денег, чтобы вырастить детей. Потом мы хотели города со столиками кафе на тротуарах и шуршания шин велосипеда по опавшей листве. Потом мы хотели увидеть Тибет и загадочные острова в океане. Сейчас мы уже по инерции мечтаем о национальном государстве и относительно честных чиновниках. Мы уже знаем: нам все давали раньше, что мы ни попросим, просто не сразу. Мы также знаем, что это было хорошо, но не совсем то. И мы точно знаем, что все, что мы захотим в будущем, дастся нам, даже и национальное государство, но оно нам по существу не нужно, раз мы так яростно убеждаем себя, что на самом деле оно нам нужно позарез.

НАМ, КОНЕЧНО, СВОЙСТВЕНЕН СТРАХ – ПОЭТОМУ НАМ НУЖНО, ЧТОБЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ.

Но и войну, как мы узнали буквально полгода назад, вполне можно пережить: мы уже смутно осознаем, что даже в армии значительная часть солдат не стреляет, а просто находится где-то там в распоряжении ставки, сидит на сидорах, ждет не пойми чего в строгости. Убивают совсем не всех – что ж говорить о кризисах! Да хоть 300 за доллар: перекрутимся, не впервой, мы уже научились, и дело не в нефти и не в Обаме. Дело в том, что, хотя мы уже не так боимся войны, нам эта война по преимуществу не нужна – войны всегда ведутся за будущее, а мы не понимаем, чего теперь просить.

Ведь просить о бессмертии нам по-прежнему боязно, а все остальное уже неважно. Но давайте поторгуемся не за бессмертие.

2.

Я богаче индийского набоба, богаче графа Орлова, богаче Джобса и Абрамовича, богаче золотой рыбки. Моему богатству изумились бы три века назад все живущие. За то, чтобы быть рядом со мной, резали бы глотки и рыдали бы на коленях – дай.

У меня перед глазами – всего один метр моей книжной полки.

Соборное уложение 1649 г. Мне потребовалось бы несколько недель, чтобы внимательно прочитать в нем все, что меня интересовало последние три года, когда я купил эту книгу.

Английский альбом по китайской буддийской иконографии, куплен впрок в Лондоне несколько лет назад. От полугода до полутора сладостного лишения свободы со справочниками.

Боснийские хроники Иво Андрича. И еще примерно 15 классических текстов югославской прозы, которые следует прочитать. Порядка двух месяцев чтения.

Первый том изданной Институтом Гайдара «Кембриджской экономической истории Европы». И еще 14,7 гигабайт непереведенных исторических серий Кембриджа на жестком диске. Это два года, которые рано или поздно придется тратить, чтобы не было мучительно больно за себя.

Монография о Епифании и Аввакуме. Два года на полке, что нехорошо.

Рассказы для детей Исаака Башевиса Зингера.

«Психология развития человека» Выготского – на перечтение, некоторые книги нуждаются в этом регулярно, как и большинству людей это необходимо.

Третий том практического курса китайской медицины, издание профильного пекинского университета – в основном неважно, но там есть то, о чем нужно подумать.

«Бабье царство» Мишель Маррезе – есть незакрытые и зияющие пробелы в базовых исторических знаниях, а это история России, не какая-нибудь экзотика, стыдно.

Монография по бюрократии Смутного времени. Была одна задумка, в числе прочих десяти тысяч. Неплохая, на три-четыре вечера, которых нет.

«Postwar» Тони Джадта – на другой полке стоит сборник его непрочитанных статей, и вот это уже важно и интересно.