Золотой иероглиф

– А потом, на острове? Скажи честно, кто отвязал и оттолкнул лодку, чтобы я не сумел вернуться в город?

Лена взглянула на меня как на идиота.

– Ты полагаешь, что это произошло так?

– Я не полагаю. Я это знаю. Жаль, что не успел схватить за руку… За руку того, кто позвонил утром в город и что-то сообщил кому надо, и получил потом руководство к действию.

– Да, я звонила. И, если не ошибаюсь, к телефону сразу передо мной ходил Игорь Сорокин. Может, звонил кто-нибудь еще…

– Никто, кроме тебя, в этой компании не знал японского языка. Мотояма не знает русского. С большой натяжкой я допускаю, что у него мог оказаться еще один переводчик, поскольку – повторюсь – Такэути тогда отсутствовал. Но кроме тебя, я не мог заподозрить никого. В том числе и Игоря.

– Но я звонила не Мотояме! – с каким-то отчаянием сказала Лена и я неожиданно увидел слезы в ее глазах.

Поверил ли я? Может быть, частично. Но раз так, то теперь я не знал даже, что и подумать. В любом случае, все мои умозаключения, логичные и понятные, начали понемногу терять «форму». А я продолжал молчать.

– Послушай, – почти с испугом произнесла Лена. – Получается, что ты все это время считал, что я действую против тебя по сговору с японцами?

– А как я еще мог подумать?

– Боже мой, боже мой… – Кирюшина прижала ладони к щекам и несколько раз качнулась на табурете, едва не упав, потому что «Рэттоо-мару» неожиданно завалился на борт сильнее обычного.

– Слушай дальше. В конце этой истории под угрозой оказалась жизнь моего сына. Подобными вещами никто шутить не стал бы. Конечно, в тот раз угрозу могли и сымитировать, но я не рискнул проверять. Что самое интересное, Мотояма знал, сколько копий я снял с документа, и потребовал все, чтобы я никогда не смог их никому предъявить. Возможно, он допускал, что я так и не прочел их, потому что… Ах да, про нас с тобой, если так получается, он не мог знать… Но все равно полагал, что перевести текст для меня будет некому – повторяю, Такэути в то время не было в городе, а среди японистов у меня знакомых нет.

– И ты вообразил, что я, каким-то образом пронюхав о точном количестве копий, побежала докладывать об этом Мотояме? По-моему, у тебя какая-то мания преследования. – В голосе Лены я услышал откровенную горечь. – Таня мне не рассказывала об этих копиях.

– Зато, наверное, докладывала обо всем остальном, что происходило у нас…

– Она мне действительно рассказала про омамори… И потом, уже перед самым моим отъездом, она сообщила мне о том, что написал твой отец…

– Мой отец?

– Да. Я вылетела из Новосибирска позавчера… Значит, письмо пришлодва дня назад. Поскольку на конверте стоял только адрес без указания твоего имени, Татьяна его распечатала… Боже мой, чего только не узнаешь иной раз… И я ведь воображала, что люблю тебя, Андрей. – Последнюю фразу она произнесла с видимым усилием и болью.

Не было в моей жизни ни одного человека, кто удивлял бы меня так, как Лена.

– А теперь я даже и не представляю, что делать. Я не знаю, как мне жить дальше, и все из-за тебя.

– А что я тебе такого сделал?

– Ты? Ты-то как раз и ничего особенного, – снова как-то непонятно заговорила Кирюшина. – А я из-за тебя чуть не сделала ужасную глупость… – Она резко замолчала. – Я очень виновата перед Татьяной. Я извинилась, конечно, за все мои дела… Она слишком хороша для тебя, вот что я могу сказать. Не знаю, зачем ты поехал в Японию, без друзей и не зная языка, поэтому, думаю, назад поедешь скоро, и как только вернешься, тоже попроси у нее прощения. Таня ни в чем не виновата.

Я покачал головой. Я ничего не понимал. Но только сейчас до меня дошло, что Лена заметно нагружена алкоголем.

– А я, наверное, постараюсь остаться там надолго, – вдруг отрешенно заговорила она. – Очень вовремя документы пришли, единственное, в чем мне повезло за последние дни… Замуж за японца выйду, за Хигаси, если он, по крайней мере, не врет мне в своих письмах… Андрей, ну зачем ты вскрыл омамори? Тем более, что он не должен был оказаться у тебя… А, ну да, я же тебе сама и посоветовала его вскрыть… Значит, сама и виновата.

– Кстати, если хочешь знать, именно потому я и еду сейчас в Саппоро… Потому что добрался до заключенного в талисмане секрета.

– Боже мой, если бы ты знал, что написал твой отец… И что потом рассказал мне мой… Ты знаешь, мне потом некоторое время просто жить не хотелось.

– А что же такое?

– Приедешь домой, узнаешь. Я все рассказала Тане. Она теперь все знает, в том числе и то, почему и как омамори оказался у тебя.

Я это знал тоже. И меня больше занимало другое.

– Ладно, Лен. Прости, если я был не прав.

– Да ладно… Можно подумать, мне легче от этого, что ли?

– Только скажи мне одно: как информация о том, что омамори находится у меня, могла дойти до японцев?

– Андрей, пойми меня правильно, я ведь тогда ничего не знала толком… И задала одному из японцев вопрос: кто такой Дзётиин Тамоцу?

– И что же тебе ответили?

– Ничего… Ладно, прости, если тебя чем-то расстроила. Но мне очень плохо сейчас, и от того, что я общаюсь с тобой, лучше не станет…

– Подожди, Лена, один вопрос только. У кого ты об этом спрашивала?

– А у этого… Представителя фирмы «Токида» из побратимской организации. У Сэйго Такэути.

Глава VII

Я возвращался в каюту с самыми серьезными намерениями – пришло время для разговора с «побратимом». Не могу сказать, что я поверил Ленке, которую еще недавно считал виновницей всех моих злоключений, но Такэути я теперь доверял меньше. Ведь если Кирюшина все же не врет, или врет в малой степени, то вполне вероятно, что Такэути просто мелко двурушничает, преследуя неведомые мне цели.

Подобная гипотеза отнюдь не объясняла всего, в частности, того, каким боком Сэйго мог оказаться причастным к вымогательству, раз он находился тогда в воздухе (а с нашими порядками на воздушном флоте надо очень хорошо постараться, чтобы сымитировать прилет из того места, где ты не был), плюс он в таком случае не мог тогда знать о количестве снятых мной копий. Крылась где-то определенная неувязочка.

Дверь в каюту была плотно закрыта, но не на замок: вообще на судах определенных типов во всем мире не разрешается запирать двери кают изнутри на случай бедственных ситуаций, и поэтому я открыл ее без особых помех. И как только оказался внутри, то увидел весьма скверную картину: два типа душили Такэути на полу рядом с койкой. Один из них, всей своей тяжестью сидел на ногах у Сэйго, оттягивая ему руки назад, так, что мой компаньон изогнулся в нелепой позе аллегорической фигуры, подобной тем, какие устанавливались в прежние времена на форштевне судна. Другой, со зверским выражением лица, тянул в разные стороны скрученный жгутом кусок материи, обмотанный вокруг шеи Такэути. По-моему, это делали его соотечественники, но сейчас было не до того, чтобы определять их гражданство. Так же как и думать о степени доверия к компаньону.

Газовик я провез вполне легально, вписав его в таможенную декларацию. Меня предупредили о том, что могут возникнуть проблемы на японском берегу, но я только пожал плечами: если возникнут, будем решать…

Я выдернул «вальтер» из внутреннего кармана куртки, с которым, словно предчувствуя могущие возникнуть ситуации, не расставался, и, лихорадочно вспоминая, что и как надо делать, произвел выстрел прямо в направлении всех троих.

Сделав бабах, я сразу же выскочил из каюты и захлопнул дверь. Изнутри доносились невозможные для человеческих глоток звуки; ничего, Серега, потерпишь, это все-таки лучше, чем навсегда лишиться дыхания…

Через секунду мощный рывок двери внутрь заставил меня выпустить ручку. Один из душителей, держась левой рукой за глаза и хрипло рыча, пытался как можно скорее покинуть каюту. Я врезал ему дважды в подреберье, затем, когда он окончательно согнулся – в основание черепа. Тот рухнул поперек комингса[7 - Комингс – высокий порог в проеме двери или люка на судне.].

Но в этот момент у меня стало ужасно резать глаза и драть в носоглотке: все-таки не зря предупреждают, что палить из газовиков в закрытых помещениях может быть чревато и для самих стреляющих.

Я отбежал в сторону, чихая и кашляя; газовое облако достало меня, но лишь своей периферийной частью. Зато пока оно не рассеется, в каюте делать ничего нельзя.

Следующим оттуда выполз Сэйго. Я вздохнул облегченно – значит, с ним все в порядке.

Мой выстрел привлек внимание: из соседних кают стали высовываться любопытные, в основном, японские, физиономии, и не прошло и трех минут, как по трапу загремели быстрые шаги. В коридоре появились три человека в морской форме, при этом один из них был вооружен пистолетом и, надо думать, отнюдь не газовым пугачом.

– Throw down the weapon! – прорычал он, целясь в меня. Его глаза, и без того узкие от рождения, превратились в смотровые щели танка.

А если я вообще ничего не понимаю по-английски? Японец, видимо, не мог представить себе, что кто-то, пустившись в международное путешествие, может не знать языка международного общения. Но я сразу все понял и уронил газовик на палубу.