Свидетели БРТН

Попытались улизнуть и двое здоровенных лбов в серой униформе, с надписью на спине «Охрана», но их притормозил омоновец.

– Куда? – с презрением спросил он и для острастки пошевелил коротеньким автоматом.

Парни с нутряным охом остановились. Блондинка начала заваливаться спиной на «мерседес» и сползать на землю, стукаясь по гладким выпуклостям миленькой головкой, путая длинные распущенные волосы. Замерла, усевшись у заднего колеса, привалившись хрупкими голыми плечами к блестяще белому колесному диску.

– Фу ты! – недовольно буркнул сержант и жестко прикрикнул парням:

– Один в кабак, за аптечкой – живо!

И дождавшись, пока ботинки сорок пятого размера загрохотали по влажной парковке, кивнул второму:

– Докладывай.

– Да нечего, – дернул тот бугристыми предплечьями, – услышали визг, прибежали, вон, – он ткнул пальцем, – мужик лежит, баба орет.

Полицейский в берете присел рядом с девушкой, легонько пошлепал по щекам, пачкая автоматной смазкой и жиром с бутерброда, блондинка чаще задышала, раскрыла длинные густые ресницы.

– Ну, вот, – удовлетворенно сказал омоновец, – одна очнулась, счас второго поглядим.

Он встал, подошел к лежащему, слегка пнул в бок ботинком.

– Вы не имеете права, – слабо прошелестела девушка, – вас накажут, это сын Иванова.

У крепыша напряглась спина, он отдернул ногу, готовую вторично, более чувствительно ударить по телу. Молодой мужчина закрыл глаза, туловище расслабилось, руки, подергиваясь, шелестя рукавами поблескивающего костюма за несколько тысяч долларов, вернулись в естественное, не вывернутое состояние.

– Пощупай пульс, – приказал сержант, внимательно наблюдавший за происходящим.

Омоновец нехотя наклонился и прижал три пальца к шее лежащего, подержал с минуту, выпрямился, повернулся, потер подбородок, громыхнув застежкой ремня:

– Похоже, надо бригаду вызывать, парень-то откинулся.

– Вот и хорошо, – невпопад ответил сержант, быстренько поднес поближе микрофон рации, болтавшийся у плеча, и торопливо забубнил:

– Первый, первый, я одиннадцатый, у меня труп на территории «Вегаса», нужна следственная бригада.

От сияющего развлекательного комплекса, похожего на игрушечный средневековый замок какого-нибудь дракулы, продолжавшего греметь ламбадой, мигать разноцветными стробоскопами, бежал охранник, держа на далеко вытянутых мускулистых руках маленькую беленькую коробочку с красным крестиком сбоку.

Крепкий порыв ветра снес с верхушек деревьев пожелтелую и красноватую полувысохшую листву и густо засыпал стоящих внизу людей, промелькнул промеж колес «мерседеса», взвинтив пахучее крошево древесных остатков, закружился под ногами, заставил вздрогнуть от озноба девушку, которая торопливо поднялась с похолодевшего враз дорожного покрытия, и широким фронтом вернулся обратно в лес. Верхушки деревьев закачались, зашуршали. Сержанту показалось, что между стволов мелькнула бесформенная фигура, но, поскольку двигаться было лень, он сразу же решил, что ему показалось, и никогда больше не вспоминал об этой тени.

Послышался надсадный вой сирены, на дороге замаячила проблесковыми сигналами «газель». А ветер вернулся назад, плотно прижался к земной поверхности и постепенно стал заполнять все пространство, вскрывая психической атакой городские кварталы, заставляя пугаться младенцев и бездомных собак, срывая афиши и объявления, грохоча полусмятыми пластиковыми стаканами, перекатывая пустые стеклянные бутылки, ожесточенно толкаясь в закрытые и с удовольствием бренча распахнутыми подъездными дверями многоэтажных домов.

4.

Мазик поднялся с топчана, – обустроенного в углу раздевалки, прикрытого небольшой китайской ширмой с яркими разноцветными павлинами и розами на шелковом засаленном полотне, – услышав приглушенное вздрагивание массивных входных врат в храм Мельпомены, как вычурно выражался главный режиссер театра. Хотя по поводу храма он был отчасти и прав: театр для детей и молодежи размещался в бывшем духовном училище, до революции 1917 года готовившего будущих священников и имевшего в том месте, где сейчас главная сцена, небольшую домовую церковь со всеми приличествующими этому учреждению сакральными атрибутами.

Как человек, всегда стремящийся показать начальству, что он постоянно боеготовый и полностью работоспособный, Мазик спал одетым в рабочую униформу театрального сторожа, состоящую из мятых синих дешевых джинсов, оранжевой футболки с профилем непонятной из-за затертости, куклы с длинным тонким носом, и темной спецовки с флюоресцирующими полосами на плечах, вероятно, спертой из ремонтного цеха какого-то местного крупного предприятия.

Посмотрев на ржавый будильник с аляповатым гербом СССР, студент четвертого курса Ярославского театрального института убедился, что не проспал появления первого трудящегося – гардеробщицы и по совместительству уборщицы тети Маши, облегченно вздохнул и повозил рукой под спальным ложем, нащупывая большой китайский фонарик. Казенный экземпляр с фиолетовым инвентаризационным номером нашелся быстро, там же, где и стоптанные, без задников, домашние тапочки, наверняка принесенные кем-то из постоянных театральных деятелей специально сторожу.

Мазик вышел из гардеробной, но к входным дверям не пошел, ему больше нравился зрительный зал, а там, конечно, сцена. Туда он и повернул.

Луч света подпрыгивал среди потасканных бархатных кресел, отсвечивая лоснящимися потертостями, поднимая с зашарканных паркетин колечками пыль. Пахло застарелыми мужскими носками, и все время хотелось оглянуться, но студент понимал, что это возможно только в одном случае, когда он взойдет на подмостки, и сдерживал жалкое вожделение.

Поднявшись с левой стороны, он сразу же направился за старенькие лохматые кулисы, схватил деревянный стул с перевязанными проволокой ножками, стоявший возле лебедки, и потащил к центру.

Поставив и пошатав из стороны в сторону, дабы убедиться в прочности положения, осторожненько взгромоздился на коричневую дерматиновую седушку ногами, аккуратненько выпрямился во весь свой ставосьмидесятисантиметровый рост и пошарил замысловатыми световыми восьмерками по зрительному залу.

Публики не было. Тогда Мазик направил луч себе в лицо и заорал что есть мочи, свободную ладонь приставив большим пальцем к носу, а остальными издевательски трепыхая. Он был счастлив – главный режиссер, измученный многолетними мольбами студента о самостоятельной работе, разрешил Мазику со товарищи поставить для детей школьного возраста пьесу по мотивам сказки «Золотой ключик».

Истекло десять минут абсолютного блаженства.

Где-то в глубине здания послышался пулеметный треск будильника, известившего о наступлении семи часов утра, бубухнула входная дверь, и сторож, опасливо поглядывая вниз, спустился с шатких небес на затертые доски сцены. Щелкнул выключатель, под высоким потолком неярко зажглись многочисленные запыленные лампочки давнишней хрустальной люстры, и в зал вошла уборщица, уже переодетая в синий, с пятнами белой краски халат.

Тетя Маша болезненно улыбалась и на ходу натягивала на руки длинные желтые резиновые перчатки с пятнами неизвестного происхождения.

– А-а, Мазик, – полуутвердительно, полувопросительно произнесла женщина, – репетируешь.

– Доброе утро, – неуверенно ответил студент, пояснил: – Семен Иванович разрешил поставить сказку – вот думаю над главными героями.

– Это хорошо, – покивала головой уборщица, продвигаясь к сцене, поднимаясь на подмостки и заворачивая за кулисы. – Делом займешься, а то держат тебя в черном теле, не дают развернуться.

Мазик обрадованно улыбнулся в спину женщины и, слегка важничая, погромче сказал:

– Классику буду ставить, «Золотой ключик», пьесу для детей.

– А кого ж конкретно, – вроде как заинтересовалась и даже обернулась уборщица, – итальянца или же Алексея Толстого?

– Хым, – крякнул несколько смущенный Мазик, – а разве итальянцы тоже что-то писали о золотом ключике?

– А как же? – тетя Маша наконец-то вытащила большое красное пластмассовое ведро из большой кучи старых канатов, тряпок, каких-то железок и, разогнувшись, прямо посмотрела на сторожа. – Наш написал «Золотой ключик», а импортный – «Приключения Пиноккио», но итальянец был первым, а советский – адаптированный.

– Подо что адаптированный? – растерянно и глуповато спросил сторож.

Уборщица замедлила движение к выходу, уже насмешливо поинтересовалась:

– А ты, вообще, читал сказку-то?

– Я кино в детстве смотрел несколько раз, – грустно сообщил Мазик.

– Оно-то и заметно, – слегка ехидничая, бросила тетя Маша. – Ты бы в библиотеку сходил, книжку и того, и другого взял, почитал и выбрал бы, что тебе больше всего подходит.

– Нет, – студент пошел следом, оставив стул посередине сцены, – не могу читать, голова болит, кричать начинаю, а потом сознание теряю.

Они замолчали. Уборщица распахнула дверь, сторож выключил электричество. Тетя Маша вздохнула, на повороте в санузел приостановилась, еще тяжелее вздохнула:

– Прости меня…

Мазик сразу перебил: