Белая фабрика

Йосеф. То есть вы не намерены ему возражать, пан Едрашевский?

Соболевский. Да, распустили вы их, пан Едрашевский. Оглянуться не успеете, как контора будет называться «Кауфман и партнеры». Попомните мое слово!

Едрашевский. Кауфман! Не говоря о том, что вы притащили сюда семью без разрешения, вы… Хватит!

Йосеф. Это дикость. Дикость и позор. Пойдемте, мальчики. Я не намерен тут больше работать, пан Едрашевский. Спасибо за все.

4

Квартира Кауфманов. Обстановка тут небогатая. Кровать та же самая, что и в Бруклине, но прочая мебель – совершенное старье. Комната загромождена: в ней помещается и супружеское ложе Йосефа и Ривки Кауфманов, и двухъярусная кровать их детей Вольфа и Германа, и койка, на которой лежит Старый Йехезкель – парализованный отец Ривки. Часть комнаты отделена занавеской – за ней кухня.

Ривка – молодая и очень миловидная – готовит еду. Йосеф, расстроенный, расхаживает по кухне. Детей в комнате нет.

Йосеф. При детях! При детях, понимаешь? Конечно, я не выдержал! Мы им тут рассказываем о том, что все люди равны, а этот гад…

Ривка обвивает его руками и целует.

Ривка. Ты все сделал правильно, Йосеф.

Йосеф. На самом деле я хотел врезать ему как следует, этой мрази самодовольной!

Ривка. Ну и чему бы ты научил мальчиков?

Йосеф. Именно это меня и сдержало.

Старый Йехезкель. Ох, ну ты и вояка! А ты что, и вправду думал, что они тебя там всерьез воспринимают, в твоей конторе? Еврей-законник, слыхали? Это ж цирковой курьез вроде медведя на велосипеде!

Ривка. Папа, перестань…

Старый Йехезкель. Дети, дети… Не могу с вас. Поляки есть поляки. А погромы как вас ничему не научили?

Йосеф. Ничего, при немцах такого не будет. Немцы, по крайней мере, чтут закон. Немцы, что ни говори, великая нация. И поляков они приструнят.

Ривка сгребает что-то со сковороды, берет тарелку со снедью, подходит к кровати, на которой лежит Старый Йехезкель.

Ривка. Поешь, пап. Яичница с ветчиной.

Старый Йехезкель. Тяжеловато для меня, доча. Я бы лучше творожку.

Ривка. Я схожу за творогом попозже. А пока это съешь.

Старый Йехезкель. Кабы ноги ходили, я бы и сам сходил. А так… Одна обуза вам.

Йосеф. Папаша, хватит кокетничать, я вас прошу!

Старый Йехезкель хватается за особое кольцо на ремне, висящее над его кроватью, подтягивается на нем, садится с кряхтением повыше. Берет из рук у Ривки тарелку, принимается скрести ее вилкой.

Ривка. Я вот что думаю, Йосеф… А стоит ли тут вообще теперь сидеть, в Лодзи?

Старый Йехезкель. Куда это ты опять намылилась? Неужто опять в свой Парыж?

Ривка. Ну а что тут такого?

Старый Йехезкель. Да ничего. Больно вы французам нужны. Чем ты их собралась удивить, своим шитьем? Вы и на французском-то ни бельмеса!

Ривка. Если и открывать где-то новое ателье, то уж в столице моды!

Старый Йехезкель. А я считаю так: где родился, там и пригодился.

Тут дверь хлопает, вбегают взбудораженные Вольф и Герман.

Вольф. Там пожар!

Герман. Большая синагога горит!

Старый Йехезкель. Как горит? Беда какая!

Йосеф вскакивает, бросается к окну, выглядывает наружу. Из окна внутрь просачивается дым пожарища, долетает набат.

Старый Йехезкель. Тушить надо! Что сидите? Чертовы поляки, подожгли все же!

Ривка. Я пойду!

Йосеф. Останься! Я пойду. Останься с детьми!

5

Площадь перед Большой синагогой. Тут стоят директор сиротского приюта Хаим Румковский, женщина по имени Иппе и некий мужчина, к ним присоединяется Йосеф. Собравшиеся глядят на полыхающую синагогу, которая остается где-то за сценой. Йосеф хочет броситься дальше, но Румковский хватает его за рукав.

Йосеф. Что вы тут торчите?! Почему никто не тушит пожар?!

Румковский. Стой. Не вздумай!

Йосеф. Почему?! Откуда огонь? Поляки подожгли?

Румковский. Немцы. Немецкие солдаты. Вон, оцепляют ее. Узнаешь форму? Не суйся туда, пристрелят, и все тут.

Йосеф. Как? Не может быть, чтобы немцы! Зачем им жечь нашу синагогу?!

Румковский. Слишком маячит.

Йосеф. Я бы понял, если поляки… Но немцы… немцы… Как они могли?

Иппе начинает рыдать. На сцену поднимается эсэсовец Герберт Ланге, вслед за ним шагает Вильгельм Коппе в форме старшего офицера. Ланге направляет автомат на сгрудившихся зевак, те пятятся назад.

Коппе (к Ланге). Кого тут нам прочат в еврейские старейшины, Ланге?

Ланге. Вон тот вот, в очках, герр группенфюрер. Директор местного сиротского приюта. Его фамилия (смотрит в бумаги) Румковский. Герр Бибов рекомендовал его как очень способного. И покладистого.