Записки уездного учителя П. Г. Карудо

– Умоляю, только не отвечайте, – шепнул мне Алексей Иванович. – Иначе он никогда не кончит.

– Никаких особенных убеждений у меня нет, – сказал я, что было чистой правдой.

– Ах, вот оно как! – взвился было Степан Кириллович, но тут же и осекся, поскольку, видимо, ожидал услышать от меня другой ответ, а может, уже и дал его сам себе в собственной фантазии. Теперь он решительно растерялся, почесал грудь, ворот рубашки его был расстегнут. Сначала я подумал, что это для того, чтобы подчеркнуть вольнодумие, но, приглядевшись, увидел, что просто-напросто часть пуговиц на рубашке Степана Кирилловича отсутствует. – Ну, как бы там ни было… Впрочем, не надейтесь привить свои вредные взгляды учащимся. О! Я разглядел эти сердца! Это пламень! И они пойдут за мной, когда я… Впрочем, уже и сделалось кой-чего. О чем вы, конечно, знаете…

– Степан Кириллович! Сейчас не время для подобных речей, – прервал его Алексей Иванович с очевидным волнением. – Прошу вас сдать ключи и освободить кабинет.

– Не время, говорите вы?! – голос Степана Кирилловича снова возвысился, однако казалось, что он сейчас заснет, так он внезапно обмяк на своем (то есть, в сущности, на моем уже) стуле. – А когда, позвольте спросить…

– Ну, ладно, Степка, – выступил наконец вперед Федор Федорыч. – Кончилась комедь, кончай ломаться. Ключи на стол и топай.

– Ах, вот оно что? Вот, значит, методы… Ну, ничего…, – несмотря на сопротивление в речах, Степан Кириллович послушно искал ключи в карманах собственных брюк. Неизвестно, сколько бы это могло продолжаться, если бы Федор Федорыч наконец не вышел из себя. Он схватил одной рукой Степана Кирилловича за шиворот и поднял как тряпичную куклу, свободной рукой он в один момент вытащил ключи на маленьком стальном колечке и положил их на стол.

– Что ж, позвольте хоть откланяться благородным манером, – проговорил вдруг Степан Кириллович, подняв на нас свое, как будто обрызганное грязью, лицо и все еще стоя на цыпочках, поскольку Федор Федорыч и не думал его отпускать. – Пусть мы и по разные стороны баррикад…

Договорить он не успел, Федор молча и сурово вытащил его из кабинета.

– Федор Федорыч, держите себя в руках! – крикнул из кабинета Алексей Иванович.

– Петр Григорьевич, – обратился он ко мне. – Мне жаль, что вы стали свидетелем всей этой сцены, однако мне не хотелось бы, чтобы вы выносили какие-либо суждения только лишь исходя из увиденного.

– И в мыслях не было, – ответил я. – А что, он и впрямь из "потрясателей основ"? Что он там кричал про "уже сделанное"?

Алексей Иванович досадливо махнул рукой:

– Да на оружейном заводе нашем кто-то разбросал прокламации революционного содержания. Об этом уж весь город знает, а этот, как сорока, несет да приукрашивает… Впрочем, довольно об этом. Вы пока обустраивайтесь, а потом заходите ко мне, получите списки учащихся, и насчет вашей квартиры потолкуем.

Обустраивать мне было нечего, но для приличия я некоторое время посидел в отбитом у якобинца кабинете.

Глава 4. Выход в свет. Непоседливые гимназисты

В кабинете Алексея Ивановича я получил требуемые списки и адрес своей новой квартиры.

Как я вскорости узнал, мне предстояло жить в двух чистых и светлых комнатах, нанимаемых в доме одной чрезвычайно старой, почти ветхой солдатской вдовы. Хотя жилище мое располагалось далековато от места службы, почти уже на окраине, в рабочей слободе, комнатами я остался вполне доволен. Да и с хозяйкой, по-видимому, никаких сложностей не предвиделось, порой ее даже сложно было заметить.

Не успел я толком разложить вещи, как в дверь уже постучал Федор Кузьмич.

– Ну-с, позвольте поздравить с новосельицем! – воскликнул он, звонко хлопнув в ладоши. – Но вы, я вижу, еще не готовы?

– Да разве уже вечер? – удивился я.

– Помилуйте, шестой час! Уже давно пора нам ехать.

– Но позвольте мне, по крайней мере, переменить платье.

– Ну, бросьте, Петр Григорьевич! У нас ведь все запросто. К тому же воскресный вечер у Видясовых – дело обыденное.

Через несколько минут мы уже ехали в бричке по темнеющим городским улицам.

– Дом, в который мы едем, – говорил по дороге Федор Кузьмич. – принадлежит чете Видясовых – Осипу Петровичу и Марфе Никитичне. Он – милейший старичок, бывший предводитель местного дворянства, однако вот уже два года как сложил с себя полномочия, говорит, хлопотно стало. В общем, доживает свой век в благоденствии, устраивает вот эти вечера для старых знакомых. Супруга его – просто божий одуванчик, несколько религиозна в последние годы, так что будьте осторожны по части смелых идей. Остальных увидите сами. Вероятно, Петр Григорьевич, мне придется вас покинуть в какой-то момент, вы уж не сочтите за пренебрежение, но я ведь, если помните, обещал Тимофею приглядеть за его отпрысками.

– Да, расскажите же мне наконец о них, – просил я. – Что это за необычайные детки, за которыми постоянно нужен глаз?

Федор Кузьмич хитро улыбнулся, запустил руку за пазуху и извлек из внутреннего кармана сюртука плоскую фляжку. Сделав глоток, Федор Кузьмич снова улыбнулся:

– Расскажу, пожалуй, один прошлогодний случай, там, глядишь, сами все и поймете. Этот Иван – необычайный фантазер. И вот, вообразите, взбрело ему в голову убежать в Африку! Однажды утром собрал он свой ранец и отправился якобы в гимназию, а на деле подкараулил почтовую карету, вспрыгнул на заднюю площадку и покатил прямиком в Новгород. И если б это все в одиночку было сделано, то еще полбеды. Но ведь он и сестрицу свою Татьяну за собой сманил. Впрочем, это только говорится – "сманил". Еще толком и неизвестно, кому идея-то принадлежала.

Хватились-то их быстро. Отец в тот день со службы отпросился, занемог, а может, сердце почуяло, бог весть. И вот заглянул он в детскую, смотрит – ящик комода неплотно закрыт, отодвинул его, а там учебники да тетради свалены. С чем же Иван да Татьяна в гимназию отправились? С утреца ранцы-то полные у них? Словом, кинулись искать, а никто не видел. Долго носились, вся полиция на ногах стояла. А Иван-то что придумал! Запас он большой кусок брезента и, когда они на почтовую-то вспрыгнули, этим брезентом себя и сестру укрыл. Так они незамеченными из города выскользнули. А как уж они из Новгорода в Петербург перебрались, того и сейчас никто не знает. Иван молчит об этом как рыба. Я уж думаю, не натворил ли он чего совсем безобразного, чтобы денег-то на билет добыть.

Словом, долго сыскать не могли, недели две, не меньше. Тимофей, бедняга, уж и поминальную хотел заказывать, а тут из Петербурга телеграмма приходит из полицейского управления, мол, нашлись такие-то, просим явиться и забрать. Вообразите, где их изловили: в зоологическом саду! Сторожа заметили, что некоторые животные недополучают пищи, да и кое-каких водоплавающих птиц недосчитались. Тимофею-то пришлось еще потом и штраф выплачивать, за исчезнувших птичек-с.

В общем, стали приглядываться и скоро обнаружили наших беглецов. Несколько дней кряду жили они в специальной конюшне, где антилопы гну стоят. Так представьте, что они еще и даваться не хотели, пытались бежать. Ивану так вообще это чуть жизни не стоило! Сбегая от сторожей, он не глядя перемахнул забор и очутился в вольере с нильским аллигатором! Слава богу, дни стояли прохладные и рептилия была несколько сонная, а так бог весть чем бы кончилось!

Федор Кузьмич снова приложился к фляжке.

– Действительно, впечатляет! – сказал я. Мне даже как будто припомнилась читанная мною в прошлом году газетная статья в "Слухах" о том, как крокодил в зоологическом саду чуть не проглотил какого-то чумазого мальчишку.

– Не то слово! Ему бы на войне геройствовать. А что с эдаким в мирное время делать прикажете? Отец-то его пуще всего боится, чтобы он в революцию не ударился, – понизив голос, проговорил Федор Кузьмич. – Сейчас ведь, знаете, новое веяние. Марксизм в расцвете. А сказать по совести, таким, как Иван с Татьяной, поджег учинить или еще там чего-нибудь – это ведь сущие пустяки, забава. Вот и смотрим за ними всем городом. О, да мы на месте!

Наша бричка подкатила к особняку в два этажа и остановилась у подъезда. Федор Кузьмич необыкновенно ловко соскочил со своего места, он был разгорячен и деятелен.

– Прошу вас, Петр Григорьевич, не конфузьтесь, у нас тут все совершенно запросто! – наставлял меня Федор Кузьмич, когда мы взбирались по деревянному крыльцу.

Беда заключалась в том, что мне непросто было выполнить его наставления, поскольку в общество я попал впервые в жизни и чувствовал себя немножко Наташей Ростовой во время ее первого бала, только что никакого восторга не испытывал.

В прихожей нас встретил лакей, опрятный, но с несколько подловатым лицом. Он принял у нас пальто и проводил в гостиную. Это была большая комната, обставленная, что называется, с провинциальным шиком. Стены были оклеены полосатыми обоями с золотыми вензелями, напротив входа висел громадный гобелен, изображавшей конных охотников в красных сюртуках и черных кепи, окруживших лису. На другой стене висело зеркало также изрядных размеров и в резной деревянной раме, под зеркалом стоял диван с шелковой обивкой. Рядом с диваном был небольшой журнальный столик. Во всех четырех углах гостиной стояли мягкие кресла на изогнутых ножках и со вздымающимися волнами подлокотниками. То там, то здесь вдоль стен стояли стулья, которые каждый желающий мог придвинуть куда ему вздумается, что, очевидно, должно было свидетельствовать о демократических взглядах хозяев. Однако не мне осуждать вкусы нашего провинциального дворянства. Более того, скажу прямо, что гостиная мне даже понравилась. Одно лишь меня сразу смутило: в комнате было чрезвычайно жарко, не по погоде натоплено. Мне сделалось немного душно, и сразу же дал о себе знать кашель, который, к слову сказать, не беспокоил меня уже вторые сутки.

В гостиной к нам сразу подошел хозяин – Осип Петрович Видясов, маленький, сухой как корешок старик с небольшой седенькой головкой и мышиным лицом, одетый во фрак и невероятно блестящие туфли.

– Вот, Осип Петрович, позвольте вам рекомендовать, – немного торжественно произнес Федор Кузьмич, пожимая руку хозяину. – Петр Григорьевич Карудо. Замечательный молодой человек, прибыл к нам на место безвременно ушедшего Павла Ивановича (так звали моего предшественника, того, что был еще до Степана Кирилловича).

Я был несколько смущен этим "замечательным молодым человеком". Однако Осип Петрович как будто пропустил это мимо ушей, он деликатно потупил взор и сочувственно покачал головой при словах о Павле Ивановиче.

– А вы к нам откуда прибыли? – спросил меня Осип Петрович, после непродолжительной паузы.

– Из Петербурга, только что окончил курс.

– Марфа Никитична! – оборотился он вдруг к старушке в черненьком вечернем платье. – Сделайте милость, подойдите сюда. Хочу вас познакомить.

Осип Петрович представил меня жене своей. Марфа Никитична расспрашивала о последних столичных новостях, особенно что касается театральных премьер. И хотя я был не слишком искушен в делах Мельпомены, мы втроем довольно приятно поговорили. Втроем, потому что Федор Кузьмич вдруг откланялся и побежал с кем-то еще здороваться. Марфа Никитична познакомила меня со своими подругами – в основном дамами пожилыми и степенными. В этом отношении в сегодняшнем обществе был явный перекос, в том смысле, что ни моих ровесников, ни даже кого-то около не наблюдалось.

Марфа Петровна объяснила, что их дочь Сашенька гостит в Москве у какой-то тетки, вот они и не стали созывать молодежь. Впрочем, я и тому был рад. Даже просто что обстановка была простая и непринужденная. Вообще, я чрезвычайно радовался, как счастливо все у меня складывается на новом месте. Сам город теперь ничуть не пугал меня. Я даже стал склоняться к мнению, что все эти разговоры о грязи и узости провинциальной жизни – не более чем наговоры столичных снобов. Наоборот, я не уставал радоваться чистоте улиц и помещений, да и люди были как будто приветливые. Все складывалось просто замечательно, вот только этот кашель!

– Позвольте мне похитить этого молодого человека, – вдруг вырос у меня за спиной Федор Кузьмич, в то время как я разговаривал с подругами Марфы Никитичны.

– Конечно-конечно, – защебетали старушки. – Разве можно нам его задерживать. Молодежь должна развлекаться. А с нами какое веселье? Петр Григорьевич, мы чрезвычайно рады знакомству.

Я поклонился дамам и отошел вместе с Федором Кузьмичом.