Трилогия пути

Река, торопя подсказку, изогнула длинный перекат. Между передними байдарками был небольшой просвет, – и Белов обозначил туда атаку. Купцов закрылся, и Лозинский тоже прирезал угол, при этом они слегка помешали друг другу. Тотчас Белов переложился и ушёл резко в сторону, по дуге заводя в узкую струю, прорезающую перекат. Зуев взвинтил, а соперники, слишком плотные меж собой, замешкались. Пока он боролись за позицию, Белов оказался первым, протиснувшись перед самым носом купцовской двойки, которую с другого бока тут же накрыл Лозинский. Купцов уступил, но в самом перекате шёл почти в касание. На изливе сражающиеся экипажи отставали метров на двадцать.

– Разделяй и властвуй, – оценил Зуев. – Но ведь они сейчас объединятся против нас?

– Это мы ещё будем посмотреть, – оглянулся Белов.

На плёсе, давшемся после быстрины довольно тяжело, их не догнали, а потом река начала подсовывать шиверочки и перекаты. Они были несложные, но в одиночку проход получался экономнее, и преимущество кусочками прибывало. Сзади, похоже, так и рубились между собой, и Белов перестал оборачиваться, спиною чувствуя дистанцию.

– Дёминых бы разом достать, – хрипло попросил он, когда близнецы очередной раз показались в глубине перспективы, подрожали виноградинкой и завалились за поворот.

– Ну, так и достанем, куда они денутся, – пообещал Зуев.

Радуясь, он раззудил было в полную силу, но вскоре почувствовал, что перегребает Белова. Тот, хорошо держа отрезками, особенно при обгоне, в сплошной работе всё-таки уступал. В буквальном ощущении было – что часть усилия, вместо гнать лодку вперёд, отваливается на корму, загружая Белова, вынужденного частить и пробиваться. В такие минуты Зуев слегка терялся от бесполезного запаса. Он чуть сбавил. Всё равно, на прямых они превосходили Дёминых; но после каждой завязки разница возвращалась.

В какой-то момент между байдарками осталось метров сто извилистого переката. Братья просквозили его, а Белов взял паузу на входе и потом, разбираясь в ветвлениях, из мозаики виртуозных кусочков скорости не сложил. Дёмины опять отдалились. Они шли очень скупо и точно, почти без брызг. Тёмноволосые, ладные и неразличимые, – в них мнилось что-то китайское. Раз за разом они легко уходили на перекатах, беззаботно подпуская гладью. Но то была назад обращённая беззаботность. Вперёд – Белов угадывал, словно видел в их чёрных, как замочная скважина, глазах – устремлялась лихая хищность.

8

Погоня продолжалась сутки. Ночь исполнилась автоматически, не извлекая души из трепета. Движилось всякую секунду, обрезая омертвевшую ткань посторонних мыслей. В ноздрях стоял щекотливо-алчный аромат воды, от которого некуда было деться, а только – спешить за ним. Близость соперников не дозволяла расслабления, протянутая по стрежени голым нервом. В то же время вещественная действительность, вплоть до собственных рук, казалась отдалена и только снилась. Диалоги были пересыпаны колкою злостью.

Мало, что Дёмины постоянно убегали, ещё и сзади никак не хотели отставать. Заканчивая длинную прямую, которою река текла по дну сужающегося каньона, Белов встал и, приложив ладонь козырьком, с удивлением увидел, что за ним далёкой россыпью следуют сразу три лодки. А у него заново заболели плечи, боль ещё не взыграла, но тяжело накапливалась, и всё чаще приходилось пропускать такт, откидывая локти за спину.

Зуев работал машиной, и по спине нельзя было понять, насколько он устал, только рыжая майка раскраснелась потом.

Так могло бы длиться долго: погоня вроде бы уже застыла злокачественной стабильностью; но Дёмины, в свою очередь, нагнали первый экипаж. И всё затормозилось.

Пройдя цепочкою перекатов, гонщики вылетели на долговодье. Завидев так близко обоих лидеров, Зуев взбурлил, но Белов вдруг вовсе перестал грести. Этот-то кусок и так был в кармане. Суть заключалась в другом.

Зуев наклонился и по локоть сунул обе руки в воду. Потом с шумом, внушая маске кожи облегчение, умылся.

Река гудела, предчувствуя страдание. Шов каньона почти сросся. Стеною надвигался порог, поверху которого в пенке облачков скользил свинцово-серебряный замок. Под ним, в спрятанной от глаз глубине, надрывно выло.

Дёмины медленно двигались под левым берегом. Микипорис с Кравченко, наоборот, заходили вправо в какие-то сомнительные эволюции. Они поменялись местами, и теперь из-за спины двухметрового Кравченко широкоплечий, но приземистый Микипорис с будто негнущейся шеей на каждый гребок выкачивал туловище, – и лодка чуть рыскала. Впрочем, они тоже утишали.

В этом месте река в короткой бушующей горловине сужалась вдесятеро и пятиметровым потоком огибала отвесный скальный массив левого берега. Справа берег был положе и весь рассыпан валунами самых удивительных подобий и изрезов. Иные были обточены докругла, будто гигантские мячи, другие, извиваясь дельфинами, тянули туповатые губы к недосягаемо-близкой воде, а истуканы, монолиты которых достигали многоэтажных сравнений, со скоростью фантазии оборотнями чередовали обличья, устраивая боковому вниманию летящих мимо гребцов вычурно-мёртвый спектакль.

Выходной коридор, чем ближе, казался геометрически правильным и вовсе не страшным. Синий крест, стоящий на карте, в принципе, требовал просмотра, но, по длине порога, это могло бы отнять и полчаса. С другой стороны, достаточно вынырнуть какому-нибудь зубцу – и это был бы уже чёрный крест.

Белов, отдыхая, ощущал, что руки его не расслаблены, а покрыты мелкой отвратительной дрожью. Это была реакция усталости, опустошающая внутреннее спокойствие, но не с примесью ли страха… Он глубоко подышал, стараясь сбросить дрожь, и решил, что ни за что не пойдёт в порог первым. Что-то там таилось, что знали братья, – иначе о чём же была эта игра?

Передние почти остановились. Судя по раскладу, эти две лодки всю гонку держались где-то рядом, и между ними сложилось что-то витиеватое и прочное. Задний из Дёминых мельком глянул назад, кивнул привет и осторожно двинул веслом. Микипорис сбоку подбирался к горловине порога. Белов шуршащей лентой предположения развалил плотно смотанные минувшие дни. Возможно, на такой переменчивой, разноблещущей дистанции оба экипажа, вместо работы в отрыв, предпочитали сдерживать и осаживать друг друга, подстерегая единственный момент, но самый верный.

Дёмин снова обернулся, на этот раз сквозь Белова, и тот тоже. В глубине пройденного, простиравшегося прямо к солнцу, уже блеснул бронзовый торс Белоглаза. Выжидать дальше было нельзя, – и Дёмины с одновременностью тела и тени вдруг вскипели в карьер. Но Микипорис ждал этого, он рявкнул, – и в два толчка байдарки оказались рядом, причём под углом друг к другу.

Сперва Зуеву показалось, что Микипорис просто перестарался, но в другую секунду он понял, что тот перекрывает. Дёмины, продолжая разгон, ушли влево, под скалу. Всё происходило в кипящей, расшвыривающей вектора сил, трапеции. Байдарка Микипориса оказалась впереди и почти поперёк. Вот-вот её могло бросить в камни, но рулевой выжидал, совсем запирая проход близнецам. Повисла мучительная пауза. Потом Кравченко погрузил правую лопасть и могуче затабанил. Микипорис крикнул ему что-то яростное, рот злобно перекосился. Лодки коснулись бортами, но уже обе в струе. Дёмины выпустили соперников, сами отталкиваясь от чуть оцарапавшего их берега. Кравченко с Микипорисом вдребезги набирали ход.

– Ни ого себе! – крикнул Зуев через плечо. – Как там насчёт кой-чего?..

Белов что-то проворчал. Он внимательно следил и следовал за Дёмиными метрах в двадцати.

Байдарки глиссандо неслись по коридору. Вся задача была обуздать выносящую с виража силу. Левая ступня Белова лежала на педали трепетно, как пальцы пианиста. Байдарка влизывалась в нависшую стену, вспенивая по борту гребешок отвальной волны.

В одном месте в стене был ручейный раскол. В раздвое сейчас высохшей струи, вжилившись корнями в треснувшие камни, навзничь росла седеющая сосна. Зуев наклонился под неё, его колко хлестнуло по щекам, он выпрямился, – и в тот же миг лидеры впереди судорожно ушли вправо, вразнобой зачастили и едва не влетели в откос, но Кравченко вонзил весло и титанически-неуловимым усилием вернул в струю.

Белов покачал головой. Там виднелся лёгкий сливочный бурун. Дёмины, едва вынырнув из-под сосны, спрямили дугу и миновали узкое место. Белов повторил траекторию. Под буруном оказался крокодилоподобный зубчатый одинец, вплотную прилегающий к скале. Понять, что он оставляет лодке лишь небольшой промежуток справа, можно было лишь вблизи. Это и был сюрприз синего креста. Белов вновь качнул головой, думая, какого чёрта Микипорис, вместо чтоб отсидеться за Дёмиными, так нагло рисковал, и что между лидерами в эти дни могло произойти. Так или иначе, ему-то эта неприятная усобица сыграла на руку: крокодил мог запросто пропороть байдарку.

Их занесло в болтанку, потом река успокоилась, и на выкате из длинной прямой сзади уже никого не было. Зачастили плёсы. Между ними течение держалось неплохо, но уже без сильных акцентов. Быстрины ветвились и требовали скрупулёзности. Стало совсем жарко, как в начале пути, или это время повторяло само себя. Вычтенная из зелени ракит в синеве заводей, проступала между небом и землёй молочная желтизна…

Дёмины с антагонистами держались вровень, но врозь, по разным берегам. Белов догнал Микипориса и строго сказал ему:

– Дуришь, Сашок! Не шутки шутим.

Микипорис метнул на него острый взгляд и ничего не ответил.

– Я и говорю же, добрый день, уж и сам говорю… – протянул Кравченко, пожимая плечами и бровями. Он положил весло и поочерёдно смотрел на Зуева и Белова. – Купчика дёрнули, убегать бы как раз, так нет. Давай, мол, с Дёмиными разберёмся… А чего…

– А того, что пахать надо, чем говорить, – сквозь зубы просвистел Микипорис. В нём что-то бешено ворочалось.

– Так вот, – наобум обрадовался Кравченко.

– И не таквоткать, а на пороге надо было! Сам не можешь думать – сиди и жди!

– Сашок, вы сейчас два раза чуть не урылись, – попытался смягчить Белов. – Если б Валька не выдернул… Не пацан ведь, всё взбрыкивать.

– Ну, чуть не считается, – сказал Кравченко, доверчиво улыбаясь собственным словам. – Чуть по-зырянски это вроде целый чекмос выходит.

– Хорош базар! – прикрикнул Микипорис, заметно сдерживаясь что-то вспылить и Белову.

– Ну, чекмосьте, только без буйства, – Белов развёл байдарки и вполголоса сказал Зуеву: – вот Валька человек. Болен патологической необидчивостью.

– За что и страдает…

– За то. Ему бы злости – цены бы не было. А то этакая сажень, а в самой заварушке вечно с ним что-нибудь. Так что Сашка, может, и правильно его заводит, да себя б не спалил…

– Да, нравы-то гладкостью не отличаются…

– Люди… – неохотно выговорил Белов.

Зуев вблизи наблюдал работу этой пары. Выглядела она грубовато, но изумительно мощно. По разнице в руках и темпераменте, Микипорису, сидя сзади, неловко было вкладываться в длинные, проглублённые гребки Кравченко, отчего ощущался шероховатый люфт, и порой он просто передёргивал, брэвируя. Однако, когда плечевой маховик раскручивался, а тут-то в силе Микипорис напарнику не уступал, и байдарка начинала нервно выпрыгивать из воды, – погрешности сливались, и подавляюще казалось, что какой-то четырёхластый дьявол протаранивает реку. Правда, они часто разваливались в ритме – и всё же усреднённой мощностью хода, пожалуй, единственные в гонке, превосходили Зуева, который с далёким паническим предчувствием воображал, как с ними будет справляться на чистой воде. Видимо, шансы были, если Микипорис нервничал и плёл что-то странное. Зуеву, захотелось сейчас же, без отлагательств, схватиться с ними. Он потихоньку начал добавлять. Доказать себе свою силу – уже означало нащупать у соперников слабину.

Но те вскоре встали на обед, а минут через десять, заметив приютный мысок, и Дёмины.

– А мы? – спросил Зуев. – Что-то подсасывает…

– Деревенька тут на карте имеется, – ответил Белов. – Опять же, как в песне: Яблоневая. Думаю заглянуть, только жива ли…

Яблоневая была жива, хотя с реки в ней никакого движения не замечалось, а из дюжины набережных изб только в двух блестели окна.

Тропинкой среди лопухов Зуев выкарабкался наверх, где пылью извивалась улица. Где-то промычало. У взвившегося из черёмух колодезного журавля копошилось куриное семейство. Среди давно заброшенных дворов попадались крепкие дома с высокими заборами, только людей никого не было. Зуев походил, заглядывая в окна. Посреди улицы стояла ни к чему не относящаяся скамейка, приглашая к мечте или страданию. Тут его облаяла собака. На лай появилась румяная старушка в бойком голубом платке.