Мы превращаемся (Я видел в небе – там кто-то ходит)

– Да, он так и не успел посмеяться над ситуацией, – философски заметил Николай. – А если и у тебя бы не выдержало сердце, никто никогда бы не узнал, что произошло на самом деле. Проснулись утром, глядь – два свежих трупа. Дурная слава на долгие времена была бы обеспечена этому месту. Можно подумать, что разгадка всех страшных тайн и смертей оказывается очень проста, даже смешна: один пернул – обосрались все.

– Слушай, Савельевич, у тебя философия какая-то ущербная. Как у главрача психушки. Тот и в здоровом человеке находит отклонения от нормы и не замечает, что сам уже давно свихнулся.

Теперь уже возмутился капитан. Шмыгнув носом, он сказал:

– Не был ты никогда археологом, уж очень окна у тебя хорошо получается мыть. Самое большее на кого ты тянешь, так это на того самого умершего рабочего.

– Эх, молодость, молодость, – подтерев под носом мокрой тряпкой, возразил Ильич, – когда-нибудь ты вспомнишь меня, своего старого доброго агента, и скажешь, зря я ему не верил. Но мы отвлеклись. Давай теперь о Стаеве…

Хаттабыч стоял возле дверей кабинета за углом, нетерпеливо елозя ногами. Вот уже минут десять как у него разрывался от перенапряжения и скопившейся жидкости мочевой пузырь. Но ничего полезного для себя он так и не услышал. Начало казалось интригующим, соперники заговорили о Стаеве. Тогда-то он и почувствовал первые позывы организма. Наверное сказалось непрерывное журчание воды. Но затем говорившие отклонились от темы.

Возможно, рассказ Ильича и был интересен. В другой ситуации Егор послушал бы его с удовольствием. Но только не сейчас. Казалось, мочевой пузырь раздувается с каждой секундой и вот-вот лопнет. Начав с легких движений руками и ногами, со временем Хаттабыч стал дергаться все сильней и сильней. Со стороны можно было подумать, что он заразился тяжелой болезнью "Пляска святого Витта" или просто решил победить в конкурсе исполнителей хип-хопа. Перед ним встал жесткий выбор: намочить штаны – дослушав до конца, или сбегать в туалет – рискуя пропустить самое важное. И то, и другое его не устраивало. Он решил терпеть насколько возможно, а там будь что будет.

Но всему есть предел. И Егору в один момент показалось, что он дошел до него. Плюнув на все, он уже решился бежать в туалет, как вдруг несущественный до этого разговор вновь коснулся Стаева. Лицо Хаттабыча побледнело, он оказался в положении партизана, подвергшегося пытке – терпеть невозможно, а выдать тайну, в его случае пропустить разговор нельзя. Со стойким измученным лицом, превратившись в мумию, поскольку мысленно отрешился от всех чувств и тела, он в миг стал одним большим слуховым аппаратом с одним единственным желанием – не дать течь.

– Грустная история с грустным финалом, – продолжая настойчиво тереть тряпкой стекло, тяжко вздохнул Ильич. – Не зря говорят, что беда не приходит одна. Похоже у них не только проблемы с законом, но и в семейных отношениях далеко не все в порядке. Как я понял, Стаев ударился в пьянство, его подруга в загул. Они сами себя всеми силами еще глубже втаптывают в дерьмо. Во всяком случае по виду этого молодого человека было заметно, что он обречен. Причем, сам хорошо это осознает. Говорят, для того чтобы победить противника, надо внести сумятицу в его ряды, разрушить взаимопонимание, тогда его можно брать голыми руками. В данном случае они сами все прекрасно без чьего-либо вмешательства делают, с большим успехом разрушают свои собственные ряды.

– Как-то ты грустно об этом говоришь. Сочувствием проникся? – вяло усмехнулся капитан. – Они сами виноваты, никто не заставлял грабить. А разлады – закономерное следствие.

– Жаль мне их. Полагаю, думали, для будущего счастья стараются. А счастье тю-тю, кругом одно большое говно.

– Для счастья? Хм, – скривил лицо Николай, – ради халявных денег. Сейчас все так: " Мама я в Куршавель хочу". А мама еле концы с концами сводит, или того пуще, нету мамы и папы нету, а Куршавель есть. Это я-то рожей не вышел, а вот пистолетик прикуплю, тогда посмотрим, кто не вышел.

– Ты монстров-то из них не делай, они еще дети по сути.

– Нашел детей. Да и не делаю я из них монстров и даже в чём-то понимаю. Наш телевизор хоть кого с ума сведет. Тут либо революционер-экспроприатор, либо просто экспроприатор. Либо "ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй", либо сам в буржуины. А по-другому как с пушкой в руках в буржуины не попадешь. Светский проститутки и гомосеки на "Бэнтли" и "Ламборджини", а ты на трехскоростном велосипеде, без шансов пересесть на шестискоростной. Тебя, блин, если рожей не вышел, даже в Москву не пустят, как Кержаков – бил, бью и буду бить, так и ты – жил, живу и буду жить в своем Семиструеве. Зарплата мизерная, безработица, Сибирь как Московская колония. Возникают сомнения, а все ли в порядке с твоим зрением, когда ты читаешь в паспорте, что являешься полноправным гражданином России. Невольно задумываешься о том, что бывают граждане больше чем граждане, а бывают лица без определенного статуса из колонии. Ты еще молодой, жить хочешь хорошо, а не горбатиться за копейки до самой пенсии, а тут тебе еще телевизор каждый день Ксюшу с Тимати кажет. Крышу запросто сдует. Поэты-романтики сейчас не в моде. У меня даже стишок по этому поводу есть, как Менделееву во сне приснился:

И воспылала душа поэта

Любовью к даме из полусвета

Стихи, романтика, мечта

Кружилась у поэта голова

Цветы он даме преподнес

Не миллион, но тыщу роз

Послания чудесные писал

И от любви ночами изнывал

Но дама той еще была

Из полусвета, ясные дела

Любила общество хорошее она

Вдвойне любила деньги, сатана

Поэтовы писульки в мусор уходили

Мадам они лишь разве что смешили

Поэт был нищ, убог и романтичен

Для эксцентричной дамы больно эксцентричен

Однажды возле клуба встретились они

Где фейс-контроль, охранники дубы

Поэт пред дамой на колени пал

В любви в стихах он признаваться стал

Но лишь брезгливо фыркнула мадам

Поэта перепоручив дубам

Морально обескровленный поэт

Упавший духом, уничтоженный эстет

Домой поплелся, сильно огорчившись

И дома с револьвера застрелившись

А в это время дама, полусветская шпана

С гламурным кавалером продвигалась в номера

Мораль сей басни такова

Не будь поэтом – сразу в номера.

– Чет тебя поволокло, стишки еще эти..,– улыбнулся Ильич. – Ранее я за тобой таких мыслей и идей не замечал. Ты же в полне толерантен был. А теперь как, член или сочувствующий…

– Сам ты член. Я и сейчас толерантен. Не мной сказано – " За державу обидно". А..а..а, – махнул рукой Савельевич, – в России всегда так было, а далее как у Кержакова – есть и будет. Молодежь жалко, теряем очередное поколение.

– Да уж, – только и сказал Ильич.

– Впрочем, не все же в грабители и проститутки идут. Может не все так плохо, выкарабкаемся. А что касается счастья, то онo считай было ими разрушено уже в тот миг, когда в голову пришла идея грабить магазины. Если так разобраться, чего им не хватало, ну может за исключением денег. Молодость, любовь, свобода, руки-ноги есть, строй свое счастье. Тимати – исключение, все мы в одном болоте плаваем, с равными возможностями как утонуть, так и добраться до берега. Билл Гейтс в гараже начинал.

– Во-во, правильно, все за исключением денег. А сейчас деньги больше чем деньги, – вставил Ильич. – А Билл Гейтс очень уж не типичный миллиардер.

– Конечно, сейчас всех хотят, чтобы было все и нахаляву. Только так не бывает, – продолжил Николай, – и все познается в сравнении, понимаешь, что потерял, только когда уже невозможно вернуть. Я тоже не бездушный, мне тоже понятно, что если их сейчас посадить, то они потеряют все, что у них еще оставалось. Вообще все, ту же молодость, любовь, свободу. И не известно, когда они много лет спустя освободятся, то смогут ли вернуть хоть часть потерянного, способны ли будут на это? С другой стороны, есть слова Жиглова – преступник должен сидеть в тюрьме. Чем они лучше других? Ведь преступники, пусть даже влюбленные и несчастные, остаются преступниками. А с жалостью надо работать в больнице или доме инвалидов.