Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

– Мафия.

– Что им от нас нужно?

– Моя работа нужна. Это недолго, я постараюсь, Танечка, я очень постараюсь, – и на плече у дочери Сизов впервые по-настоящему заплакал, со слезами, со всхлипыванием.

Через час в дверь комнаты громко постучали:

– Профессор, время! Прощайтесь. Лишние минуты – за счет завтра! Заканчивайте!

Спускаясь, Сизов чуть не упал с крутой лестницы. На обратном пути с Терей через парк, на дорожке, он вдруг остановился и громко сказал:

– Мне нужен Марио! Слышишь? Звони ему!

– Зачем он вам? Его, может, нету.

– Я тебе говорю – звони! Это по делу! По нашему делу! Живо, ты, холуй!

– Полегче, проф. Нам лучше с вами дружить.

– Звони или беги! Говорю тебе – это по делу, сволочь!

Теря нехотя и неуверенно достал из кармана телефон и отошел от Сизова на несколько шагов. Потом вернулся.

– Повезло вам, проф, сейчас он выйдет на крыльцо. Пошли туда. Но только слушай меня сюда, проф, если ты мне еще такое скажешь, я с твоей дочкой, знаешь, что сделаю? Изнасилую. Запомни это.

Марио вышел на ступени под колоннады виллы с зубочисткой в губах, пожевывая и цокая зубами.

– А-а, профессорэ! Ну, как у вас прошел сегодняшний день?

– Отвратительно. Я не могу так работать. Я не могу сосредоточиться. Я все время думаю о дочери!

– Это плохо. Очень плохо. Время у нас мало, нужно вам собраться.

– Вы не понимаете этого! Я не могу так работать, я боюсь за нее! Я ничего не вижу перед своими глазами!

– Что вы от меня хотите? Доктора?

– Я не отказываюсь работать! Я буду искать… Но, пожалуйста, помогите мне!

– Ради бога, проф, если это нужно для дела, я помогу. Что вам нужно? У вас есть предложения?

– Я прошу вас принять и поселить рядом с ней моего родственника. Он будет находиться с ней днем, и я смогу работать. Это успокоит меня. Я не буду так бояться. Только днем.

– Что-то очень новенькое… И очень необычное. Кто он? Русский полицейский?

– Я повторяю вам, сеньор Марио, иначе я не смогу работать!

– Странная просьба… Вы хотите, чтобы он и жил у нас? Этот ваш полицейский.

– Он не полицейский, я обещаю. Он – родственник. И я смогу тогда спокойно работать, я найду вам этот клад!

– У вас осталось меньше двух недель.

– Я успею. Только разрешите мне.

– Я не хотел бы, конечно, вам все запрещать, и огорчать отказом, но не советую. Если ваш родственничек окажется еще кем-нибудь, даже если вы этого не знаете, и потом обратиться в нашу итальянскую полицию, – а это мы узнаем в тот же день, – то тем же вечером мы похороним вашу дочь, и вы никогда не узнаете, где ее могилка. Подумайте об этом, профессорэ.

– Я вас не понимаю. Так я могу привезти своего родственника? Под мою полную ответственность.

– Я вас предупредил, проф. Если вам будет так спокойнее работать, – пожалуйста, я приму на себя лишние хлопоты. Но не советую. Дочь вы можете так потерять. А потом и собственную жизнь.

Из проходной Сизов вышел на темное шоссе, добрел до автобусной остановки, сел на лавку и стал ждать. Автобус пришел через час.

17. Встреча

Я прилетел в Рим после полудня. Через два часа я уже несся в полупустом автобусе по холмистым просторам Тосканы в сторону Флоренции: в точности, как мне посоветовал важный московский чиновник по фамилии Черкизов.

Во Флоренцию мы въехали, когда уже смеркалось. С историком Сизовым у меня была назначена встреча поздно, – в десять, когда он вернется от дочери, – поэтому у меня оставалось два часа с лишним, и я пошел гулять по Флоренции.

Едва я ушел от обычной безликой суеты автовокзала, вошел в узкие улочки старого города, увидал за черепичными крышами купол знаменитого собора, я почувствовал, что оказался в нужном месте, и в самое лучшее летнее время.

Я взялся за это дело по нескольким причинам. Во-первых, мне стало просто жалко этого Сизова с его несчастной дочерью. Во-вторых, я никогда не был до этого во Флоренции и в ее прославленных музеях. В третьих, и это самое главное, я никогда не только не работал внутри настоящей итальянской мафии, – я ее даже никогда раньше не видел. А ведь я был сыщиком.

Я шел по узким улочкам, вдыхал теплый южный воздух, поглядывал на стайки веселых счастливых туристов, на прекрасные палаццо и церкви, поднимавшиеся надо мной в звездное небо, и постепенно, незаметно начал растворяться изнутри, как кусок сахара в стакане чая, превращаться из мотка московских нервов в поток тихого и спокойного восторга.

Все улочки в этом городе вели к главному храму. Я вышел на площадь перед ним, поднял вверх голову, на его мраморные, белые с зелеными отбивками стены, на уходящий в небо ребристый купол, – один из величайших в Европе, – и мое, уже умиротворенное сердце, заколотилось громче. Я знал историю этого великого собора: я прочитал перед отъездом в Интернете все, что успел. В прошлом этого великого католического собора было много крови. Коварное покушение перед алтарем на двух братьев-наследников фамилии Медичи. Смерть от кинжала младшего и чудесное спасение после храброй кровавой схватки старшего, Лоренцо, нареченного впоследствии Великолепным. Было это в том же 15-м веке, в архивах которого копался, как я потом понял, мой новый клиент историк Сизов.

Я обошел кругом эту площадь, с малым храмом-баптистерием в центре, у которого даже в темноте толпились туристы, восхищаясь прекрасными барельефами на бронзовых створках дверей, и побрел к реке.

Река Арно блестела под ранними вечерними звездами в глубоком и каменистом ложе. Это была горная и дикая река, сейчас спокойная и мирная, вся в камышах, с утиной возней на закате, но грозная, – и тоже со своей историей. Слева и справа от меня внизу шумели невысокие водопады, на противоположном берегу поднимались холмы, изящно изгибались над водой мосты.

Я направился к самому странному мосту, из виденных мною: четырехэтажному, застроенному, как маленький город, в котором даже жили. Это был знаменитый Понте Веккио. Я ступил на его древние камни и медленно побрел среди веселой праздничной толпы. Вниз по течению реки, на запад к морю, небо еще розовело, и золотило бронзу стоявших на мосту скульптур. Но только с середины моста можно было увидеть воду реки или далекие холмы: с обеих сторон, от берега до берега, мост был застроен лавками, еще с тех самых средних веков. Они и теперь бойко торговали ювелиркой, сверкая современными витринами и огнями. Под ними, на двух этажах над рекой в тесных комнатках жили люди, и тоже со средних веков. Но над лавками, на тонких ножках арок, висел еще один, самый верхний, четвертый этаж, – двухкилометровый коридор, построенный тем же Лоренцо Великолепным. Познавший ужас покушения еще в юности, он ходил из своего соседнего палаццо на работу в городскую Сеньорию только по этому коридору, не имея нервов спускаться и смешиваться с городской толпой, особенно на этом узком мосту.

Я был потрясен мостом. Еще и потому, что знал, кто ходил по нему, по этому пятиметровой ширины фантастическому переходу. Ходил точно, как я, и чувствуя, возможно, то же самое. Леонардо да Винчи. С этого моста открываются те же тосканские холмы, что и на его «Мона Лизе». Микеланджело Буанарроти тоже впитал с детства эти виды, он родился в этом городе. Эти холмы и краски – на его фресках. Здесь бродил и наш Достоевский, живший отсюда в ста шагах, и мрачно писавший своего «Идиота».

Я перешел на другой берег реки, вернулся, снова перешел мост, потом еще раз вернулся и пошел вдоль набережной. Я шел под арками коридора, построенного для своей безопасности Лоренцо Великолепным, шел его же путем, полагая, что он приведет меня к площади пьяцца Сеньории, куда он ходил, и где у меня была назначена встреча с московским профессором Сизовым. Но до этого оставался еще час.

Я прошел пустынной по вечерам, но людной днем и бурлящей очередями в галерею Уффици, колоннадой, и вышел на площадь. В пяти метрах, у входа в Сеньорию, передо мной возвышался и белел в сумерках четырехметровый мраморный «Давид» Микеланджело, – с отбитой рукой человеческим телом, сброшенным когда-то с башни. За спиной шуршала подошвами туристов площадь, – на ней полтысячи лет назад горели костры из прекрасных картин и мудрых книг, и метались в исступлении фанатики. Все в этом городе дышало удивительной, но страшной историей, – но как могло быть иначе в колыбели мирового искусства?

Я еще покружил по этой площади, взошел на бельведер, подивился выставленными тут античными мраморами, спустился и сел на теплые от солнца каменные плиты ступеней. Сюда и должен был прийти мой Сизов.

Теплый южный вечер, гуляющая счастливая публика, прекрасная вокруг архитектура – вводили меня в тихое созерцательное состояние. В двух шагах, у колоннады, стоял бронзовый, и живой, человек, изображавший бронзовую же скульптуру. Каждое его движение и жест были верхом изящества – именно так, наверное, двигались люди времен Ренессанса. Туристы так и льнули к нему фотографироваться. Потом подошел и устроился невдалеке гитарист. Он присел на складном стульчике, настроил гитару, и, отражаясь многократно от старых камней, понеслись дивные звуки лютневой музыки.

Сизов пришел ровно в десять. Сначала я не узнал его, – потому, что не сразу опустился из мира грез на преступную землю. В сумерках он показался мне серым лицом, а в окружении флорентийских красот – неуместным со своим горем.

– Спасибо, что приехали, Николай. Посидим? – и Сизов пристроился рядом со мной на плитах.

– Так что мы будем с вами делать? – спросил я не сразу, стараясь не пропускать звуков лютневой мелодии.