Восстание

– Дороги высохли все уже, припасы готовы!

Он увлечённо докладывал обстановку, как никогда не делал ни на совещаниях в обладминистрации, ни даже на партийных съездах, где его авторитет очень ценили и частенько давали слово, чтобы послушать людей от сохи.

Руки у него и вправду были крестьянские: широкие, жилистые. Не держи он тогда «блаженному» ноги, а души сам вместо облажавшегося Могилы, неизвестно ещё, чем бы история закончилась.

На вечерней службе отец Всеволод объявил общий сбор. Хотя и так все были готовы – только узлы свои взять да иконы с хоругвями.

Назавтра и вышли. Сначала двигались очень медленно, с долгими остановками, дожидаясь всех, кто хотел примкнуть к ходу из окрестностей. Набралось в итоге более двух тысяч человек; это ещё брали самых здоровых, способных пройти около четырёх тысяч километров, причём в высоком темпе. Евгений Петрович до самой границы района обеспечил полицейское сопровождение, так что стартовали, можно сказать, комфортно и даже весело. Шпики смотрели вслед грустными глазами: что они могли сделать теперь?

Мобильный телефон отца Всеволода не умолкал. Долбили из Новосибирской епархии. Позвонили, казалось, все, кто хоть когда с ним соприкасался, от низших чинов с уговорами да задушевными беседами, призывами покаяться, до высших – с угрозами запретить в служении, извергнуть из сана и даже отлучить от церкви. Всеволод смиренно каждого выслушивал, но на своём стоял твёрдо. Вскоре села батарейка, а переходы стали длинными, за день по сорок-пятьдесят километров проходили, зарядить негде, некогда, да и незачем. Стали слать письма на электронку. Сулили блага, грозили карами. В случае покаяния, обещали епитимью самую лёгкую и на выбор: вернуться без наказания в свой приход или идти с повышением в Новосибирск. Пришло письмо даже из патриархата. Корили. Особенно за хоругви с ликом Ленина. Напоминали, как первый деревянный Мавзолей на Красной площади затопило зловонными потоками из прорвавшейся канализации, и патриарх Тихон заметил по этому поводу: «По мощам и елей». А также писали, что сам Мавзолей не что иное, как языческий зиккурат, преисполненный оккультных, а то и вовсе сатанинских символов… Кому служишь, мол? Но и эти вопросы Всеволод давно уже для себя решил, не помогало.

Когда через полтора месяца дошли до Урала, Всеволод, как обычно в крупном населённом пункте, первым делом отправился в интернет-кафе. Во-первых, конечно, проверить сайт живого Ленина: нет ли новых посланий от Мессии. Заодно добавить записи в свой блог, ставший за последнее время одним из самых популярных в Рунете, мирские новости прочесть да почту проверить. В электронном ящике уже ждала предсказуемая, но всё равно расстроившая его новость – официальное сканированное письмо – упрямящегося отступника решением епархиального суда лишили сана, патриарх решение немедля утвердил.

Таким образом, становился для всех православных он теперь просто Всеволодом. Монашества-то отнять у него никто не в праве.

Скрывать от паствы своё извержение из сана Всеволод не собирался, да и как скроешь в этот век, когда уж по всем новостям раструбили? Хоть и в крестном ходу, а от информации, которую и искать не надо, а сама она за человеком гоняется повсюду, не скроешься. Пришёл, сообщил. Никто не отвернулся, не засомневался. Напротив, ещё более сплотились все знаменские и примкнувшие православные вокруг своего расстриженного батюшки. Между собой договорились решения епархиального суда и патриархата не признавать, а идти до конца, до Питера. А там уже Мессия рассудит. Да и, может, Бог патриарха вразумит уже к тому времени. Пошли дальше с ещё большим задором, с новыми силами, приданными обрушившимися на них гонениями и хулой.

Мёртвые, однако, вопреки ожиданиям Всеволода, по пути крестного хода из могил не вставали. И тогда неожиданную теологическую мудрость проявил Евгений Петрович, предположив, что мёртвые могут быть в смысле не буквальном, а всего-то умершие для общества. Крестный ход сделал огромный крюк, дойдя до колонии особого режима, где те изгои, приговорённые по большей части к срокам от пятнадцати до пожизненного, и обитали. Там и связь у Всеволода была в лице настоятеля храма, открытого после долгой и упорной борьбы православной и блатной общественности с репрессивной машиной. Настоятель был оповещён, подготовил паству, и аккурат к приходу крестоходцев поднялся бунт. Подмоги администрации ожидать было неоткуда, колония была в считанные часы окружена тысячами православных, изнутри бушевали сотни осуждённых. Да и вообще в стране непонятно что творилось – за кого и за что кровь проливать? Охрана покинула вышки и заперлась вместе с администрацией в главном здании. Обошлось почти без жертв: человек десять надзирателей только успели зарезать.

К большому удивлению отца Всеволода и к неконтролируемой радости Евгения Петровича, первым из ворот поверженной темницы вышел сильно постаревший и осунувшийся Вовчик-могила. На пару с главой Знаменского района он стал распоряжаться ходом и присматривать за порядком в колоннах верующих. Множество освобождённых примкнули к процессии, как и предсказывал искушённый Евгений Петрович. Нехристи даже приняли крещение.

Отношения с деревенскими поначалу не особо у новообращённых складывались. И драки были, и воровство, и даже изнасилование. В процессии стали шептаться, зрели недовольство и раскол. Но порядок быстро навели Храп с Могилой, сбившие вокруг себя стайку православных дружинников, в основном из уголовников. Чудным образом за одну ночь исчезли десять самых ярых задир, насильник и двое его приятелей, не остановившие осатаневшего брата. Уже наутро остальные беглые зэки были на редкость улыбчивыми и обходительными.

Впереди ещё было около двух тысяч километров, но до холодов рассчитывали дойти. Денег на продукты хватало: и участники хода с собой все накопления взяли, и Евгений Петрович постарался, не пожадничал. Местные повсюду встречали дружелюбно, и даже власти препятствовать не решались, несмотря на грозные петиции из Москвы. Часто приходили пообщаться, скрытно, правда, даже священники, хотя после инцидента с колонией Всеволода вовсе отлучили от церкви. Всюду он проповедовал неистово. Количество крестоходцев неуклонно и быстро росло. Новости о ходе летели впереди него, журналисты слетались, как мухи. Во многих городах и районах уже ожидали толпы готовых присоединиться, их было тем больше, чем дороже была машина у местного попа. Люди отчаялись правды искать, идти готовы были даже без прослушивания знаменитых проповедей. В одном городке, где местный священник имел двух любовниц, мельницу и «Порше», примкнуть хотели сразу пять тысяч добровольцев. Пришлось разъяснительную беседу два часа вести и прибегнуть к жесточайшему отбору, взяли с собой только десятую часть. Так ход распухал и тянулся уже на сотни метров. За Уральский хребет перевалило более семи тысяч человек.

Глава IX

Давно стемнело, но полная луна освещала путь. Представительский «мерседес» в первый раз, наверное, видел такую дорогу. Периодически цепляя брюхом грязную, склизкую колею, чуть не зарываясь бампером в чёрную жижу, он полз между покосившихся не то домиков, не то сарайчиков. Колючие кусты вдоль дороги охотно царапали полированный кузов, накренившиеся столбы электропередач словно выгадывали момент, чтобы рухнуть на эту неведомую в бедном и дальнем дачном массиве четырёхколёсную роскошь. Даже предоставленные сами себе собаки не лаяли на машину, а тихо вздыхали и поскуливали, раскрыв от удивления пасти.

Единственными громкими звуками в этой загородной идиллии были рыки внедорожника сопровождения. На них и среагировал один из дачников. Внезапно фары выхватили косматого покачивавшегося мужичка неопределённого возраста со штыковой лопатой наперевес. Процессия остановилась, один из охранников полез в багажник за бейсбольной битой. Мужик, щурясь и хмурясь, разглядел, наконец, чужаков, плюнул неудачно (себе на грязные брюки) и отступил.

– Маня, всё нормально, это бандюганы приехали труп закапывать, – прохрипел он в темноту и скрылся.

Ещё метров через двести, когда, казалось, весь запас прочности немецкого кузова был исчерпан, и вот-вот, судя по звукам, что-то должно было отвалиться, Кирилл велел остановиться. В свете фар была видна неприглядная халабуда, более похожая на бичёвскую ночлежку, чем на дачный, пусть и самый бедный, домик.

– Мне надо будет сначала одному зайти, – просящим голосом сообщил Кирилл, дотронувшись до плеча Зверева.

Тот, не оборачиваясь, согласно кивнул.

– Конечно, я понимаю… – замолк, потом передёрнулся всем телом, скорее демонстративно. – Ух, прямо дрожу, как школьник. Непривычно. Ты нам позвони, как выходить будете, чтобы мы встретили, как положено.

Выходя из машины, Кирилл бросил:

– О’кей!

Зверев, услышав американское словечко, сморщился, будто нечаянно съел таракана.

Кирилл размотал проволоку на покосившейся сгнившей калитке и скрылся в ночи.

Юрий Алексеевич распорядился поставить нужную музыку. Водитель моментально нашёл альбом, заиграли советские марши, в ожидании прослушали несколько. Наконец, из темноты выплыли две фигуры. Раздражённо размахивавший руками Кирилл и Он. Сгорбленный, слегка пошатывающийся, измученный, истерзанный, несущий на себе груз нечеловеческой ответственности – Ленин! Зверев легко узнал Ильича, тот был в своём традиционном картинном облачении: в кепке, в чёрном костюме-тройке старинного покроя с красным бантом на груди.

Вождя встретили как надо. От калитки до открытой двери немецкого автомобиля, откуда доносился «Интернационал», строем встали Зверев и его охрана, в едином порыве отдавшие честь, приложив руки к пустым головам.

Из открытой двери за действом с интересом наблюдал Антон, который предпочёл не строиться.

«Ленин», подпнутый незаметно для окружающих сзади Кириллом, вышел в пятно лунного света и встал перед согнувшимися подобострастно коммунистами в привычную для него, но немного странную среди ночи и разрухи, позу. Он ухватился левой рукой за лацкан пальтишка, правую же выбросил вперёд указующей ладонью.

– Здравствуйте, товарищи! Победа будет за нами! – поприветствовал он собравшихся, отчаянно картавя.

После чего вновь сгорбился, засунул руки в карманы брюк и быстрым шагом прошёл мимо оторопевшего Зверева, так и оставшегося стоять с протянутой для рукопожатия рукой. С ходу запрыгнул в раскрытую дверь машины на перфорированную кожу дивана.

Антон подвинулся, освобождая ему место, при этом не сводя с Царёва-Ленина вопросительного взгляда.

– А где… это?

Лжеленин недовольно поморщился, открытой ладонью ткнул чуть не в лицо Антону, словно стремясь не успокоить его, а банально заткнуть рот.

– Всё с Кириллом надежно спрятали, не найдут, не шкни.

Антон обиженно хмыкнул и отвернулся к окну.

Зверев тем временем принюхивался к оставшемуся после Ленина шлейфу запаха. Удивлённо посмотрел на стоявшего рядом охранника. Тот растерянно и слегка смущённо улыбнулся, пожал плечами.

Депутат подошёл к Кириллу и шёпотом спросил, тщательно подбирая слова:

– А… разве… товарищ Ленин… – тут пауза затянулась, Зверев смутился. Наконец, собрался, – пьёт?

Выдавив из себя этот крайне деликатный вопрос, он поднял на Кирилла взгляд, уже не бегающий и не стыдливый, а, скорее, умоляющий и подавленный.

Молодой человек не растерялся, посмотрел на Зверева презрительно и высокомерно.

– Как вы можете! Человек перенёс сильнейший стресс, не дай бог никому, и потом очень много в организме разных примесей – спирт помогает выводить всю эту дрянь, – придав голосу максимум возмущения, отчитал партийного лидера аспирант.

Зверев остался доволен объяснением пикантной ситуации, быстро и согласно закивал.

– Поедемте, поедемте. Товарищу Ленину необходим отдых.

***

Тем временем в Москве снова было неспокойно. Сбывались самые «радужные» прогнозы Зверева: сплотившись под портретами убитой вчера «Марианны», по Тверской в сторону Манежной площади двигались десятки тысяч человек, начисто перекрыв движение. И либералы, ещё вчера требовавшие снести Мавзолей, раз Ленина там уже и так нет, и престарелые коммунисты, многие из которых знали погибшую лично, и бритоголовая молодёжь с красными повязками на руках – те самые новорождённые «революционные коммунисты», и анархисты в чёрных повязках, скрывающих лица, и много ещё кто. Жуткая, гремучая, неуправляемая и непонятная коммунистическо-либерально-националистическо-анархистская смесь. На середине пути, когда к траурной процессии примкнули православно-монархические черносотенцы числом не менее двух тысяч, картина стала вовсе сюрреалистичной.

Молодёжь зажгла факелы. Коммунисты жгли портреты нынешних государственных вождей. Анархисты ничего пока не жгли, но явно собирались, хищно посматривая по сторонам. Зеваки испуганно жались к стенам зданий и витринам, но никуда не расходились: было жутко интересно. И чем жутче, тем интересней.

Демонстранты в первом ряду процессии несли транспарант на всю ширину улицы: «Всех не перебьёте!» Перед ними на небольшом удалении крепко сбитые парни в спортивных штанах, коротких кожанках и красных пионерских галстуках на лицах, повязанных, как маски, несли огромный траурный венок и явно в типографии напечатанный полутораметровый портрет Антонины Егоровны. Такие же типографские портреты меньшего размера сотнями виднелись позади. К делу, было видно, подошли серьёзно.

Толпа репортёров бежала впереди всех, периодически останавливаясь, снимая и вновь пускаясь вприпрыжку, чтобы занять удачное место для съемки. Кто-то отставал, записывая на ходу интервью с участниками несанкционированного шествия.

Всё ближе становилась вожделенная Манежка, подходы к которой уже были перекрыты наглухо полицией и спецтехникой: урок власти усвоили. Одновременно по всей длине колонны активисты с красными повязками на рукавах достали мегафоны и начали заводить людей перед неизбежной схваткой.