Маргарита и Маргарин

Ну и в завершение. У одного осуждённого, прибывшего к нам из какого-то северокавказского следственного изолятора, в личном деле был акт о нарушении. Вчитайтесь, я воспроизведу именно так, как было там написано: «Состав нарушения: гонял коня из камеры 27 в камеру 28».

No comments.

Особенности строгого режима, или «Ба! Знакомые всё лица!»

Режим в ИК-9 – строгий. До конца 90-х годов это означало, что все наши осуждённые до нынешнего срока уже сидели хотя бы один раз. Выйдя от нас на волю, они, как правило, через некоторое время к нам же и возвращались (а если кого-то не было несколько лет, то обычно выяснялось, что он провёл это время в другой колонии).

Помню, как не хотел подписывать заявление на вещдовольствие одному моему осужденному зам. начальника колонии.

– Да что ты мне говоришь, я же ему недавно подписывал. Ещё и полгода не прошло!

Зам. начальника был абсолютно прав, но дело в том, что за эти полгода зек успел освободиться, совершить преступление и снова сесть (естественно, выданной полгода назад формы одежды с собой он не прихватил). Так что подписать заявление всё-таки пришлось.

– Ты знаешь, Коля, – сказал мне в тот раз зам. начальника. – У меня уже давно сложилось такое впечатление, что проходят годы, а вокруг одни и те же лица. Одни жулики освобождаются, другие возвращаются, а в общем и целом – кто сидели, когда я только начинал службу лейтенантом, те сидят и сейчас.

И это действительно так. Вот, например, как проходит прибытие нового этапа.

Жулики из автозака, подбадриваемые криками конвоя, забегают в зону через проходную (кстати, я всегда смеюсь, когда в кино зека по отбытии срока выпускают на свободу через ворота для автотранспорта). Старший конвоя устраивает перекличку и передаёт запечатанные личные дела оперативному дежурному. Сотрудники колонии, проходящие мимо по своим делам, с интересом вглядываются в пополнение.

– Горох, ёрш твою медь! – радостно кричит вдруг выглянувший из дверей вахты зам. по тылу. – Опять к нам? Сколько привёз?

– Пять лет, Константин Константинович, – отвечает, улыбаясь, осужденный Горохов.

– Бригадиром в шестую бригаду пойдёшь! – тут же решает зам. по тылу. – Хорошо, что к нам опять попал! А то зеки нынче сам знаешь, какие пошли, работать никто не умеет, а бригадира вообще днём с огнём не сыскать! Ты смотри, на распределении этапа сразу туда просись!

– Хорошо, Константин Константиныч! – отвечает довольный Горохов, которому после нескольких месяцев в четырёх стенах следственного изолятора зона кажется чуть ли не раем. Теперь только недельку-другую в карантине потерпеть – и снова он в знакомой среде. Это на свободе он – алкаш и никудышный работник, а тут, в зоне, его ценят, прислушиваются к его мнению и регулярно поощряют в приказах.

– Горох! – орёт издали увидевший его земляк из отряда хозобслуги. – Как выйдешь из карантина – заходи!

Зайду! – обещает Горохов, закидывает «сидор» на спину и вместе со всем этапом идёт в помещение карантина. До ужина – три часа.

Как там у нас в отряде?..

Как-то раз в нерабочее время я шёл по улице, и встретил двух бывших осуждённых, в разное время сидевших в моём отряде. Они были слегка навеселе и куда-то шли вместе.

– О, Алексеич, здорОво! – поприветствовал меня один из них, повернулся ко второму и представил, – А это Николай Алексеевич, мой отрядный.

– Моё почтение, Николай Алексеевич! – сказал второй. – Так он же и мой отрядный!

– Вот это да! Так мы с тобой, оказывается, в одном отряде сидели!

И они пошли отмечать это радостное событие. Хотели угостить и меня, но я отказался.

* * *

Вообще, если не сильно злобствовать на работе (не свыше той меры, которая предписана Уголовно-исполнительным кодексом), то случайные встречи с бывшими подопечными сильно напоминают встречу бывшего рядового со своим армейским сержантом. В армии порой думал: «Ну, попадись он мне на гражданке!», а встретив через много лет, готов был обнять как родного.

Поехал я как-то на центральный рынок областного центра, и увидел, как от группки накачанных амбалов отделяется и радостно идёт ко мне Иван Дудин, освободившийся года два назад.

Поздоровались, разговорились. Ну и, как обычно в таких случаях: что нового в отряде, как там наши, правда ли, что зам. по режиму на пенсию собрался, а что, говорят, посылки теперь можно получать раз в 36 дней – надо бы съездить, мужиков передачкой порадовать. И в числе прочего:

– А знаешь, Алексеич, Генка-то сердечник на той неделе помер. Как освободился, сразу начал пить по-чёрному, а ему ведь нельзя… А ещё Дубка кто-то топором по голове стукнул. Ну, и тоже насмерть…

И вот ведь призадумаешься… Оба этих осуждённых должны были выйти на свободу в самом конце года. Я сам оформлял их дела на УДО (условно-досрочное освобождение), и на воле они оказались один в мае, а другой в начале июня. Как ни крути, а если бы они остались в колонии, прожили бы дольше. Сердечник (о котором впоследствии я ещё упомяну) наверняка успел бы ещё встретить Новый год, а Николай по кличке Дубок, может быть, и вовсе был бы жив до сих пор. УДО укоротило их жизни…

Это шмон, это шмон…

Редкий понедельник обходится в зоне без шмона. Почему именно понедельник? Потому что в этот день недели в 9 часов утра начальник колонии проводит оперативное совещание, на котором присутствуют все офицеры колонии. Из-за этого в графике работы выходных по понедельникам офицерам не ставят. А значит, в этот день работает больше всего народу, что очень полезно в плане выполнения обысковых мероприятий. Заодно в такие дни частенько не отпускают домой сменившуюся с ночи дежурную смену, а иногда даже вызывают свободную смену из дому.

Бывает либо общий обыск, либо «День режима». При общем обыске шмонается или поголовно вся жилая зона, или вся промзона, а иногда даже и обе сразу (но качество обыска при этом, правда, страдает). А в «День режима» выбираются два-три отряда (или один-два цеха в «промке»), и большое количество сотрудников не торопясь «перелопачивает» там всё подряд.

Выдержка из «Правил внутреннего распорядка исправительных учреждений»

Шмонать никому обычно не хочется, особенно в промзоне, где полно замасленных углов и тяжеленных деталей. Поэтому в день массовых режимных мероприятий «от души» «промку» редко кто обыскивает. Разве что, кто-то из режимников или кумовьёв (прозвище сотрудников оперативного отдела) лично возглавит процесс именно для того, чтобы проверить возникшие у них подозрения в отношении какого-либо определённого объекта. А в остальных случаях толпа сотрудников вяло переходит из цеха в цех, кто-нибудь проверяет соответствие клеймения инструмента с висящей на стене описью, изымают лишние напильники и т.д., заглядывают в шкафчики с одеждой и нетерпеливо ждут, когда же начальник цеха позовёт всех на чай, который уже заваривает кто-нибудь из приближенных к администрации зеков.

В жилой зоне (так как работы для осужденных почти нет, то народу там полно даже в будни) картина несколько иная. Если нет дождя, жулики с сидорами и баулами выходят в локальный двор отряда, строятся в две-три шеренги, и подготавливают личные вещи к обыску. Всё это немного напоминает базар: рядком стоят «продавцы», и перед каждым раскрытый мешок с барахлом. Сходство усиливает то, что некоторые для ускорения процесса заранее выкладывают вещи на постеленную около себя тряпицу.

И пока одна часть сотрудников во дворе проверяет вещи (в том числе и те, в которые осужденные в данный момент одеты), другая половина в помещении отряда смотрит тумбочки, койки, ячейки в комнате приёма пищи, проверяет комнату отдыха и т. д. и т. п.

И то же самое делают другие группы в других отрядах.

Замечу, что если начальник отряда недоволен своими подопечными и хочет дать им понять, что они не в пионерлагере, он просит «товарищей по оружию» не церемониться и конфисковывать у зеков всё, что так или иначе может быть квалифицировано как запрещённый предмет. А заодно берёт шныря с мешком и выкидывает из «кормокухни» и раздевалки всякое старьё: непонятно кому принадлежащие старые драные штаны и тапки, потрёпанные полиэтиленовые пакеты, пустые пластиковые бутылки и т. д. – если делать это в обычное время, тут же прибегут «плюшкины» местного розлива и начнут доказывать, как им нужны все эти вещи, а на шмоне сделать это гораздо проще.

Кстати, под шмон одни зеки нередко воруют («крысятничают») по мелочи что-либо у других. «На шмоне пропало!» – и все дела. Да что там шмон! Помню, как-то раз перед санитарным обходом я лично прошёл по спальной секции и своими руками снял со спинок коек (кроме полотенец, висеть там ничего не должно) и положил на руки завхозу несколько пар брюк и форменных курток. Я хотел просто запереть их на время обхода в своём кабинете, а потом отдать владельцам с соответствующим словесным внушением. Но так как эти владельцы тут же набежали, стали умолять отдать им вещи, божились, что больше вешать их на койки не будут, то я по доброте душевной, даже не успев дойти до кабинета, вернул всё обратно. И вот, когда я уже готовился открыть кабинет, а завхоз даже ещё не успел опустить опустевшие руки, прибежал ещё один хозяин вещей! «Алексеич, говорят, Вы мои брюки забрали!» А у меня уже ничего не было, я всё вернул обратно!

Да, ушлый у нас народ!

Но вернёмся к дню массового обыска. Пройдя все намеченные на этот день отряды, в последнем из них обысковая группа по традиции задерживается. Начальник отряда открывает кабинет, завхоз вносит кружки, конфеты и «чифирбак» (большая самодельная кружка ёмкостью около 1 литра) со свежезаваренным «купчиком» (это чай «обычной» крепости, в отличие от чифира). Если начальника отряда в этот день нет на работе, роль гостеприимного хозяина выполняет сам завхоз, рассаживая «гостей» у себя в каптёрке.

И оставшееся до конца мероприятия время обысковая группа проводит в приятной беседе.

Чего ей не хватало?

Рассказал завхоз моего отряда. Беседовал он как-то за жизнь с одним осужденным. И вот тот говорит, как, когда он ещё был на воле (между очередными отсидками), от него ушла жена. И задумчиво так этот зек произносит:

– Чай у нас всегда был, курить было… Ну вот скажи: чего ей не хватало?!

Однажды морозной ночью…

Следующая история достоверна на 100%, т.к. слышал я её много раз, от разных людей, и всегда с одними и теми же подробностями. Случилась она в те времена, когда были СССР, колбаса по 2—20, а зону охраняли солдаты-срочники, в основном из южных республик.

Особенность ИК-9 состоит в том, что производственная зона находится там не впритык, а на некотором расстоянии от жилой. Поэтому для того, чтобы вывести зеков на работу и обратно, каждый раз нужно на полчаса запирать ворота в специальном «проходном коридоре» (состоящем из решётчатых заборов, протянувшихся от жилой зоны до «промки») и выставлять вдоль него автоматчиков на мини-вышках.

При социализме работы было много, поэтому промзона трудилась в две смены. Вторая смена заканчивалась далеко за полночь. И вот однажды, морозной зимней ночью, караул промзоны, как обычно и в обыкновенное время выставил автоматчиков на мини-вышки. При этом солдату, вставшему на вышку в середине проходного коридора, как-то даже не пришло в голову поинтересоваться, а почему на следующей и остальных мини-вышках никого нет…

Итог был таков. В третьем часу ночи караул жилой зоны был разбужен бешеным стуком в ворота и криками: «Откройте, гады! Заморозить нас хотите!!!»

Вышедший на крики начкар увидел следующую картину: ворота проходного коридора распахнуты настежь (так как их никто и не закрывал), в двадцати метрах от них в свете луны морозным инеем серебрится хвойный лес, а у ворот жилой зоны стоит длиннющая колонна закоченевших зеков.