«Тихая» Одесса

– Ты арестован, клади оружие! – сказал Синюков. Глазок его нагана в упор нашаривал грудь Япончика.

Опытный бандит сразу понял, что дела его плохи. О защите нечего было и думать. Оставалось последнее средство: наглость. И Япончик пустил его в ход.

– Вот как вы встречаете командира первого полка молдаванского пролетариата! – проговорил он, насупив вздернутые к вискам брови. – Это «как же надо понимать? Изме…

Синюков не дал ему договорить:

– Клади оружие, бандитская образина! Считаю до трех! Именем революции, раз! …

Япончик оглянулся. Стоявшие позади него расступились. Дружки, правильно оценив обстановку, уже поспешно снимали пояса с подвешенными к ним гранатами, через головы стаскивали перевязи пистолетов.

– Два! …

Сдача означала: военный трибунал и – смерть, неминучую позорную смерть… Нет, только не сдаваться! Только бы вырваться отсюда! Только бы вырваться! …

Медленно, стараясь выиграть время, Япончик отстегнул палаш, бросил его под ноги. Взялся за поясной ремень. И вдруг, пригнувшись, рванулся к двери в соседнее купе.

Тут и настигла его пуля. Он взвизгнул, разметал руки и ничком повалился на пол…

Известие о смерти Япончика ввергло его приятелей в панику. Немедленно возник слух, что красные войска близко, что со стороны Колосовки подошла кавалерийская бригада и уже окружает Вознесенск. Бандиты начали разбегаться кто куда. В панике никому из них и в голову не пришло мстить за своего главаря.

Войска из Одессы прибыли только на следующее утро. Красноармейцы ловили бандитов по дворам, снимали с чердаков, выволакивали даже из выгребных ям…

Бесславная история Мишки Япончика закончилась. Однако бандитская проблема еще не была решена.

* * *

Давно уже не существовало Япончика и его «армии», но по-прежнему ночами Одессу лихорадило от засилья уголовников. С наступлением темноты город испуганно замирал. Жители наглухо запирались в домах и, вздрагивая от шорохов, вслушивались в ночную тишину. То и дело на улицах раздавалось торопливое шарканье ног, где-то жалко трещали запоры, где-то зловеще тявкал револьверный выстрел, или вдруг, точно горох по железному листу, рассыпалась перестрелка. Всю ночь в городе шла невидимая борьба: чекисты охотились за налетчиками, налетчики – за чекистами.

Тревожно было в голодной Одессе, когда окончилось наконец вынужденное безделье Алексея Михалева.

Начало

Это случилось вскоре после того, как Синесвитенко уехал в Раздельную с рабочим продовольственным отрядом. На прощание Синесвитенко сделал Алексею подарок. Когда-то удалось ему раздобыть на базаре две одинаковые фигурки китайских болванчиков. Фигурки были из крепкой стали, полые внутри, и Синесвитенко смастерил из них зажигалки. Если нажать пружинку на спине болванчика, верхняя часть его головы немного откидывалась и изо рта вырывался тонкий язычок пламени. Еще раз нажмешь – рот захлопывался, проглатывая огонек. Таких зажигалок Алексею еще не доводилось видеть. У Синесвитенко были золотые руки.

– Возьми на память, – предложил Синесвитенко. – Кто знает, увидимся ли еще, а так, может, и вспомнишь… За Пашкой доглядывай, – попросил он. – Я ведь ненадолго. Ежели хорошо пойдет, через неделю буду обратно.

– На меня надежда слабая, – сказал ему Алексей, – не сегодня-завтра могу улететь.

– Ну, пока здесь… Он хлопчик мозговитый, проживет и сам.

Через два дня после его отъезда, поздно вечером, когда Алексей и Пашка от нечего делать играли перед сном в подкидного дурака, в дверь постучали. Джека, спавший на табурете, соскочил на пол и залаял. Алексей отложил примятые карты (а напринимал он много: Пашка играл здорово и к тому же еще жулил) и пошел открывать.

За дверью стоял невысокий человек в штатском пальто.

– Здравствуйте, – оказал он, – привет вам привез из Херсона.

– От Сергея Васильевича?

– От Василия Сергеевича. Вас ждут, просили скорей…

И казалось, с приходом этого человека жизнь сразу обрела привычный, тревожный ритм, будто и не было десятидневной передышки. Алексей торопливо навернул портянки, всунул ноги в сапоги и наскоро увязал в тряпицу немудрящее свое имущество – запасную пару исподнего белья и стопку писчей бумаги.

Одевшись, подошел к Пашке:

– Будь здоров, ухожу.

– Надолго? – опросил Пашка, который с тревогой наблюдал за сборами Алексея.

– Кто его знает. Ждать-то меня не надо.

У Пашки задрожали губы.

– Насовсем, что ли?

– Ну уж и насовсем! … Приду, наверно. А если нет, сам хозяйничай. Еды тебе дней на пять должно хватить, постарайся обернуться, пока отца нет. На рыбалку ходи… – Алексей говорил преувеличенно бодро и при этом старался не глядеть в огорченные Пашкины глаза, чтобы и самому не расчувствоваться (привык все-таки к мальчонке). – Словом, все должно быть в порядке. Если завтра не вернусь, скажи во дворе, что, мол, устроился работать к немцам в экономию. Понял?

Пашка не ответил. Веки его подозрительно набухли.

– Ну, прощай, – Алексей потрепал его по жестким вихрам, слипшимся от соленой морской воды, и направился к двери. – Пойдемте, – кивнул связному.

Они вышли на улицу.

– Отсюда в квартале – фаэтон, – вполголоса сказал связной.

Они свернули за угол, и Алексей увидел в отдалении желтый светлячок цигарки. Связной громко кашлянул. Огонек прочертил в темноте кривую и, упав на землю, рассыпался красноватыми, сразу погасшими искрами. Застучали копыта, фаэтон подъехал.

– Раскуриваешь! – недовольно проговорил связной. – Нашел занятие.

– Вы бы еще дольше возились! – отозвался возница. Голос у него был молодой и сердитый. – Садитесь уж…

Алексей сел рядом со связным на кожаную подушку сиденья, щелкнули вожжи по конской спине, и фаэтон покатился, качаясь на мягких рессорах.

Они ехали довольно долго. Сперва по немощеной, в глубоких рытвинах дороге, потом по твердому настилу брусчатки, звонко цокавшей под копытами, и, наконец, по мягким деревянным торцам в центре города.

Остановились вблизи какого-то сквера.

– Жди здесь, – приказал связной вознице. – И насчет курева сократись. Двинули, товарищ, – он легонько подтолкнул Алексея и соскочил на землю.

Обогнув сквер, они пересекли улицу, вошли в темный подъезд большого дома и поднялись на второй этаж. Связной дернул ручку звонка. За обитой войлоком дверью брякнул колокольчик, и почти тотчас же им открыли. Пожилая женщина в домашнем халате провела их в конец длинного коридора, толкнула одну из дверей.

В комнате с завешенными окнами, обставленной тяжелой дубовой мебелью, сидели за столом Оловянников и Инокентьев. В углу Алексей увидел еще одного человека— седого, кряжистого, в потертом пиджаке, по виду рабочего.

– Спасибо, – сказал Оловянников связному, – можете идти. – Когда связной и женщина вышли, он взглянул на Алексея, приветливо щурясь из-за очков. – Как дела, херсонец?

– Какие дела? – хмуро сказал Алексей. – Для таких дел незачем было из Херсона уезжать: там тоже рыбалка хорошая.

Оловянников усмехнулся: – Ничего не поделаешь, приходилось выжидать. – Он указал на стул. – Садись. Как чувствуешь себя? Нашему брату отдых на пользу не идет, это уже доказано. Привыкаешь к неспешному существованию, и что-то в тебе ослабевает, размягчается, а после все как будто внове. Замечал?