Стоп-кран

Шёл двенадцатый час. Моросил дождь. Шныряли редкие хмурые личности обоих полов, прятались под измученными зонтами. За первый час торговли была продана единственная коробка пельменей. Водила дымил в кабине грузовика. Мы с Костей зря мокли под дождём. Призрак капитализма никак не мог договориться с призраком коммунизма, чтобы у двух комсомольцев заработал нехитрый бизнес. Страна стояла на распутье. И мы дежурили вместе с ней.

Молитвенное столпостояние разрешилось новой идеей – выдвинуться из дворов в переулок.

– А как же менты?

– Разберёмся как-нибудь, – буркнул Костя, понадеявшись на Парткомыча. Ясно было, что в данный момент его беспокоила более актуальная проблема.

Передислокация пришпорила наши дела, и те пошли ровно на порядок живее: за вновь миновавший час мы реализовали десять пачек. В час дня гастроном через дорогу закрылся на обед, а труженики окружающих предприятий, наоборот, на обед прервались. И уличная торговля понесла галопом – мы распродали всё, что громоздилось на столике и даже трижды открывали кунг, чтобы пополнить экспозицию. Проданные пачки уже никто не считал. Мы выкатили грудные клетки колесом, корча из себя матёрых ларёчников. Однако в четырнадцать часов отобедавшие труженики приступили к работе, гастроном открылся, и ручеёк наших покупателей иссяк.

Улучив минуту, я метнулся через улицу. Вернулся унылым.

– Костя, там лежат такие же пельмени, и они дешевле.

– Блин. Откуда они тут?

Выругавшись, Костя пошёл будить водилу.

На свой страх и риск мы выбрались из глуши переулков и встали прямо на проспекте у троллейбусной остановки. В принципе – место довольно малолюдное, вдалеке от перекрёстков и пешеходных переходов. Костя всё ещё опасался патруля. Разрешения на торговлю у нас, естественно, не было, да и взять его было неоткуда.

Подвалил троллейбус. Из него, помогая друг другу, выбрались три старушки.

– Пельмешков не хотите? – зазывает Костя.

– Да куда уж нам с нашей пенсией? – отозвались увядшие подружки. – У нас и зубов-то уже нет.

А сами смотрят на пельмени с такой драматической печалью, что незлое Костино сердце не выдержало. Взял со стола три пачки, раздал им.

– На здоровье, бабушки. Не беспокойтесь. У нас ещё много!

Из следующего троллейбуса выпрыгнул здоровенный детина в варёнке.

– О! Ни фига-се! Пельмени… – порылся в карманах, посерел и спрашивает: – Чуваки, вы вечером тут ещё стоять будете? Чё-то я без денег совсем.

И так оно всё закрутилось, что мы стои?м-стои?м, время идёт-идёт… Вроде что-то и продаётся, но ясности нет: то ли мы торгуем, то ли перетаптывается передвижная выставка изделий Останкинского мясокомбината. Плавно наступали затяжные сумерки, и нам стало окончательно ясно, что в первоначальный план закрались громадные изъяны. Костя опять посетовал по поводу уплывших из рук сосисок.

– На них и спрос выше, и хранить их проще. Ведь сосиски охлаждённые, а не замороженные.

– Хорошо, хоть моросить перестало, – пресёк я его занудство, так как необходимо было срочно что-то решать.

Костя внимательно посмотрел на меня. Сплюнул (чего с ним никогда не случалось) и пошёл будить водилу.

Шофёр пыхнул «Примой», что прикупил в давешнем гастрономе напротив, выругался и заявил, что только под нашу ответственность. Мы набрались неслыханной наглости. Впёрлись своим «газоном» на тротуар у самого выхода из метро «Проспект Мира» – радиальная. Костя заверил водилу, что всё будет хорошо. Но сам не был в этом уверен.

Время было идеальным – час пик. И народ хлынул. Мы едва успевали отсчитывать сдачу. Очередь клубилась, дымилась и извивалась за здание метро в сторону Олимпийского спорткомплекса, и конец её терялся из виду. Голодный, возвращающийся домой с работы, трудовой люд брал по две пачки, ревниво испепеляя взглядом тех, кто замахивался на три.

– Не переживай, всем хватит, – ворчал водила, добровольно впрягшийся в процесс. Завидев, что мы не справляемся, он распахнул кунг и подтягивал оттуда пачки с пельменями, передовая линия которых отступала всё глубже и глубже в кузов.

К половине восьмого вечера очередь стабилизировалась, но расслабляться было по-прежнему некогда – покупатели протягивали засаленные разноцветные рублики и требовали внимания. К половине девятого очередь рассосалась, но торговля всё ещё шла довольно бойко. Одна пышная дама решила поскандалить. Потрясла коробку с пельменями.

– А чёй-то они у вас не гремят?

Мы переглянулись. Плюсовая температура давала о себе знать. Пельмени бессовестно слиплись.

– Да и вес какой-то не такой, – взвесила дама коробку на ладони.

– Не нравится, не берите, – огрызнулся шоферюга, – вас не заставляют.

– Позвольте! – вспыхнула дама, и мы ощутили, что скандалу быть.

В двадцати метрах располагалась овощная точка, оборудованная классическими советскими торговыми весами. Они бесстрастно зафиксировали триста девяносто грамм живого веса, включая картонную упаковку. Дама вернулась к нам во всём великолепии. Она обозвала нас мошенниками и вынудила втянуть голову в плечи.

Да, останкинцы, конечно, красавчики. На пачке написано «500 грамм». Пачка заклеена на заводе. К нам какие вопросы? А то, что в стране инфляция – должны понимать все. Тают зарплаты, пенсии и стипендии. Хиреет картофель, скукоживается лук, истончается морковь. Скудеет початок, чахнет племенной бычок, мельчают семечки в арбузах. Ну и усыхают пачки с пельменями. Что тут такого? Разве должно быть как-то по-другому?

Отсчитываю сдачу с очередной купюры, поднимаю глаза и… холодеют почки: на меня устало смотрит усатый старлей милиции. Фиксирую боковым зрением, что Костю так и вовсе парализовало.

– Ну, чего застыли, будто обосрались? – медленно заговорил милиционер. – Знаю, что самодеятельностью занимаетесь. Запрещено тут стоять, да ещё и с замороженным продуктом без рефрижератора.

– Ну, мы… – начал было Костя, но запнулся.

– Да наплевать мне. Расслабься. Я своё в наряде оттрубил. Жрать хочу. И троглодиты мои жрать хотят. А Любка только в одиннадцать явится со смены. Давай сюда свои пельмени.

Мы выдохнули. Мент расплатился, отошёл было на несколько шагов, но вернулся и добавил заметно теплее:

– А вообще, вам, ребята, спасибо. Ну где ещё в этот час я бы купил пожрать?

К десяти часам темп продаж существенно замедлился, а к одиннадцати покупатели практически исчезли. Фанерный пол кунга оккупировала огромная лужа. Нижние коробки размокли, поползла красная краска. Водила ворчал, но стоически пробыл с нами до самого закрытия метро. Последний покупатель, подхвативший две отсыревших коробки с пластилиновыми пельменями, был зафиксирован в 1:11 ночи.

Тротуар окончательно обезлюдел. Костя похлопал себя по подсумку, спрятанному под курткой. Подсумок ощущался весомым, приятно набитым банкнотами. Я заглянул в кунг. Унылая картина стремительно тающих остатков была невыносимой. Не менее двух сотен упаковок так и остались нераспроданными. А ведь это существенные деньги!

Свернули в наш спящий двор. Сколько смогли, упихнули в оба наших морозильника и в обычные холодильные секции, совершая ходки между грузовиком и лестничной клеткой. Постеснялись будить других соседей, хотя и следовало бы. Настала пора расплатиться с шофёром и отпустить его с богатым трофеем, ведь не менее сорока? размякших коробок всё ещё оставались в кунге. Тут нас осенило, что мы ничегошеньки не положили в рот за весь этот феерический день, не считая чашки пустого утреннего чая. Костя выхватил из кузова ещё пару пачек, объяснив, что сварит их прямо сейчас. Я согласился, что это хорошая идея. Водила валился с ног от усталости, и ему было всё равно. Двумя пачками больше, двумя пачками меньше – его семейству до нового года хватит.

Пельмени хоть и растаяли, но, конечно же, оставались весьма съедобными. Мы поглощали их с неуёмным аппетитом. С солью и перцем. Сметаны в доме не было. Про соус мы догадаемся позже. Это произойдёт тогда, когда пельмени прочно войдут в наш ежедневный рацион. Когда же они опостылеют нам в варёном виде, Костя найдёт выход из положения и примется жарить их с соевым соусом. Потом и этот способ приестся, но моя сметливая бабуля затеет из пельменей пирожки. Она перетрёт в мясорубке повторно размороженные пачки и сотворит из белого теста и красного фарша непревзойдённую начинку, обильно сдобренную луком и чесноком из очередной посылки с Украины.

Прочно подсев на пельмени, мы с Костей подрумянились, подокруглились. Залоснилась незагорелая кожица. Друг мой остервенело ворочал гири, а я даже сподобился сбегать кросс в Сокольники. И ведь нашлась же энергия на физическую культуру! Как в старые добрые времена.

Побочным эффектом в Костину жизнь ворвались ежедневные звонки в квартиру. Дворовые фраера, прихватив картишки и бутылочку «белой», беспардонно являлись на пельмени. Костя нарезал слипшиеся пачки блинами, как какой-нибудь торт «муравейник» и запекал на сковородке. Подавал на стол под ласковым самосочинённым названием «ошмётанка». Блатняк орал баллады под гитару, смолил «Беломор», соловел, объяснялся Косте в уважении, клялся мамой в дружбе до гроба.

Холодным неприветливым утром следующего дня мы сгрудились над неряшливой кучей бабла, вываленного из подсумка. Костя раскладывал банкноты по номиналу, распрямлял заломленные уголки. Я сосредоточился на пересчёте.

– Тут не хватает, – тихо произнёс я, когда на последнюю пачку денег напялил резинку.

Костя имел первый разряд по боксу. Он умел держать удар. Кроме того, морально был готов к такому результату. Ни один мускул не дрогнул на лице моего мужественного друга.

– Ну что ж! Неделя до возвращения Кузьмы у нас есть. Будем «продавать» холодильники!

Парочка завалилась в квартиру на сутки позже, чем мы их ждали. Дуська тут же разболтала, что Кузьма сдал обратные билеты за двадцать минут до отправления поезда, потому что вспомнил, что забыл бросить в море монетку. Горный крымский троллейбус равнодушно свозил их из Симферополя в Алушту и обратно. Переночевали недалеко от вокзала в какой-то стрёмной квартире с клопами, сдающейся посуточно. На следующий день местный спекулянт запросил немыслимую сумму за пару обратных билетов, так что Кузьме пришлось сломать ему нос.

– Я не дармовёнок Кузька. Я готов переплачивать за дефицит, за скорость, за удобство и качество, – рассудил Кузьма. – Но тут был откровенный зашквар. Ещё и лыбился, злодей! У-ух…