Некрополис

Сон оборвала Марина Михайловна, точно так же как она обрывала Данилова, не дослушав и недопоняв его. Если конечно, она вообще слушала и понимала Илью Петровича. Жена могла говорить безостановочно, заменяя собой радио и телевизор. Данилова вполне это устраивало. В отличие от веселой говоруньи жены он был закоренелый угрюмый молчун. Все время думал, думал какая разница и черт знает о чем.

Но иногда она доставала, ее голос давил на барабанные перепонки, звенел в голове, и Данилова подмывало крикнуть ей в лицо: «Заткнись!» Но он продолжал терпеливо ждать, когда она сама устанет молоть языком и выключиться, как радио или телевизор.

– Илья! – Из кухни позвала Марина. Сев на край кровати, Илья Петрович надел шлепанцы, поднялся и, позевывая, пошлепал на кухню.

Жена суетилась у плиты, на которой булькала большая кастрюля. По радио завывал Лепс. За окном ему вторила собака. На кухне густо пахло щами. И с чего он взял, что жены не стало? Вот же она…

– Что? – Спросил Илья Петрович.

– А ну-ка попробуй, – не обернувшись, сказала жена и кивнула на кастрюлю.

Открыв выдвижной ящик тумбочки, он вынул из лотка столовую ложку, подошел к плите и наклонился над кастрюлей. В наваристых щах плавало что-то округлое похожее на кочан. Приглядевшись, Илья Петрович содрогнулся и захолонул.

Из кастрюли ему улыбалась голова Марины. Лицо у жены было как на фотографии в черной рамке. Марина как будто говорила ему: «Все здесь будем».

– Ну, как? – Раздался веселый голос позади.

Обернувшись, Данилов увидел то же самое лицо, которое проступило на соскобленной траурной фотографии. Илье Петровичу криво улыбалась одетая как шляпница мумия.

– Что скажешь? – Спросила она.

Данилов закричал и вроде бы, в самом деле, проснулся.

3

Свернувшаяся калачиком на пустой половине кровати кошка испуганно мяукнула и, спрыгнув на пол, шмыгнула в коридор. Левая рука приминала подушку жены. Илья Петрович отдернул руку и смутился, покраснел от обжигающего стыда. Он словно боялся испачкаться, подцепить заразу или проклятие.

А что если призрак шляпницы лежит на той половине кровати и, впившись в него глазами, криво усмехается? Илья Петрович подозрительно посмотрел туда. Подушка морщилась, а пододеяльник ухмылялся загнутым уголком. Слегка дрожащая рука нерешительно потянулась к подушке шляпницы, замерла, потом все-таки коснулась ее и разгладила.

За окном надрывалась собака. Она когда-нибудь заткнется? От тупой боли заныло правое плечо. Будь проклята работа упаковщиком. Илья Петрович уже давно собирался уволиться. Но… Но ему было трудно и даже страшно сделать это. Так же как поменять город или хотя бы кровать.

На будильнике – без четверти три. Данилов взял с комода фото в золотистой рамке. Жена виновато улыбалась, словно зная все наперед. Так и хочется стереть улыбку со снимка и из памяти. Илья Петрович провел ногтем по стеклу рамки. С кривой усмешкой покачал головой и вернул фотографию на комод.

Оставив дверь туалета приоткрытой, он небрежно отлил, обрызгивая сиденье унитаза и с досадой глядя на грязный кошачий лоток. Буся была уже четвертой и оказалась последней кошкой жены.

Время от времени шляпница брала кошек на передержку…

– Только не выкидывай ее на улицу, когда меня не… – Осекшись, жена поморщилась, губы и подбородок задрожали. – Когда я… – она всхлипнула.

Да. Уходить она боялась. И хотя церковь она обходила стороной, даже нательного крестика не носила, а постилась только потому, чтобы похудеть, но перед самым уходом она причастилась.

– И богу приятно, и для здоровья полезно, – приговаривала она, ставя на стол что-нибудь постное унылое вроде картофельного салата со щавелем, супа с перловкой и фасолью, лукового супа, чечевичной похлебки, риса со шпинатом, кабачковых котлет…

Ну, ладно сама себя голодом изводит, но он тут при чем?

– Притом. – Осаживала она. – Тебе тоже надо заняться собой и привести себя в порядок… И хватит ворчать с постным видом. На тебя не угодишь.

– На меня не угодишь, – сказал Илья Петрович сам себе и нажал на кнопку бачка. Вода бурно зашумела, завыла, смолкла.

Как с чечевичной похлебкой, сельдереем, свекольной ботвой или судьбой Данилов смирился с кошкой, которая выводила из себя и доставала. Особенно в первые дни после ухода шляпницы. И особенно громко, тоскливо и страшно ночью она мяукала, выла, голосила. Звала. Но хозяйка не отзывалась.

– Заткнись! А то выброшу на улицу. И без тебя тошно. – Срывался Илья Петрович.

Буся замолкала. А через пять минут опять… Выворачивала душу. Ему тоже хотелось заголосить и выбросить себя из дома. Человек и кошка превратились в два никому, даже самим себе, не нужных существа.

Илья Петрович стал подпаивать кошку настойкой валерьянки. Ночные концерты прекратились. Но желание вышвырнуть себя из дома осталось.

4

Вернувшись в постель, Данилов стал ждать звонка… Будильник задребезжал, и Данилов поднялся. Собака за окном смолкла.

Одевшись, Илья Петрович подошел к серому окну. О крышу соседнего дома терлись похожие на войлочную набивку облака. Свет уличного фонаря растекался в тумане, как желток на сковороде. Какое утро! То ли чай выпить, то ли податься к шляпнице.

Шаркая и шлепая, Данилов прошел на кухню и, открыв холодильник, взял с боковой полки початую два дня назад упаковку «Вискаса». Тотчас, как холодильник, заурчала кошка и стала тереться о лодыжку. Илья Петрович выдавил из пакетика в кошачью пластиковую миску остатки паштета с говядиной и печенью. Буся понюхала паштет и, разочарованно муркнув, отошла от миски. У двери кошка села на задние лапы и, замерев, уставилась на Данилова.

Вскипятив воду в электрическом чайнике, Илья Петрович выпил черный чай с бергамотом в пакетике «Принцесса Нури», съел хрустящий хлебец с плавленым сыром «Дружба». И все казалось: вот сейчас на кухню зайдет шляпница и заговорит как заведенная. Как конфетти осыплет словами. Но, увы… Ее все не было. Уже не было.

Пришлось включить радио:

– Вы устали от нищеты? Ваша жизнь – сплошной облом? Вы несчастны и разочарованы? Вам уже ничего не светит кроме боли и страдания? Вы не живете, а выживаете? Ваша жизнь не стоит и ломаного гроша? Вам и за миллион темных тяжелых горбатых лет не заработать столько, сколько загребает за одну минуту баловень Мамона Безос? Вы отчаялись? Погрязли в унынии? Впали в ничтожество? Вы пропащий никчемный человек? Не беда! Мы избавим вас от незавидной участи. У нас только легкие и безболезненные способы ухода! Вы даже не заметите этого. Вы будете приятно удивлены, как легко и просто вы окажитесь на том свете. Многоканальный телефон… Мы ждем вас. Студентам и пенсионерам предоставляется скидка. – С восторженным умилением просюсюкал женский голос.

И тотчас торопливый и неразборчивый, похожий на мелкий шрифт в кредитном договоре, голос предупредил:

– Не является публичной офертой. Имеются противопоказания. Посоветуйтесь с врачом.

Передернувшись, Данилов выключил радио. Нет. Это не жена. Когда она говорила, то так не коробило.

Он взглянул на круглые плоские, похожие на желтый блин, часы на стене. Длинная стрелка подрагивала на цифре семь. Короткая стрелка замерла между восьмеркой и девяткой. Без двадцати пяти девять. Это было не то время, когда даже сломанные часы не врут. Это было время, когда ушла шляпница…

Несмотря на уже третью новую батарейку, часы доходили до тридцати пяти минут девятого и останавливались. Как вкопанные. Поначалу это обескураживало и раздражало. Но потом Илья Петрович махнул на упрямые часы рукой. Ведь они показывали точное безвременье, в котором оказался Илья Петрович. А вот часы на смартфоне и механический будильник на прикроватной тумбочке безбожно врали.

– Может быть, может быть… – Сказал сам себе Илья Петрович, открывая входную дверь. Кошка попыталась прошмыгнуть на площадку. – Вот зараза. – Данилов ногой оттолкнул кошку от порога. Обиженно мяукнув, она села у платяного шкафа и желтыми глазами уставилась на Илью Петровича.

5

Выйдя из квартиры, Данилов прижался плечом к двери и запер ее на верхний и нижний замок, ключами извлекая из них скрежет и хруст. Спустившись по лестнице на два этажа, он спохватился о дверной ручке

– Что тебя. – Буркнул он и, вернувшись на шестой этаж, подергал ее.

Этот дверной ритуал появился совсем недавно.

А ведь раньше Данилову было все равно, и он часто впопыхах забывал запереть дверь. Шляпница ругала его за это. А еще – за обрызганное сиденье унитаза, которое он забывал поднять. За грязную тарелку, которую он забывал убрать со стола в раковину. За телевизор, который он забывал выключить перед сном. Или за что там еще…

А забывал он закрывать дверь, потому что жена была весь день дома, создавая головные уборы, одежду. Она была мастерицей от бога.

На его недоуменный вопрос, почему она до сих пор не в столице, шляпница виновато улыбалась: «Ну, вот еще. А что я там забыла? Мне и здесь неплохо».

А теперь, заперев дверь на два замка, он перепроверяет, подергивая дверную ручку. Он словно боялся, что кто-то, как Буся, попытается вырваться из квартиры…