Трансмиттер

– Ты когда моими коленями займешься? – оторвала его жена от приятного времяпрепровождения, зайдя в комнату и присев на край кровати. – Болят, сил нет терпеть. Погода, похоже, будет меняться. Перед сменой погоды всегда так. Всегда так реагируют. Знать, холода ударят. Зима скоро, снегу навалит, как будем потом в лес ходить?

– Сегодня выходной, поехали, съездим. – ответил Афанасий.

– Сегодня? Ишь ты, какой быстрый. Это ж целая история, как я так поеду? Я не готовилась, это ж надо как-то заранее, не враз вот так.

Зная привычку супруги делать из любой мелочи слона, Афанасий, не отвечая на пустые причитания, пошел умываться.

В результате жена собралась едва ли не быстрее самого Афанасия.

Пригородная электричка бодро тянулась по звонким рельсам зеленой гусеницей, покидая унылый город. За мутным окном потянулись дачки с чахлыми домиками, на участках тут и там дымились кучки сжигаемой ботвы. Вскоре они скрылись за лесополосой. В полупустом вагоне сидели неутомимые дачники, бодрые старушки живо обсуждали способы обработки теплиц серными шашками.

Через пол часа Афанасий с женой вышли на неприметном полустанке. Когда шум уезжающей электрички стих и на окрестности опустилась живая сельская тишина, они двинулись по узкой тропинке, проложенной через заросли ивняка. Деревня располагалась в полукилометре от станции, на опушке леса. Около одного из домов их окликнула женщина, мывшая окна, стоя в палисаднике на табуретке в домашнем халате и галошах на босу ногу:

– Машка привет!

– Привет. – крикнула жена Афанасия в ответ, махнув рукой.

– Вы в лес?

– Ага.

– Ну ступайте, мой Аркашка уж там. Обратно пойдете, заходите на чай.

– Хорошо, зайдем. – крикнула Машка, скрываясь за поворотом.

По накатанной лесной дороге было приятно легко идти. Свежий хвойный воздух вводил в легкую эйфорию, толстые прямые стволы, уходящие вверх и раскрывающие в вышине широкие густые кроны, дарили ощущение спокойствия и равновесия. Лес без надоедливого подлеска казался легким, просторным, хотелось петлять меж рыжих сосен и дымчато-зеленых разлапистых елей по мягкому подстилу из опавших иголок и шишек. В это время года наступал тот редкий баланс, когда уже не надо было поминутно отмахиваться от назойливых комаров, наглой мошкары и бесцеремонных слепней, но в то же время близкие холода еще не успели сковать ледяной хваткой все вокруг. Уже готовый к зимней коме, лес успевал доживать последние теплые деньки: Долбили стволы дятлы, кукушки куковали кому-то, сороки перелетали с ветки на ветку, гомонили другие птицы, неуловимые взглядом белки роняли с вышины вышелушенные шишки, в траве в дальней лощинке кто-то пыхтел. Машка, жена Афанасия, шла медленно, переваливаясь с боку на бок, часто останавливаясь и переводя дыхание, поминутно жалуясь то на боль в пояснице, то на колени, то на свою тяжелую женскую долю. Афанасий нашел ей пару жердей. Молодые ровные сосенки давно засохли, задавленные взрослыми деревьями, кора на них облетела и они стали гладкими, как черенки.

– Ты бы мне еще костыли подарил. – сверкнула взглядом на него жена, но, приняв жерди и орудуя ими как лыжными палками, зашагала заметно бодрее.

Через некоторое время дорога вывела на деляну. В дальнем углу вырубки деловито тарахтел старый, черный от собственной копоти, трелёвочник. На краю, у дороги, на ступеньках вагончика сидел мужичек неопределенно-среднего возраста, лениво почесывая рыжую щетину на круглом подбородке.

– Здорово, свояк! – подойдя, панибратски хлопнула его по плечу Машка. От шлепка тот чуть не выронил из коротких опухших пальцев окурок. Поздоровавшись с Афанасием, сказал:

– Вы за деревьями?

Получив утвердительный ответ, он взял бензопилу и двинулся по краю вырубки, огибая завалы поваленных деревьев. Афанасий с женой последовали за ним.

– Я тут давно приметил два дерева. Не меньше двухсот лет, ровные, здоровые, и стоят рядом, можно руками сразу до обоих дотянуться. – на ходу говорил Аркашка. – Через неделю там будем валить, так что можешь забирать все, без остатка. – обратился он к Афанасию.

Перед входом в лес Аркашка остановился около одного из поваленных деревьев, о свежий спил затушил окурок, двумя пальцами смачно высморкался в сторону и, вытерев пальцы об засаленные брезентовые штаны, рывком тросика завел бензопилу. Умело орудуя ею, он быстро выпилил бревно высотой с табурет и диаметром, позволяющем ему устойчиво стоять, не переворачиваясь. Закончив работу, Аркашка сел на свежую чурку, как бы пробуя потребительские качества вновь изготовленного предмета мебели, вытряхнул из галош опилки. Поставив пилу на высоком пне, чтоб ее было видно издалека, они с Афанасием вдвоем потащили бревно в лес к нужному месту.

Две красавицы сосны, как корабельные мачты, своими ровными стволами уходили высоко вверх, сливаясь там своими кронами с остальным лесом. Афанасий примерился разведенными руками к ним. Размаха рук действительно хватало.

– Ну, я пойду. Если что, я там, в вагончике. Обратно будете идти, позовите, вместе в деревню поедем. – сказал Аркашка и побрел обратно, на ходу раскуривая следующую сигарету.

Используя бревно как стол, Машка разложила на нем нехитрую снедь. Перекусив вареными яйцами и хлебом с многострадальным салом, стали готовиться. Афанасий неспеша перекантовал чурку, установив ее между стволами. Тут же рядом предусмотрительно положил фляжку с водой. Жена села, ерзая и устраиваясь поудобней. Он подошел к ней вплотную. Она завела руки ему под куртку, покопалась под свитером и, задрав наконец футболку, холодными руками ухватила мужа за талию. Вздрогнув от неприятного холода, Афанасий оперся руками о стволы деревьев. В затылке слегка защекотало, затем появилось ощущение опускающегося скоростного лифта, через пару секунд переросшее в чувство свободного падения. Но падение это ускорялось совсем не по законам физики. Стремительно нарастая, перегрузка преодолела предел возможностей человеческого организма, мир вокруг померк.

Афанасий стоял у начала курумника. Каменные россыпи простирались далеко в стороны и вверх, теряясь в низких облаках. Далеко внизу виднелась граница леса и блестящая полоска горной реки. Холодный ветер трепал легкую курточку. Среди зарослей карликовой, по колено, березки, возвышались две одинаковые, аккуратно сложенные каменные пирамидки высотой в человеческий рост. Между ними стояла большая, плетеная из прутьев корзина цилиндрической формы с веревочными лямками.

Не теряя времени, Афанасий подбежал к пирамидам и стал разбирать их, наполняя камнями корзину. Заполнив, он подсел под нее, закинул лямки на плечи и с трудом встал. Тонкие веревки врезались в плечи, круглая корзина перекатывалась по спине, выступающие прутья кололи тело. Слегка подпрыгнув, Афанасий поправил ношу. Сведя лопатки и прогнув поясницу, он образовал в спине небольшой желобок, в котором разместилась корзина. Оглянувшись вниз и задержав взгляд на ленточке реки, он двинулся вверх, ступая по серым валунам.

Там, где камни были небольшие, можно было идти по ним, аккуратно перешагивая с одного на другой. По камням размером с легковой автомобиль приходилось карабкаться, цепляясь руками за выступы. Периодически на пути встречались валуны размером с грузовую фуру и даже больше. Их Афанасий обходил, заранее взглядом просматривая удобный путь. Периодически он оставлял на камнях небольшие туры из двух-трех маленьких камушков, отмечая обратный путь. По мере подъема уклон становился круче, все чаще при передвижении даже по небольшим камням приходилось подключать руки. Начали встречаться снежники. Некоторые из них можно было обойти, крупные Афанасий преодолевал, предварительно перед каждым шагом выдалбливая ботинком ступеньку в твердом слежавшемся снегу.

С набором высоты становилось холоднее, ветер усиливался, но, разгоряченный подъемом и ношей, Афанасий уверенно двигался вперед, не обращая внимания на летящие в лицо клочья облаков, ледяные пощечины ветра. Забравшись на вершину, он присел, опер корзину о камень и высвободил плечи. Завалив ее на бок, вывалил содержимое. Из принесенных камней сложил две маленькие пирамидки. Пока складывал, немного отдышался и восстановился. Под ним, скрывая под собой землю, плыли серые облака нижнего яруса. Сверху облака верхнего яруса заслоняли солнце. Они были настолько плотные, что местонахождение небесного светила на небосклоне можно было определить весьма условно. Путь вниз показался заметно легче, но бдительность Афанасий не терял, сохраняя концентрацию, чтобы не оступиться.

Вернувшись к пирамидам, он без промедления начал наполнять корзину, изредка бросая косые взгляды на далекую, недоступную реку. Подступала вечная его спутница – жажда. Второй подъем уже не был столь легок и свеж, как первый. Появилась одышка и испарина. Вслед за жаждой пришла ее лучшая подружка – усталость. Пирамиды уменьшались предательски медленно. После очередной ходки Афанасий позволил себе пятиминутный отдых, растянувшись на неровном, кочковатом мхе. Все так же свистел лютый ветер, все так же цеплялись за склон обрывки небесного пара. Тело быстро остывало и начинало мерзнуть.

Наполнив корзину остатками камней, Афанасий тронулся в крайний путь. Усталость сказывалась на восприятии и скорости реакции. Все чаще нога соскальзывала с влажных камней, и тогда тяжелая корзина заваливала его в бок, приходилось падать на острые камни, терпеть, вставать, и идти дальше. Все чаще терялся путь, в облачном тумане черной громадой возникал огромный валун и Афанасий бродил из стороны в сторону, ища обход. Пронизывающий ветер холодными кинжалами проникал под одежду, выдувал остатки тепла, и не было уже возможности согреться движением, потому что силы таяли с каждым шагом. На вершине он упал на колени перед выстроенными им пирамидами, корзина завалилась на бок, камни из нее рассыпались по таким же, как они, осколкам застывшей миллионы лет назад магмы. Замерзшими, не слушающимися от холода пальцами, Афанасий собирал их и складывал в пирамиды, завершая их навершия. Он чувствовал, что конец уже близко, последние остатки сил вытекали, таяли. Стоя на коленях, он знал точно, что подняться на ноги больше не сможет. После того, как последний камень попал на свое место, на вершину опустилась черная туча и поглотила все вокруг.

– Что ты так долго. – недовольно сказала жена, вставая с пня. – Я уже озябла вся.

Афанасий открыл глаза. Он сам, жена его и все вокруг по щиколотку было завалено опавшей хвоей. Он устало опустился на эту мягкую подстилку, нашарил рукой фляжку с водой и жадно приложился к ней. Уже вечерело, краски потускнели, и в лесу воцарилась мертвая тишина. Никто не трещал, не щелкал, не пыхтел, не прыгал по веткам. Машка недовольно отряхивалась от сосновых иголок, сняв плащ, вытряхивала их из капюшона.

– Вставай давай, чего разлегся. Я устала, замерзла и хочу есть! Пошли к Таньке. – сказала она и, не дожидаясь мужа, пошла по лесу, правда в совсем в другом направлении.

Афанасий не стал ее задерживать, полежал еще немного, переводя дух, еще немного попил воды, затем стал собираться, отряхиваясь от опада. Две красавицы-сосны стояли сухие, укоризненно качая на ветру голыми ветками. Вскоре вернулась жена.

– Ты почему не сказал мне, что я не туда пошла? Избавится от меня хотел, да? Да я тебя сама брошу, дурака! Пошли давай.

Она бодро, позабыв про палки, пошла в нужную сторону, а Афанасий взял жерди, с которыми до этого шла жена, и, опираясь на них, побрел за ней. За счастливой, полной сил и энергии, позабывшей про колени женой, было трудно угнаться. Когда он подошел к вагончику Аркадия, мотоцикл с коляской уже тарахтел на холостом ходу. Афанасий сел на люльку, руками за штанины перенес по очереди обе ноги внутрь и опустился на сиденье. Подождав немного, потянулся вперед и два раза крутанул ручку газа. На звук вышли Аркаша и Машка.

– Ты чего это тут разлегся, вылазь, я в люльке поеду. – возмутилась жена. Но Афанасий никак на это не отреагировал. Постояв немного, Машка села позади водителя и все трое помчались в деревню.

Наевшись домашней похлебки из бараньих ребрышек и запив это поллитровой бутылкой водки, Машка со своей сестрой Танькой сидели за столом на кухне и чесали языки.

– Знаешь, Танька, к нам в город икону Смоленской Божьей матери привозили. Ее по всей стране возили по железной дороге, в отдельном вагоне. Она, говорят, чудотворная, потому что намоленная, не то, что эти деревяшки в нашей церквушке.

Афанасий, сидевший напротив и доедавший суп, услышав это, не смог удержаться, ухмыльнулся.

– А ты чего ржешь, безбожник? – прикрикнула Машка, затем снова обратилась к сестре. – Представляешь, этот… – она ткнула пальцем в сторону мужа. – Этот ни разу в церкви не был! Безбожник! Что тебе смешного тут?

– Просто ты так говоришь, будто не о предмете Веры, а об утюге, у которого и мощность больше, и гладящая поверхность более скользкая, потому им и гладить удобнее.

– Да ну тебя! – жена пьяно махнула на него рукой и снова обратилась к сестре. – Там народу набилось, полный вокзал и полная платформа. Но у меня-то есть связи, да-а-а, есть. – при этом она деловито уперла кулак в бедро и закивала, искривив лицо в попытке достать языком застрявший кусочек еды в дальнем уголке рта. – Так вот, я договорилась, меня по блату, без очереди провели в вагон. Представляешь?

– По блату к богу на прием попала, молодец! – прокомментировал Афанасий.

– А что тут такого? – вступилась Танька. – Мы Лёньку, например, крестить возили в Чугунаево. Это 150 километров от сюда. Хотя у нас тут своя церковь есть. И тоже по блату туда попали. Без этого никак, знаешь, какая очередина там?

– Ну и зачем? – поинтересовался Афанасий, хотя уже наверняка знал ответ.

– Потому что там модно крестить детей. Все туда ездят.

– Там бог что ли лучше?

– Да причем тут бог? Просто в Чугунаево лучше.

– Ты-то что понимаешь? – опять вступилась жена. – Сам безбожник, а морали нам читаешь!