Христианская демократия в современной Франции

Наконец, в период «славного тридцатилетия» проявляется еще одна важная характеристика. Глобальный рост уровня жизни, развитие форм досуга, растущая унификация обширного среднего класса, прогресс техник коммуникации, прогресс в уровне образования и рост числа студентов стали факторами превращения в массовое явление культурных практик[68 - Sirinelli J.-F. Les Vingt decisives… P. 60–61.].

В 1960-е годы на политическую сцену выходит поколение «бэби-бум», далекое от послевоенных забот и тревог, для которого «война является не более чем виртуальной угрозой», подтверждая «конец сельского мира» и укоренение быстро распространяющейся массовой культуры. По словам Ж.-Ф. Сиринелли, фактически это первое поколение, знавшее только «славное тридцатилетие», пользующееся плодами «всеобщего благосостояния», которое «является потребителем прежде, чем стать производителем». Но это «благоденствие» имело свои временные пределы. «В первое время, – пишет он, – ценности и нормы, определявшие индивидуальное поведение и рациональную жизнь, находились в сельском и управляемом обществе. Как и во всех обществах, достигших определенного уровня развития, «кардинальными добродетелями» остались «стойкость, скромность и предусмотрительность, иными словами, перенесение удовлетворения». В таком обществе церковь и семья, политические партии и профсоюзы функционировали не только как структуры социализации, но также как обладатели и хранители норм и власти. Но приходит момент, когда нормы и ценности оказываются противоречащими эволюции. От общества с почти полной занятостью, в котором страхование по болезни или от несчастного случая было основным, начинается медленный переход к изменению социальной стратификации и перемене образа жизни»[69 - Rioux J.-P., Sirinelli J.-F. Histoire culturelle de la France. T. 4. Le temps des masses. Le XX

si?cle. P„2005. P. 326–327.].

Социально-экономические изменения сопровождались политическими переменами. В 1960-е годы, согласно С. Хофману, имеет место «новый республиканский синтез», то есть укоренение нового республиканского режима, ставшего более консенсусным и обретшего непререкаемую легитимность. V Республика сделала, по его мнению, социальную и экономическую модернизацию «национальной амбицией», реформируя центральные государственные институты, создавая сдержки и противовесы внутри государства[70 - Hoffmann S. Essais sur la France. Declin ou renouveau? P., 1974. P. 491.]. Таким образом, «республиканская модель» снова получила свою этику, ценности и нормы. Если и имело место оспаривание, то именно механизмов функционирования, но никак уже не самой основы модели, существующего конституционного режима.

Данное закрепление «республиканской модели» проходит на фоне постепенной ликвидации «блокированного общества» (термин социолога М. Крозье), начавшейся после войны, под знаком мощной индустриализации, меняющей привычные социальные структуры и институты (в частности, роль государства). «Учитывая одновременно государственное планирование и преобразование французской промышленности с моралью модернизации (производительность и экспансия), географическая и функциональная фрагментация экономики и общества сокращаются. Передовой капитализм и постиндустриальное общество (то есть практическая важность теоретического познания, рост услуг, закат неквалифицированного труда) пришли в одно и то же время. Деревня является сегодня гораздо менее автономной единицей; семья менее сплоченной, и – как в других индустриальных обществах – мы увидели появление подростковой «культуры». Некоторые различия между классами и положениями ослабли: формируется более единообразный образ жизни»[71 - Ibid. P. 191.], – отметил С. Хофман. Среди других факторов американский социолог выделяет упадок «крестьянской базы» французского общества в пользу «новых средних классов», господство ценностей экономической рациональности (вместо социальной рациональности прежней буржуазии)[72 - Ibid. P. 191–192.].

В 1960-е годы оформилась система ценностей, которые начали укореняться в период общественных изменений, став одним из важнейших аспектов «второй французской революции» (термин А. Мандра). «Мы ясно видим, что обрушиваются главные социальные структуры XIX века: четыре массовых и антагонистичных класса распыляются во множестве групп, которые вращаются вокруг центрального созвездия. Основные институты, церковь, армия, республика, школа, Коммунистическая партия и профсоюзы утрачивают их символическую и магическую ауру, потому что французы живут в согласии по большинству вопросов. Крупные национальные раздоры стихают. Вот почему общество кажется нам аморфным, населенным массивными архитектониками. В действительности, оно диверсифицируется и становится более сложным, потому что локальные институты входят в силу, как организуются и сдерживающие их структуры, возрастные классы и отношения родства. Посреднические регулирования позволяют индивидуальным и коллективным стратегиям развиваться, не подвергая риску связность системы: новая цивилизация нравов находится на пути зарождения. Все эти тенденции, порожденные Революцией, утвердятся со временем и строят новое общество, которое будет изменяться, создаваясь»[73 - Mendras Н. La Seconde Revolution fran9aise. P., 1988. P. 24.], – пишет А. Мандра.

В то же время проявлялось серьезное противоречие. Утверждение «республиканской модели» произошло благодаря сплаву широко укорененных институтов и системы глубоко привитых ценностей, так как находилось в соответствии с потребностями общества той эпохи. Но изменения Франции периода «славного тридцатилетия» сопровождались «институциональным обновлением», причиной и следствием которого стала быстро растущая пропасть между прежней системой ценностей и быстро меняющимся французским обществом: «общие ценности, основывавшие и цементировавшие национальное сообщество, оказались в точности теми же, которые были неявно, но четко поставлены под сомнение»[74 - Sirinelli J.-F. Les Vingt decisives… P. 133.]. Это стало причиной серии социально-политических кризисов и потрясений.

Эти перемены шли синхронно с выходом на политическую сцену нового поколения молодых политиков, менее связанных с баталиями прошлых десятилетий и черпающих политическую легитимацию в ином. Центризм, как наиболее размытое течение, оказался этому подвержен в большей мере, нежели остальные политические силы. Первое изменение – это окончательное принятие республиканских ценностей. С этого момента и уже бесповоротно христианская демократия привержена республиканизму и его ценностям (поворот, четко заявленный еще в период образования партии МРП). Нет никаких дискуссий относительно формы правления, никаких больше апелляций к монархии (как было в довоенные годы участи католиков). Это остается уделом маргиналов. Более того, христианские демократы после многих лет критики политической системы и функционирования институтов V Республики демонстрируют ей верность. Ж. Леканюэ в 1965 г. выступает против Ш. де Голля, но не против конституции 1958 г. Однако принимая республику и демократию, следуя социально-экономической эволюции общества, христианские демократы открываются либерализму. Требование личностного расцвета начинает заменять коллективные ставки реконструкции и модернизации. Политика, религия, семья серьезно теснятся индивидуализмом. Парадоксально, но в этом принятии либерализма христианской демократии уже нет серьезных противоречий с ее доктриной. В свое время партия МРП выступила с сильной критикой либерализма, против господства идеи рынка, культа денег и прибыли, дикой конкуренции. Именно в ликвидации этих пороков заключалось ее требование разрыва с капитализмом. Но к 1960-м годам сам либерализм, равно как и основанная на нем социально-экономическая система изменились. Поэтому то, что принято называть неолиберализмом (и что, например, пропагандировал В. Жискар д’Эстен) по ряду параметров оказалось созвучным требованиям христианской демократии, которая по-прежнему делала акцент на решении социальных вопросов.

Еще одно важное изменение – восприятие доктринального наследия и отношение к вере и церкви. Для нового поколения христианских демократов теряла всякий смысл отсылка к религиозной традиции христианской демократии, взглядам ее основателей. Для них характерен больше прагматизм, наследственность в выборе политической позиции, восприимчивость к новым явлениям и процессам, тогда как апелляция к «старому» наследию выглядела анахронизмом. Из выступлений на съездах сначала «Демократического центра», а затем Центра социальных демократов постепенно исчезают ссылки на Ф. Озанама, народных демократов довоенного периода, М. Санье или Ф. Гэ, оставаясь уделом публикаций журнала «Франс форум», воспоминаний и статей философа Э. Борна или собраний «обществ друзей». Даже в области европейской интеграции, которая оставалась краеугольным камнем доктрины христианской демократии, почти нет уже упоминаний одного из ее инициаторов Р. Шумана. Тем не менее, обширное наследие христианской демократии, личная привязанность к ее морально-этическим ценностям оставались связующим звеном истории и современности французской христианской демократии. Ж. Леканюэ или Ф. Байру гораздо менее религиозны и более светски, чем М. Санье или Ф. Гэ, но оба они вписаны в общую традицию, через наследие идей, структур, мировоззрения. Р. Ремон отметил: «Переход через движение (mouvance) МРП был для католиков этапом в перегоне, который привел их к переходу от защиты традиционного социального порядка к сражению за социальную справедливость. Разнообразие этой диаспоры, которая распространилась между правой и левой, создает трудность для этой традиции, не принимающей деления на два противостоящих блока и не желающей выбирать один лагерь против другого, сохранить свою идентичность»[75 - Remond R. Les droites aujourd’hui. P., 2005. P. 233.].

Возможно, такое поведение было следствием возросшей секуляризации общества и изменением в восприятии французами мира самой церкви. Рубежом можно считать обновленческие процессы в церкви. Ватиканский консилиум 1962 г., явившийся, безусловно, плодом компромисса и давления атмосферы всеобщей секуляризации, допустил религиозную свободу и плюрализм католиков, что косвенно вело впоследствии к отказу от осуждения марксизма и атеизма, акценту на роли светских лидеров и на епископальной коллегиальности, принятию новой социальной доктрины церкви. Эта тенденция найдет живой всплеск во время бурных событий Мая 1968 г. В 1972 г. был озвучен официальный доклад епископа Гренобля Матагрена «Политика и вера. За христианскую практику политики», который придал легитимность политическому плюрализму французских католиков, призывая вступать в профсоюзы и политические партии, признавая существование классовой борьбы. «Католические студенты поколения Мая, – пишет Д. Пелетье, – участвуют в движении, которое выражает в сфере политики требование эмансипации по отношению к старшим и свободы нравов, которая уже была в сердце проблем движения… Май 1968 г., наконец, делает возможной кристаллизацию активного меньшинства, доставшегося в наследство от прогрессизма и закаленного в борьбе против войны в Алжире». Тот же автор отмечает, что процент французов, считающих себя католиками переходит от 84 % в 1971 г. к 79 % в 1991 г. и 69 % в 1994 г., в то время как процент людей, определяющих себя «без религии» растет с 8 % до 23 %. Большинство людей, называвших себя католиками, отказываются от регулярной практики, и это касается даже главных ритуалов жизни христианина[76 - Pelletier D. Les catholiques en France depuis 1815. P., 1997. P. 97–99, 101. См. также: Bethouart B. Entry of the Catholics into the Republic: The Mouvement Republicain Populaire in France //GehlerM., Kaiser W. Christian democracy in Europe since 1945. Vol. 2. London, N.-Y., 2004. P.91.].

Социолог А. Мандра иллюстрирует произошедшие изменения: «Закат католической церкви объясняется по большей части исчезновением крестьянства. Также как закат Коммунистической партии объясняется исчезновением пролетариата. Но этого объяснения недостаточно, так как «дехристианизированные» крестьянские регионы были географически не менее протяженными, как и практикующие регионы. В значительной части нерелигиозная и вольтерьянская буржуазия начала XIX века повернулась к церкви в его середине, в частности, вследствие революции 1848 года. Сегодня она в большинстве снова отдалилась от церкви. Ни старые средние, ни новые классы в своей массе не поддерживали ее духовное влияние. Никакое миссионерское движение, сравнимое по важности с JAC [Jeunesse agricole chretienne. – Д.Ш.] или JOC [Jeunesse ouvriere chretienne. – Д.Ш.], не попыталось их христианизировать… Церковь, слишком занятая сохранением буржуазии и крестьянства и завоеванием рабочих, не видела своего будущего, как и будущего общества, в том, чтобы быть связанными с новыми средними классами. Пресса остается единственным средством, которое она дала, чтобы их завоевать»[77 - Mendras Н. Op. cit. Р. 79–80.]. Тем не менее, несмотря на закат религиозной практики, религия оставалась важным фактором, через который можно объяснить идеологические и политические разломы французского общества, поскольку, по мнению А. Мандра, «религиозная ориентация является лучшим индикатором предрасположенности голосования за правых»[78 - Ibid. Р. 83.]. Иными словами, как и в довоенные годы, отношение к религии остается важным фактором политической ангажированности французских католиков. Традиционно религиозный вопрос предопределял их позиционирование справа, несмотря на всю условность такого деления. В то же время секуляризация и эволюция французского общества вносили сильное разнообразие в отношение к религии и регулярность религиозной практики. Кроме того, вопрос религиозности теперь находился в прямой зависимости от поведения церковной иерархии.

Упадок религиозной практики во второй половине XX века вписывается в рамки социокультурных изменений. Как отмечает Ж.-П. Риу, если раньше церковь выглядела способной бороться с тоталитаризмом и ультралиберализмом, осуждая аборты и контрацепцию (например, в энциклике Humanae Vitae, 1968), то теперь она оказалась неспособной ответить на эмансипацию нравов. После дискуссий по закону Нёвирта об абортах (1967) разрыв по этому пункту становится тотальным и лежит в основе кризиса религиозной практики. Индивидуализацию веры и секуляризацию общества католики пытались компенсировать более зримым присутствием в разного рода массовых манифестациях, делая динамичной свою социальную базу. Католицизм остается социологически господствующим, но в культурном плане теряет свое влияние. Молодежь видит христианство как нечто вроде «культурной религии», в которой личный выбор и забота о человеке являются первичными[79 - Rioux J.-P., Sirinelli J.-F. Histoire culturelle de la France… P. 421–422.]. Как заметил Ж.-Л. Путье, если раньше, в период становления и утверждения христианской демократии, «христианин, ангажированный в политике, мог легко считать себя больше христианином, чем демократом», то сегодня процесс секуляризации изменил проблему. В итоге, «христианину легче провозгласить себя демократом, чем христианином»[80 - Berstein S. (dir.) Les cultures politiques en France. P., 2003. P. 334.].

Серия опросов за 1970–1972 гг., приведенных в работе Ж. Сюттера[81 - Sutter J. Op. cit. P. 1087–1089, 1091, 1097. Приведены опросы от 16–23 февраля 1970 г. (опрос 1), 6-14 мая 1970 г. (опрос 2), 29 июня – 6 июля 1971 г. (опросы 3 и 5), октябрь 1972 г. (опрос 4), 31 августа – 12 сентября 1966 г. (опрос 6).], показательна и иллюстрирует вышеприведенные данные.

Опрос 1. «Вот список основных идейных течений, которые характеризуют современный мир. Среди них, можете ли вы назвать какое-либо, к которому вы чувствуете себя более близким?»:

Опрос 2. «Для каждой из следующих групп, можете ли вы сказать, что она близка марксизму, христианству, или ни тому, ни другому?»:

Опрос 3. «По вашему мнению, можно ли надлежащим образом быть одновременно?»:

Опрос 4. «Можно ли, по вашему мнению, быть христианином и сторонником социалистического общества?»: «да» ответили 77 %, «нет» – 11 %, остались без ответа – 12 %.

Опрос 5. «Если вы думаете об их различных позициях, скажите в целом, епископы во Франции являются…, и священники…, и католики в целом?»:

Таким образом, данные опросов показывают следующую картину. Христианской демократии отдают меньше предпочтения, чем социализму, либерализму или «экономическому развитию» (опрос 1), что подтверждается ее электоральными позициями. На почве католицизма она встречает серьезную конкуренцию со стороны голлизма (опрос 2), при том, что оба течения демонстрируют свою светскость. Отголоском движения христианского прогрессизма и политических событий послевоенной истории является политический плюрализм французских католиков с их симпатиями (в убывающем порядке) социализму, либерализму, капитализму и коммунизму (опрос 3). Одновременно большинство христиан не видят дилеммы, чтобы быть одновременно сторонником социалистического общества (опрос 4). В то же время, как бы диссонируя с такими настроениями, церковная иерархия располагается ими больше справа, тогда как низовые структуры крайне плюралистичны, но в целом католики тяготеют к правому флангу (опрос 5). Наконец, неоспорим авторитет Ш. де Голля как политика, выражающего точку зрения католиков (опрос 6). Перевес настолько огромный, что два вождя христианской демократии ему основательно проигрывают.

Примерно та же картина наблюдается и с мотивом выбора партии. Один из руководителей христианской демократии – Р. Монори пишет в своих воспоминаниях: «Именно поиск свободы, поля маневра, широты рамок толкнул меня в свое время выбрать скорее ЦСД, чем ОПР [голлистская партия Объединение в поддержку Республики, созданная Ж. Шираком в 1976 г. – Д.Ш.]. (…) Христианско-демократический центр был для меня меньшим злом, чем другие политические течения. Его ценности отвечали моим, потому что он был прежде всего либеральным, открытым миру, социальным. Его привязанность Европе мне также подходила…»[82 - Monory R. La volonte d’agir. P., 2004. P. 45–46.].

Ж.-М. Донегани в своих исследованиях провел детальный анализ политического маршрута католиков послевоенного поколения. Он отметил важную роль образования, чувства религиозной принадлежности, формируемых посредством специализированных движений католического действия, когда религия выступала как социальная практика, выражение традиций семьи, среды, класса, наследия. Два пути были возможны. Во-первых, «религиозное отдаление», которое могло возникнуть вследствие отрыва от изначальной социальной среды (вызванного браком, переездом или военной службой, что может вести к недостатку религиозной практики, но и к освобождению от влияния религии), сложных отношений с церковными кругами (в силу разных причин, больше характерное для рабочих активистов «Католического рабочего действия»), разрыва с практикой из-за исключения из религиозного сообщества (развод, светское образование и т. п.). Во-вторых, политическая социализация, которая является данью «семейному наследию» (политический выбор родителей), собственного политического выбора (работа, служба в армии, внимание к вопросам несправедливости, нищеты, эксплуатации, воздействие какого-либо события), личной эволюции и влияния социальной среды и окружения. Кроме того, Ж.-М. Донегани подчеркивает важность классовой принадлежности в формировании и трансформации систем политического и религиозного поведения. Вступление в политическую партию может быть следствием трех причин: «иметь» (что-то получить для себя, вступая в партию), «сделать» (желание действия, то есть продолжение политической активности в других структурах), «быть» (чем-то или с кем-то, отличным от других и не быть одному). «Одна только вера не вела к политической ангажированности», – пишет он. Но политическая эволюция все же не идет без религиозной эволюции: «Это влияние заметно через трансформацию, которая разворачивается в анализе, данном ими церкви и религиозному феномену, и через последствия для их культовой практики, которые влекут за собой квалификация церковного персонала в социополитических терминах»[83 - Donegani J.-M. Itineraire politique et cheminement religieux // Revue franqaise de science politique. 1979. № 4–5. P. 701, 705–708, 728–729, 734.].

В завершение, необходимо отметить, что социокультурные и поколенческие перемены во французском обществе 1960-х годов влекут за собой для христианско-демократической политической культуры необходимость дать ответ на вызовы времени. Эта потребность ведет к изменениям в программах, доктрине, политической стратегии, организации, увеличивает количество различных демаршей и форм ангажированности в политике. Социально-политический кризис Мая 1968 года служит катализатором данных перемен.

Глава вторая

Христианская демократия слева

Подъем и кризис христианской левой в конце 1960-х – начале 1970-х годов

В период Освобождения партия МРП задумывалась ее основателями как концентрированное выражение политических идеалов и требований всей французской христианской демократии, сформулированных в предшествующие годы, но также и как продолжение деятельности и идей Сопротивления. Встретив противодействие как слева, так и справа, а также столкнувшись с непреодолимым политическим плюрализмом французских католиков, народным республиканцам достичь этой цели не удалось. По мере снижения влияния МРП снова возрастал политический плюрализм организаций христианско-демократического толка, разбросанных по разным спектрам политического пейзажа. В особенности это наблюдалось на левом фланге, где уже несколько десятилетий существовало устойчивое левохристианское течение. Его подпиткой стали христианской прогрессизм, преследуемый официальными церковными властями, а также многочисленные левые диссиденты из рядов МРП. Что касается организаций правого толка, которые никогда полностью в МРП не интегрировались, то они либо вернулись в рамки католицизма, переживавшего не лучшие времена (что подтверждает кризис организаций «католического действия»), либо продолжали действовать в тени преемников МРП, не вступая с ними в тесные контакты.

Между тем, желание открыться влево и преодолеть межблоковые барьеры стимулировало в послевоенные десятилетия ряд интересных опытов, которые сыграли свою важную роль в общем процессе эволюции французской христианской демократии. Так же, как и в случае периода между двумя мировыми войнами, в середине XX века мы наблюдаем тесное соседство, даже переплетение собственно левохристианских движений, часто имевших не только политические цели, и собственно политических структур. Этот факт создает довольно противоречивую и неоднозначную картину. Тем не менее, принимая подобную сложность, попытаемся ответить на главный вопрос: какова специфика и влияние движений подобного толка?

После Второй мировой войны левое течение христианской демократии оформляется параллельно и внутри МРП. В первое время МРП его поглощает, давая многочисленным левым активистам, вступившим в партию, надежду на «лейборизм по-французски». По мере того, как надежда угасала, а МРП сдвигалась волею парламентской фракции и своего руководства вправо, на политической сцене возникают различные левохристианские группировки пытавшиеся реализовать свою мечту о христианской социализме. Эта тенденция совпала с началом широких обновленческих движений во французском католицизме, подъемом движения христианского прогрессизма. Поэтому «диссиденты» из МРП легко находили поддержку и опору среди многочисленных и динамичных групп левого толка, а также молодежных католических течений, в свою очередь оказавшихся перед выбором между верностью церкви и секулярностью.

Специфика левохристианских групп проистекала не только из религиозной принадлежности или социального происхождения, которая облегчала мобильность их адептов, но из сложности политической карьеры и интеллектуальных исканий. Традиционная структура подобных групп опиралась на социо-профессиональные или возрастные категории, что выводило их из прямой юрисдикции церковной иерархии, которая могла осуществлять лишь духовное (доктринальное) или финансовое воздействие. Одновременно в силу открытости различным социальным категориям такие группы часто приобретали прямо противоположную идеологическую направленность (например, марксистскую). Причем и религиозное, и марксистское вдохновение в этом контексте преследовали общую цель – социальную справедливость. По мнению историка и социолога Ж. Боберо, активисты христианских групп и движений «боролись, прежде всего, против “правой” ориентации церковной иерархии, за возможность иного выражения христианской веры. Они требовали тогда плюрализма: большинство из них утверждают сейчас, что церкви, чтобы “быть верными их господу Иисусу Христу”, должны решительно вставать на сторону бедных и угнетаемых. Плюрализм часто рассматривается как алиби, аналогичное “свободной конкуренции”, продвигаемой капиталистической системой. В действительности, плюрализм оставлял нетронутой власть доминирующей идеологии. Для большинства, марксизм выстраивает дискурс, который позволяет адекватным образом говорить о социальной реальности, привилегированной сфере христианской практики»[84 - Bauberot J. Du catholicisme social au militantisme politique // A gauche, ces chre-tiens… //Autrement. 1977. № 8. P. 15.]. Стремясь не отождествляться напрямую с политическими партиями, подобные движения нередко попадали под их влияние в политической борьбе. Политические партии были заинтересованы в расширении своей массовой базы за счет движений подобного толка, хотя это и несло определенную угрозу «чистоте» их рядов и доктрине. Но и левохристианские группы использовали политические партии для реализации своих программных целей и манифестаций.

Такие тенденции подпитывались серьезным социокультурным конфликтом, когда церковь как легитимный институт, была поставлена под вопрос поколением «бэби-бум». В декабре 1965 г. завершается работа консилиума Ватикан II. Но позиция церковной иерархии меняется гораздо медленнее эволюции общества. 25 июля 1968 г. следует энциклика «Humanae vitae», осудившая аборт, контрацепцию и «любое действие, препятствующее рождению».

В целом, «католическая левая» как политическая сила рождается из правительственного опыта П. Мендес-Франса (июнь 1954 – февраль 1955 г.), который первым объединил для своей поддержки левое крыло МРП, активистов «Молодой республики» и сторонников группы «Ви нувель»[85 - «Молодая республика»– лига левохристианского толка, основанная в 1912 г. Марком Санье после запрета церковными властями «Сийона». «Ви нувель» (La Vie Nouvelle) – католическая ассоциация, основанная в 1947 г. Андре Крюизья (Cruiziat) и Пьером Гуте (Goutet) на основе идей персонализма Э. Мунье и антиколониализма.]. Две трудности стояли перед ней: враждебность и недоверии к ней со стороны СФИО и ФКП, оппозиция такому движению со стороны Ватикана. Три варианта политической ангажированности отмечены историком Д. Пелетье: 1) профсоюзный путь (объединение меньшинства ФКХТ вокруг группы «Реконструкция» П. Виньо и Ш. Савуйяна), борьба за деконфессионализацию профсоюза, освобождение от всякого влияния церкви и автономию; 2) создание и вступление в ОСП, чему способствовали общие истоки – борьба против войны в Алжире и за обновление СФИО; с 1957 г. по инициативе К. Виаля, генерального секретаря «Молодой республики», создается «Союз социалистической левой» (UGS), балансирующий между социалистами и коммунистами, но малочисленный, а в I960 г. создается ОСП, в которой 29 % членов христиане; 3) клубы, из которых главные «Citoyens 60» и «Objectif 72»; первый был основан Ж. Делором с целью «примирить демократию и социализм» и пропагандировать демократическое планирование как средство перехода к социализму, поддерживал тесные связи с Э. Деканом, ФКХТ и группой «Ви нувель», второй был создан Р. Бюроном, одним из бывших руководителей МРП[86 - Pelletier D. La crise catholique. Religion, societe, politique en Fance (1965–1978). P., 2005. P. 102, 105–106, 108.].

Один из участников майских событий 1968 г. Р. Давезье выделяет две причины политической ангажированности христиан. Во-первых, потому что они уже участвовали в «политической или профсоюзной борьбе». Во-вторых, потому что «даже если они радикально критиковали церковь, они никогда не намеревались ее покинуть, напротив, они оставались решительно в рядах церкви и выражали желание совершить в ней революцию»[87 - Dabezies R. Mai 68. La Rue dans l’Eglise. P., 1968. P. 7–8.].

Таким образом, особенностями структурирования левохристианских течений выступали (часто синхронно): 1) духовное влияние церкви, 2) существование в рамках церкви (идея революции изнутри); 3) принятие различных форм организации – от католических молодежных движений до политических клубов различной направленности (именно через них они в наибольшей мере могли контактировать с христианской демократией). Пример возникновения группы «Objectif 1972» Р. Бюрона, о которой речь пойдет ниже, является показательным с точки зрения продвижения левого варианта христианской демократии.

Прежде чем перейти к собственно истории возникновения и эволюции данной группы, необходимо остановиться на специфике левохристианского дискурса в 1960-е годы, который широко исследован в историографии[88 - 0 христианском прогрессизме, например: Vaudiaux J. Le progressisme en France sous la 1У

Rеpublique. P., 1968; Tranvouez Y. Catholiques et communistes. La crise du progressisme chretien. 1950–1955. P., 2000; о христианском гошизме: ? la gauche du Christ. Les chretiens de gauche en France de 1945 a nos jours / Sous la direction de D. Pelletier et J.-L. Schlegel. P., 2012; Fouilloux E. Les chretiens francais entre guerre d’Algerie et Mai 1968. P.,2008.]. Выделим несколько важных, на наш взгляд, пунктов.

Во-первых, новая модель политического поведения, которая была сформирована следующим образом: 1) я являюсь христианином, и это определяет мое политическое поведение; 2) поскольку я христианин, то естественно противостою коммунизму, который антирелигиозен. Но, провозгласив эти аксиомы, католик оказывается перед противоречием: как примирить социальную практику и официальный дискурс церкви, как соотнести происходящие политические события во Франции и в мире с официальной позицией церкви, как соотнести веру и современные доктрины, нацеленные на решение конкретных или глобальных проблем.

Во-вторых, апелляция к марксизму. Почему именно марксизм? Левохристианские интеллектуалы и активисты попадали под его притяжение двумя способами. Одни находили в нем «плодотворную шкалу интерпретации социальной реальности». Другие считали, что «через верность Христу надо выступать в пользу бедных и угнетаемых на стороне партии, которая ведет эту борьбу, то есть коммунистов». Следовательно, марксизм выступал теорией и практикой, которые «придают смысл реальности и критерии для действия». В этом контексте становилась уместной критика капитализма, которая делает возможным «мессианский» перенос борьбы в направлении пролетариата и обездоленных[89 - ? la gauche du Christ… P. 205. См. также: Classe, religion et comportement politique / Sous la direction de G. Michelat et M. Simon. P., 1977. P. 11, 15, 18, 22, 23–24, 70.]. Таким образом, коммунизм оказывался как бы включенным в христианство, в его систему ценностей и практик. Симпатизирующие коммунистам рабочие были не против религии, а просто находились вне ее. Это создавало возможность соприкоснуться с миром труда.

В-третьих, христианский тьермондизм. Например, группа, действовавшая под эгидой левокатолической газеты «Темуаньяж кретьен» выпускала регулярный бюллетень под названием «Наша борьба», в котором освещались внешнеполитические проблемы и в частности национально-освободительная борьба стран «третьего мира». В октябре 1965 г. среди французских католиков обсуждается визит папы Павла VI в ООН и его призыв «Нет больше войне» («Plus jamais la guerre»), давая толчок левохристианским манифестациям. 21 апреля 1966 г. вышел специальный номер газеты, посвященный войне во Вьетнаме под заглавием «За мир во Вьетнаме: христиане Франции призывают к Джонсону». В этот период разворачивается кампания писем с требованиями остановить войну, происходит «идеологическая радикализация» католического общественного мнения[90 - Подробнее см.: Rousseau S. Des chretiens franpais ala guerre du Vietnam (1966)// Vingtieme si?cle. № 47. Juillet-septembre 1995. P. 176–190.].

В марте 1967 г. папская энциклика «Populorum progressio» о «развитии народов» символизирует рождение официального католического тьер-мондизма (наследия миссионерства, этнологии, католического активизма). Его характерными чертами выступают осуждение экономического империализма и неравного обмена, защита идеи нового международного экономического порядка. Но его сторонники не делали акцента ни на теории империализма, ни на продвижении европейской революционной утопии в страны «третьего мира». Они защищали «развитие всего человека и всех людей». Все мы находимся с бедными», – пишет один из них— Монтарон на страницах «Темуаньяж кретьен» в ноябре 1966 г. Этот тьермондизм простирался от простых манифестаций в защиту Вьетнама до активной антивоенной борьбы (которая дала рождение такому экзотическому течению как христианский маоизм)[91 - Pelletier D. La crise catholique… P. 26–27, 28–29, 30.].

В этом движении оставалось опереться на встречную реакцию со стороны коммунистов, которые в 1930-е годы протянули католикам руку на почве совместной борьбы с фашизмом. Однако в 1960-е годы ФКП находилась в зените могущества и влияния, да и фашизм был уже побежден. Ортодоксия взяла верх над прагматичными политическими соображениями. Руководитель ФКП Ж. Марше в интервью газете «Круа» отмечал: «Мы, коммунисты, придерживаемся материалистической и диалектической философии. Мы не хотим создавать иллюзии по этому пункту: между марксизмом и христианством нет возможного теоретического примирения, нет возможной идеологической конвергенции. Коммунистические рабочие имеют свое видение мира, католические рабочие – свое»[92 - La Croix. 1970. 19 nov. Подробнее см.: Fouilloux E. Op. cit. P. 153–154.].

Формы организации левохристианских движений в 1960-е годы были различными. Прогрессизм, подавленный в предшествующее десятилетие официальными церковными властями, нашел свое выражение в профсоюзной (группа «Реконструкция», основанная П. Виньо и Ш. Савуйяном, выступившая за деконфессионализацию ФКХТ) и антиколониальной борьбе. В ФКХТ до осени 1964 г. шли напряженные дискуссии между традиционалистами и сторонниками деконфессионализации. 6–7 ноября 1964 г. состоялся внеочередной съезд, на котором большинством голосов был принят новый устав, в котором отсутствовали ссылки на «христианскую социальную мораль» как основу деятельности, и было принято решение о создании Французской конфедерации демократических трудящихся (ФКДТ). Официальной доктриной стала программа «демократического планирования» и «самоуправляющегося демократического социализма»[93 - Подробнее см.: Рупец В.Г. Христианское профсоюзное движение Франции в годы V Республики. М., 1980. С. 39–50.].

Одновременно конфликты стали сотрясать организации «католического действия». В их эпицентре был вопрос о соотношении политики и «католического действия». Подчинится ли церкви «католическое действие»? «Да», считали активисты, рассматривающие себя как «христианскую элиту» своего поколения, ангажированную в политической борьбе. «Нет», отвечали епископы, которые видели в этой ангажированности нарушение данного мандата и которые хотели защитить рядовых членов от радикализма их руководителей[94 - Pelletier D. La crise catholique… P. 74; Семенов А.Л. Левое студенческое движение во Франции (1956–1968 гг.). М., 1975. С. 54–55.]. В середине 1960-х годов напряженность переросла в открытое противостояние с руководителями молодежных структур «католического действия».

Левохристианские группы в разных вариациях присутствовали в майских событиях 1968 г., выдвигая свои лозунги и требования, проходя через политическую социализацию и идеологическое крещение. Но этот всплеск стал не только одним из симптомов кризиса, но и началом спада популярности марксизма во Франции. По замечанию социолога М. Вьевьорки, гошизм стал после мая 1968 г. «старческой болезнью коммунизма», он объявляет в начале 1970-х годов о «конце коммунизма»[95 - Приводится по: Sirinelli J.-F. Mai 68… Р. 224–225.]. Этот спад естественно затронул и левых христиан.

Тем не менее, события мая 1968 г. возродили дискуссии об отношениях между христианской демократией и коммунизмом, между католиками и коммунистами. На короткий период марксизм стал доминирующим в католических интеллектуальных кругах. «Христос – единственный революционер» – гласило одно из настенных граффити этого периода. Католицизм по-прежнему оставался религией большинства французов (82 %, согласно опросу 1968 г., причисляли себя к католикам), хотя сами категории верующих различались в зависимости от степени верования. Но уже сама по себе постановка вопроса о возможном сотрудничестве не вызывала жесткой реакции, как раньше. По-прежнему политические партии занимали антикоммунистические позиции и исключали любое возможное взаимодействие, способствуя тем самым биполяризации, тогда как различные христианские движения на практике реализовывали сближение.

Майские события непосредственно дали толчок появлению т. н. христианского гошизма, обращенного уже непосредственно в сферу политики. Его сторонники апеллировали к призывам «красного папы» Иоанна XXIII, черпали вдохновение в трудах структурализма и особенно Л. Альтюсера с его критикой религии как «идеологического аппарата государства», говорили о маргинализации церковных институтов и формировании модели священника-гражданина, требовали реформы образования. Свои истоки представители данного течения усматривали в традициях социального католицизма, критике либерального капитализма и тоталитаризма, социальной и культурной эволюции современного мира, политической активности организаций «католического действия». Отсюда цель – придать «новый импульс» христианству через структурирование движений и организаций и их связь с «секуляризированным» миром. Это свидетельствовало о кризисе католицизма в сознании его приверженцев и поиске нового проекта, направленного на выполнение тех задач, которые ранее возлагались на христианство и церковь. Данное течение можно рассматривать и как реакцию на явное смещение церковных властей и официальных католических движений вправо. Для них политический выбор должен оставаться плюралистичным. Церковь может выступать как проводник нового общества, но может быть отброшена из-за своей непригодности и консерватизма.

Политическая эволюция Н. Бульта, руководителя Христианской студенческой молодежи (ХСМ), иллюстрирует данный тезис. Он подал в отставку в 1965 г., затем вступил в Христианскую университетскую молодежь, участвовал в «Движении 22 марта», был членом группы «Пролетарская левая», работал на заводе Рено, проповедуя опыт «священников-рабочих». Типичный путь от христианского активиста к гошисту, утратившего веру. Тем не менее, большинство подобных активистов, участвовавших в гошистских группах (антирелигиозных и антиклерикальных по сути) хотели сохранить свою двойную идентичность (быть одновременно христианами игошистами). Это желание вело к их изоляции во «второй левой», ограничивало их участие специфическими группами, «единственных способных взять на себя одновременно социальную революцию и революцию в церкви»[96 - ? la gauche du Christ… P. 431–432. Социологический анализ религиозного и политического маршрута участников и современников майских событий дает Ж. Пажис. Она указывает на роль их происхождения (как правило, из католических, религиозных кругов), растущую политизацию в связи с войной в Алжире и вниманием к проблемам третьего мира, роль диссонанса между религиозной социальной практикой и дискурсом церкви. В итоге война во Вьетнаме и события мая 1968 г. стали поводом нового смещения границ между религиозной и политической сферой, приведя молодых активистов к марксистской критике капитализма и участию в социалистических движениях. См.: Pagis J. La politisation d’engagements religieux. Retour sur une matrice d’enga-gement en mai 1968//Revue franqaise de science politique. 2010. № 1. P. 61–89.].

Влияние этих гошистских групп, несмотря на их немногочисленность (они насчитывали порядка 20–25 тыс. человек) было крайне эффективным. Можно выделить два основных течения – «христиане-марксисты» и «христиане-критики». Первые пытались реинтерпретировать христианство в свете марксистской теории («перечитать Марка через Маркса»), вторые выступали за революцию внутри самой церкви. Они группировались вокруг журнала «Леттр» и газеты «Темуаньяж кретьен», «кружка Иоанна XXIII» в Нанте, движений «Ви нувель» и т. п. Их политическая деятельность заключалась в поддержке борьбы народов «третьего мира» за их освобождение, за улучшение социальной жизни, а также в провозглашении марксизма «методологическим атеизмом», в сражении с религиозной идеологией, которая отвлекает людей от реальных проблем.

Наряду с этой классификацией необходимо также отметить участие христиан в специфических левацких группах, что стало в некотором роде наследием христианского прогрессизма, десталинизации и движения за мир. Перед лицом этих процессов и захваченные студенческим активизмом, сторонники этих групп считали устаревшими формы оспаривания, предлагаемые ФКП или ВКТ, продвигая, по примеру Ж. Мюри, идеализированную модель китайской культурной революции и китайского пути к социализму. Как отмечает Ж.-Ф. Сиринелли, сочетаемое с протестной культурой и различными формами неомарксизма, пропитавшими дух времени, это оспаривание «в 1968 году благоприятствует прежде всего расцвету экзотических революционных моделей в рядах европейских крайне левых, но также, более широко, их распространению среди западной молодежи через проникновение массовой культуры и, следовательно, фактически через капиллярность, начиная с собственно идеологической территории»[97 - Sirinelli J.-F. Mai 68… Р. 129.]. Такой процесс проходит через две знаковые фигуры: Че Гевары и Мао Цзедуна, героизированные и идеализированные в рядах крайне левых. Причем их героизация накладывалась на «антиимпериалистические» обязательства, которые принимались в борьбе против войны во Вьетнаме, принявшей транснациональный характер, в поддержке деколонизации и мирного сосуществования. «Мы читаем Евангелие как маленькую красную книгу»[98 - Esprit. 1977. Avril-mai. Р. 77.], – напишет позднее Мария Феррье, ответственное лицо ХСМ.

Однако вступление христиан в такие группы встречала два препятствия: с одной стороны, враждебность большинства троцкистов и маоистов церкви и религии, с другой, строгая партийная дисциплина, в которой они оказывались подчиненными другим членам, что затрагивало чувства потенциальных либертарных кандидатов. Протестуя против церковного авторитаризма, они не были готовы принять еще большую строгость дисциплины. В итоге, христиане-социалисты массово оказывались в рядах ОСП, а не в гошистских группировках[99 - Fouilloux E. Des chrеtiens dans le mouvement du printemps 1968/ / 1968, exploration du Mai fran?ais. Tome 2. Acteurs / Sous la direction de R. Mouriaux, A. Percheron, A. Prost, D. Tartakowski. P., 1992. P. 258–259. В одной из своих работ Э. Фуйу отмечает, что, если до Мая 1968 г. католики играли слабую роль в ОСП, составляя порядка 0,3 % ее членов, то с началом «эры Рокара» их роль резко возрастает. Это связано с приходом массы активистов из католических молодежных движений. Они интегрируются в руководство (Р. Шапюи, П. Вивре Ф. Сулаж), участвуют в работе на низовом уровне, не стесняются выражать свои симпатии социализму // Fouilloux E. Les chrеtiens fran?ais… P. 164–165.].

Такая ситуация подтверждается рядом фактов. Например, журнал «Ви нувель» к 1971 г. утверждает свое «присоединение» к марксизму и высказывается в пользу самоуправленческого социализма. Точно также проникновение в программные документы ХСМ марксистских тем ведет к провозглашению «борьбы за социализм» на национальном совете в 1970 г. Ряд структур «католического действия» также одобряют «христианский социалистический гуманизм» и становятся попутчиками политических организаций, тогда как миссионерские движения остаются вне политики[100 - ? la gauche du Christ… P. 432–433.]. Таким образом, освобождение проходит через борьбу против церкви, а религиозная мобилизация становится частью «новых социальных движений», которые возникают в течение 1970-х годов[101 - Ibid. Р. 436.]. Об этом свидетельствуют многочисленные демарши, организованные уже после Мая 1968 г.: «За церковь солидарную с освобождением людей» (1970), «Христиане в классовой борьбе» (1971), «Ассамблея христиан за революцию» (1973), «Вера, христианские сообщества и социализм» (1976) и др., равно как и попытка создать христианское социалистическое движение в середине 70-х годов.