Черныш

– Что тут у нас, Черныш? О, это две огромных стовёсельных галеры водоизмещением в тысячу тонн. Здесь невольники, прикованные цепями, совершали бесконечные переходы через жаркое Средиземное море, и плети надсмотрщиков гуляли по их спинам… Ощутите, насколько гладкие поверхности у этих кораблей! Они отшлифованы ветрами, морскими волнами, солью и слезами рабов. Куда же направлены носы этих пришвартованных галер?

Свистнув ладонями по серебрящимся ляжкам, Элегия касается тонкого серпа вымокших трусиков.

– Галеры стоят на вечном якоре возле подземной сокровищницы! Да, мы приближаемся к настоящей подземной сокровищнице. Вход в неё задрапирован парчой, инкрустированной бриллиантами… Странно, я не заметила дождя, но портьера мокра насквозь. Этот экспонат можно потрогать, прошу!

Руководитель вымышленной экскурсии крепко, едва не до боли сгребает «портьеру» в кулак вместе с «молом и гаванью». Стовёсельные бёдра-галеры в серых колготках расходятся шире, освобождая доступ к островку ластовицы, к тропинке-шву, разделившей надвое вход в подземную сокровищницу. Публика восторженно рвёт и мнёт парчовые покровы, топает ножками, исполняет менуэты и каждый норовит вкрутить каблучок поглубже в выпирающие причальные створки. Кажется, сдави ещё немного – и между пальцев брызнет обжигающая сладость.

– Под этой парчовой портьерой, дорогие туристы, прячется Затопленный Город. Снаружи мало что видно, но внутри там всё уже плавает… ой! Извините, мой голос прерывается от восторга соприкосновения с великой историей! Буквально только что там подтопило ещё чуть-чуть! Сейчас я вам покажу!…

Непослушные колготки за день срослись с женскими боками и бёдрами, притёрлись, прилипли к сырой женской плоти. После развода Элегия исправно полнеет на два-три килограмма в год. Капрон почти невозможно отлепить от тела, он издаёт сердитое жирное чавканье. Элегия по-щенячьи скулит от нетерпения, словно сдирает ногтями слой старой краски, спуская тугую резинку с «крепостного вала» брюшины.

– Уважаемые туристы, если вы поможете мне избавиться от этого изумительного защитного слоя, вам откроются врата в неизведанное наслаждение…

Элегия чувствует, что внизу живота у неё действительно скрыт Затопленный Город. Это город живых стен и говорящих мостовых, где в закоулках вьются косяки мелких рыбёшек, а улочки ужасно тесны и чутко реагируют на любое движение. Иногда в недрах Города оживают водовороты и вулканы, где-то в неведомых глубинах зарождаются кипящие цунами, они несутся, набирают силу… с сокрушительной мощью выплёскиваются к самым причальным вратам. Тонкие трусики стонут от напора плоти и липкого прилива.

Возя тазом по кровати, Элегия Витальевна делает заключительный рывок: стаскивает потные колготки с белыми трусиками ниже лобка. Вряд ли безымянный африканский резчик, изготовлявший Черныша, предполагал, какая роль ждёт его статуэтку в будуаре экскурсовода Волошиной. А может, предполагал? Может, это игрушка для одиноких кениек, среди них ведь тоже живут одинокие женщины?

Скульптура нгоямы отшлифована до того же блеска, что и облитые колготками женские ноги. У неё почти нет ушей и носа, плечики узкие, покатые. Не считая подставки и торчащего отростка, чёрная сутулая фигурка не имеет ни единого лишнего выступа, ни единого заусенца, который может травмировать плоть. Она обтекаема как ракета.

– Чёрный демон уже близко… – шепчет Элегия Витальевна. – Он стучится, слышите?

Вытянутый эбеновый череп лихорадочно трётся о «причальные створки», высвобожденные из пресса трусиков. В животном восторге экскурсовод Волошина бьётся тазом о постель, пытается развести бёдра-галеры ещё шире, но пояс серых колготок стягивает их слишком туго. Левой рукой женщина жадно гладит крапчатый нейлон, издающий треск картофельных чипсов, а правой рукой направляет фигурку в нужное русло…

– Боооооожееее!…

Парчовый лепесток приспущенных трусиков распят между бёдер, словно морской вымпел. Груди в сползшем бюстгальтере исполняют судорожную пляску на извивающейся Элегии, её невидящие глаза устремлены в небо и до краёв наполнены криком.

Под своды Затопленного города врывается Он – Чёрный демон. Женская сокровищница многократно содрогается от подводного землетрясения, её улицы начисто сметает ураганной волной, ей вторят вопли перепуганных чаек и захмелевших от бесстыдства сирен, неизвестно кому салютуют сошедшие с ума корабельные орудия, и падают на морское дно тела лихих матросов, горящие мачты и обломки крыльев.

***

Наркоман Зуб наверняка из местных и неплохо ориентируется в здешних хитросплетениях улиц. Бордовый «Пежо» под его управлением петляет по переулкам, стремясь к восточному выезду из города. Несколько раз они минуют полицейские заставы. Люди в форме вскользь глядят на табличку «экскурсионный» под лобовым стеклом, на ряд старушечьих голов за стеклом – и беспрепятственно пропускают машину. Полиции и в голову не приходит, что у беглых бандитов хватит наглости захватить в плен целый автобус.

Злобный гоблин с тесаком поставил ногу на сумку со взрывчаткой и зорко следит за престарелыми пассажирами, чтобы никто не подал наружу сигнал бедствия. Милицейские заслоны снова остаются позади, вместе с надеждой на спасение.

– Зуб у нас таксистом бомбил! – уголовник пьёт водку из горлышка, смачно закусывает отобранным у Ивана Клементьевича помидором. – Зуб тут все ходы-выходы знает, все дырочки! Выедем на Черкасскую, а там гоним столько хватит… Горючки-то много, Зуб?

– Не очень, – бурчит наркоман. Из-под синей бориной кепки по впалым щекам градом бежит пот: похоже, у Зуба начинается ломка. – Километров на сорок от силы, дальше или на дозаправку надо, или бросать всё к херам… Гружёные же идём, одиннадцать морд на борту! Эта лайба жрёт как пароход.

– Нам и сорок ништяк! – ободряет лысый двойник нгоямы. – Главное, из города сдёрнуть. Верно, лекторша? Тебя спрашиваю! Как тебя звать-то?

– А вам какое дело?

Уголовник укоризненно качает лысой головой, взмах руки – и стальной тесак  снова приставлен к пышной груди экскурсовода.

– Не понял… грубим, што ли? Зуб, может, всё-таки отрежем ей сиську?

– Элегия Витальевна, – госпожа Волошина охотно бы отсела от противной смуглой морды в дальний конец салона, но она крепко привязана к креслу.

– Аф-фигеть имечко! – бандит похабно ухмыляется. – Слышал, Зуб, кто с нами едет? Элегия – судейская коллегия, хы-хы. А я – Кила. Это типа моя арестантская погремуха. Будем знакомы, лекторша?

Старики-старушки молча жмутся по сиденьям, чаще обычного принимают успокоительные таблетки. Повезло, что пенсионеры народ запасливый, почти у всех при себе нужные лекарства, салфетки и питьевая вода. Падать в проход с сердечным приступом никто не собирается, это немного утешает. А как поступят бандиты, если с кем-то станет плохо?

Элегия Витальевна мрачно думает, что Кила и Зуб явно не спецы по оказанию первой медицинской помощи. Скорее, наоборот, всю жизнь прибавляют работы хирургам. Насколько она уловила из болтовни захмелевшей парочки, таксист Зуб попал в «шестёрку» за вооружённое ограбление своих же клиентов. Гоблин-Кила тоже не ангел милосердия: нанёс кому-то по пьянке тяжкие увечья.

Теперь Элегию сильно беспокоит судьба бедолаги Бориса. Кила шутовски поклялся, что «водилу вырубил по-божески, полежит парнишка за музеем и оклемается». Правда ли? Эх, несчастный застенчивый Борька. Может, вахтёрша Зина его найдёт?

Помимо прочего, экскурсоводу Волошиной надо бы подумать и о себе. Хотя… думай – не думай, а делу не поможешь. Мерзавец Кила намертво спеленал Элегию Витальевну бинтами: скрутил руки за спиной, крепко привязал к спинке автобусного сиденья поперёк груди и вдобавок примотал к ножкам за расставленные лодыжки. На то, чтоб нейтрализовать крупную и сильную Элегию, ушло четыре упаковки бинтов – двенадцать метров прочной марли.

Особенно заложницу бесит, что мерзавец Кила связал её ноги не вместе, а неприлично расставленными – прихватил за голени к разным ножкам автобусного кресла. Чёрная кожаная юбка с подолом-домиком приподнялась выше обычного, женские колени сияют на весь салон – бодрые, сексуальные, аппетитно-плотные. Шелестящие лаковые колготки придают ногам экскурсовода томный блеск. Гусары Георгий Модестович и Иван Клементьевич потупили глаза, деликатно не замечают, что между ног Элегии Витальевны теперь видны нежно-розовые трусики.

Одёрнуть юбку невозможно, Кила примотал пленницу грубо и туго. Руки Элегии ноют, выкрученные за спину, она со страхом чувствует, как в горячей тесноте лифчика у неё наливаются соком черешни сосков. Если выпуклости проступят через бежевый джемпер – Кила непременно заметит. Он и без того беспрестанно сверлит глубоко посаженными глазками могучую фигуру, дерзкие ежевичные губы и массивный бюст связанной Волошиной. Того и гляди ущипнёт за скрипучую нейлоновую ляжку.

Связанность угнетает Элегию Витальевну. Дома в постели весело фантазировать, как тебя, полуобнажённую, крутит лианами чёрный лесной нгояма. А вот если тебя в рабочее время на виду у восьми стариков скручивает бинтами беглый уголовник, это неприятно и жутковато. С другой стороны, подчинившись бандиту, Элегия спасла нос старого гусара Георгия Модестовича. Совершила христианский поступок. Может, на том свете ей зачтётся?

По скуле мчится жемчужинка пота, экскурсовод Волошина неловко трётся щекою о плечо. Она начинает понимать, что сидеть в колготках, ботинках и свитере связанной по рукам и ногам совершенно невыносимо. Ломит стянутые бинтами запястья и сводит вывернутые локти. Нечем обмахнуть с лица пот и поправить врезавшийся в подмышку бюстгальтер. Центральная родинка из созвездия Волопаса на спине всегда причиняла Элегии неудобство: она вечно попадает под стык защёлки лифчика, цепляется и зудит. Пленница пробует поцарапаться спиной о сиденье, но почесаться как следует не удаётся: Кила примотал её к креслу слишком плотно.

Марлевая обвязка туго впилась Элегии под грудь и в плечи, словно неумелый санитар наложил ей шину поперёк грудной клетки. Обвязка ещё сильнее выдавливает вперёд массивные груди-купола, через джемпер привязанной Волошиной нахально прорисовываются контуры бюстгальтера – швы, колечки, кружевная окантовка. Уголовник Кила, присматривая за салоном, нет-нет да облизывает взглядом приспущенный вырез её джемпера, где теснятся обильные перси – два крутых белых склона, разделённых узкой ложбиной. Берега ложбины соединяет двойная золотая нитка с каплевидным кулоном: можно подумать, неосторожный канатоходец сорвался и повис над пропастью.

На склоне левой груди у Элегии сидит ещё одна родинка, будто отбившаяся от стаи на спине. Чёрная капелька напоминает крохотного жучка – так и хочется его смахнуть! В молодости, когда Элегия Витальевна кормила грудью маленького Данилку, сын всегда хватал мать за эту родинку, даже порывался её сосать, но, не обнаружив молока, огорчённо выплёвывал.

В довершение всех бед соски-маковки Элегии тоже не теряют времени даром. От жары и стянутости они требовательно распирают шёлковые покровы, стучатся лбами, утолщаются, хорохорятся, стремятся заявить о себе. Тайный бунт женских сосков не ускользает от ехидного бандита. Глотая водку, он жадно втягивает волосатыми ноздрями аромат сидящей рядом заложницы. От помадно-кожаной Элегии головокружительно пахнет «Lacoste Touch of Spring» – сладкие ноты свежести и влюблённости, окаймлённые красками айвы, османтуса и водяной лилии.

– Слушай, лекторша, – Кила доверительно шепчет на ухо, обдавая соседку вонью спирта и гнилой ротовой полости. – Даже обидно: почему бабий запах нельзя трахнуть, а? Ух, я бы твой запашок повалял! Гы-гы-гы!

Раздражённая сырыми колготками, Элегия Витальевна с трудом подавляет желание вцепиться зубами в смуглую бандитскую морду. В горле першит от гнусных выхлопов лже-Черныша, хочется съесть сразу горсть мятных пастилок, но связанной в сумочку не залезть. Не гоблина же просить? «Пежо» без устали наматывает километры какими-то задворками, кто-то из старичков беззвучно молится, а Черныш-Кила уже ловко шинкует тесаком очередной помидор прямо на коленке. Сгребает дольки грязными табачными пальцами, неуклюже подносит ко рту Элегии:

– Угоститься не хочешь, лекторша? Водяры плеснуть?

– Не пью, – мёртвым голосом отвечает Элегия. Вот от мятных конфет она бы и вправду не отказалась.

Кила не настаивает, высыпает помидоры себе в пасть, рассеянно запивает водкой. Толкает локтем в пышный бок:

– Может, мы за городом с Зубом с собой тебя прихватим, а? Хочешь вольной жизни, Элька? Бабки будут, не бойся. Не эти вот старпёрки, а настоящие бабки, бумажные! Надо мешок? Будет мешок! Два? Будет два!

Элегия пытается тайком сдвинуть ноги, но терпит фиаско: её пухлые капроновые щиколотки в модных кремовых ботильонах прибинтованы по разные стороны сиденья. Когда автобус покачивается, огромные ляжки Волошиной звонко вибрируют от напряжения, облитые медно-звенящим капроном. Возникает впечатление, что ещё толчок – и колготки разорвёт изнутри гидродинамическим ударом, стиснутая плоть выплеснется наружу, шипящая и тяжёлая как электролит.

На правое бедро женщины ложится мужская ладонь с наколками червонных тузов на пальцах. Столкнуть эту ладонь нечем.

– Потрещи с нами, лекторша! – капризничает Кила. – Ты старпёрам на экскурсии чего треплешь? Даёшь культуру в массы! Просвети кентов, а то мы окромя Северов и не видали ни хрена! Зуб, подтверди! Ты вообще много в жизни видел?

– Угу, – нехотя отзывается Зуб. – Я старый турист! Тундра-мундра, все дела. Прошлый раз в Якутии чалился, в Хангаласском районе. Гады к полу примерзали, одеялка – к батарее. Романтика, бля…

– А я первоходком в Коми загорал! – подхватывает Кила. – Потом десятку – в Архангельской области, на Коряжме дыбал… слыхала, Элька, про такое место? Курорт строгого режима, пайка с ноготь, конвоиры – волки… Давай, залепи нам что-нибудь историческое, колобок! Где мы сейчас едем?

Покусывая ежевичный рот, чтоб не стошнило от омерзения, Волошина глядит в окно – мелькают жестяные заборы частного сектора, крыши с флюгерами, кучи гравия. Это улица Овражная, до выезда из города отсюда совсем недалеко.

– Вы уверены, что вам интересно? – скупо роняет она. – Сейчас мы движемся по улице Овражной, которая до тысяча девятьсот семнадцатого года называлась Подольский Вал. Первыми жителями улицы были мещанин Горохов и почтовый приказчик Николай Абакумович Шерстяных. Наиболее примечательными постройками девятнадцатого века здесь были мануфактурные склады купца…