Перекрёстки, духи и руны

–Помоги мне, – быстро сказала Тшилаба. Надо перегородить просёлочную дорогу. Баро ни слова не сказав взял под узды коня разворачивая фургон. Тамара двоюродная сестра Тшилабы, тоже вылезла из фургона стараясь помочь.

–Миро дэвэл[57 - Миро дэвэл – Бог мой (на цыганском).]! «Что ж теперь будет?» —испуганно спросила она.

–Ничего, – грустно улыбнулась Тшилаба.

Адриан пытался обмануть исход предстоящей встречи, но у него ничего не получалось, словно проклятый фургон договорился с судьбой сломаться именно на этой дороге винограда и фруктов, а не как не дальше, где до Италии можно было дойти пешком.

Машины остановились возле фургона цыган. Сидевший в кюбельвагене[58 - Кюбельваген – легкий штабной автомобиль немецкой армии.] унтерштурмфюрер, ухмыльнулся как тот немец, что зашёл в табор, не уловимое сходство холодных глаз и презрительной улыбки, одним уголком губ.

–А где же ваша вторая лошадь? – риторически спросил он.

Их погрузили в вагоны, в которых людей было столько сколько «сельдей в бочке» видимо немцы рассчитывали засолить по максимуму, что называется «от и до» от мала до велика. Сесть и уж тем более лечь было нельзя. Ехали долго, несколько дней, периодически останавливаясь из-за диверсий партизан. Не в силах терпеть, люди справляли нужду под себя, где-то всю дорогу плакали дети. Адриан разрывался, пытаясь позаботиться как о Тшилабе, так и о Баро с Тамарой, но это было сложно, почти невозможно. Для Тшилабы ему удалось сделать небольшую щель в креплении вагонных дверей, куда задувал свежий ветер, и старая женщина регулярно к ней припадала, стараясь испить свежего воздуха. Баро держался стойко, хотя и ему не хватало воздуха. Тамару спасти не удалось, она не доехала, и когда поезд прибыл на место своего назначения, её тело выкинули возле путей, мараться перетаскивая и раздевая старуху немцы не захотели, за них это сделали другие увидев цыганское золото на руках и ушах. Адриан, конечно, не спустил этого им с рук, воздав за каждый грамм, будущими слезами, но для Тамары это было уже не важно.

Освенцим. Тысяча девятьсот сороковой год, двадцать седьмое апреля – распоряжение рейх фюрера СС Гиммлера о создании концлагеря в окрестности польского города Освенцим (Аушвиц).

Тысяча девятьсот сороковой год, двадцатое мая – закладка лагеря по приказу Гиммлера на базе казарм польской армии. Первые узники появились в Освенциме четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорокового года из тюрьмы в Тарнуве, но перед этим из Заксенхаузена доставили тридцать немецких узников, которые были уголовниками. Первым начальником лагеря стал Рудольф Хёсс. Тысяча девятьсот сорок первый год, июль – в Аушвиц были доставлены и уничтожены первые советские военнопленные из числа политработников и командиров Красной Армии.

Тысяча девятьсот сорок первый год, август – рейх фюрер СС Гиммлер приказывает коменданту Рудольфу Хёссу подготовить лагерь для массового уничтожения европейских евреев и разработать соответствующие методы умерщвления.

Вонючих грязных потерянных, теперь уже для всех людей, гнали к воротам. «Arbeit macht frei» что в переводе означает «Труд делает свободным», – гласила надпись при входе, создавая при этом тщетную надежду у каждого узника. На пути к фильтрационному пункту они увидели, как в траншее горят человеческие тела, в вперемешку с крупными берёзовыми поленьями[59 - НЕИЗВЕСТНЫЙ ОСВЕНЦИМ: О ЧЕМ УЗНИКИ ЛАГЕРЯ СМЕРТИ МОЛЧАЛИ 70 ЛЕТ\TVZVEZDA.RU]. От этого места шла такая безысходность, боль и отчаяние, что Тшилаба расплакалась, она рыдала навзрыд, упираясь рукой в сетчатую ограду коридора ведущего узников дальше. -Вы не люди! Не люди! – кричали в её голове души умерших здесь людей. Её заливала их боль их предсмертные муки. Адриан вмешался, сделав усилие, он закрыл её канал с тонким миром, который ещё остался у когда-то сильной шувани, словно отключил звук, после чего стал её успокаивать насколько это позволяла обстановка, выравнивая дыхание и замедляя пульс.

Возле одного из длинных безликих зданий их остановили и раздели догола, обнажённые люди прикрывая себя испуганно смотрели на охранников и остервенело лающих собак, что рвались с поводков. Потом их отвели в душевую, где лился сначала кипяток, потом ледяная вода, снова кипяток, – немцы это называли селекцией. Затем на стенах замигали лампочки, пол под ними начал медленно раздвигаться, и они увидели, что стоят на печи. В другом помещении, было огромное количество полок как в бане, заперев там людей, немцы пустили пар, люди стараясь подняться как можно выше падали вниз, но пар продолжал идти. Дальше был двор, Адриан усиленно заботящийся о Тшилабе, присматривал и за Баро тот стоял, чуть дальше и с трудом держался на ногах. Позже оставшимся в живых велели выбрать из кучи платьев, сшитых из лоскутов, себе одежду, и выдали гольцшуе – деревянные башмаки. Затем отвели снова в баню, где стоящим по колено в воде людям накалывали их номера, поверх написанных карандашом цифр. Выдав другую полосатую одежду, пахнущую плесенью и тленом, их погнали к баракам.

Только цыгане жили в бараках семьями, и после тысяча девятьсот сорок третьего года некоторые еврейские семьи, остальных разлучали, и зачастую навсегда. Тшилаба попала в обычный барак, Адриан, конечно, потом перевёл её в цыганский барак, когда там освободилось место. Чёрствость и жестокость словосочетания «освободилось место», соответствовало жизни в лагере смерти, многие моральные устои отжив своё умирали, уступая место устоям «выжить любой ценной».

В обычных бараках, не гласными хозяйками, блоковыми были полячки, отличавшиеся особой жестокостью, но Тшилабу это почти не волновало, она замкнулась в себе, сжалась в кокон беззащитной отстранённости. Многие люди оказавшись перед угрозой собственной смерти перестают быть людьми, а некоторые даже становиться жадными до мяса человеческих нервов псами, таких Адриан быстро отвадил, перевернув их зло против них самих, он создал вокруг Тшилабы оазис покоя перенаправив человеческую желчь, в сторону бесчеловечности этого места. Позаботился он и о матрасе, на котором спали узники, на одном матрасе спало по четыре человека, немцы называли такое расположение валетом по парно, оказавшиеся в лагере французы дали такому способу более гастрономическое название спать сардинами, но со стороны Тшилабы солома в матрасе всегда бы ла мягче.

Каждый день начинался с проверки, которая назвалась апель и проходила на апельплац, потом узникам давали сладкий чай и отправляли на работы, которые длились с шести утра до шести вечера. Работы были разными начиная с бомбокомандо – команда узников, которая откапывала бомбы, они погибали каждый день, и их останки даже не пытались собрать, борделя или пуфа, где принудительной проституцией занималось около двухсот узниц, самых разных национальностей были среди них и пуф-мамы – профессиональные проститутки, кибелькоманда занималась развозом кибеля бочки с баландой, небесная команда подбирала трупы и везла их на мор-экспрессе тележке для перевозки трупов в крематорий, также узников возили на каторжные работы за пределы лагеря, Тшилаба оказалась в числе людей, которые работали в канаде[60 - Канада – склад с вещами узников.], разбирая и сортируя вещи узников. Дни за днями уходили в бесконечность Баро с которым периодически виделась Тшилаба, молчаливый и хмурый, он держался стойко хотя приклады и палки, часто гуляли по его спине, но, когда их глаза встречались они выражали друг другу всё тепло, сострадание и нежность, что ещё сохранилась в их сердцах, душах и памяти о прошлом. Известие о том, что Баро попал к Йозефу Менгеле[61 - Йозеф Менгеле – немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря Освенцим во время Второй мировой войны. Менгеле лично занимался отбором узников, прибывающих в лагерь, проводя эксперименты над заключёнными. Его жертвами стали десятки тысяч человек. После войны Менгеле бежал из Германии в Латинскую Америку, опасаясь преследований. Попытки найти его и предать суду не увенчались успехом. По утверждениям ветеранов «Моссада» Рафи Эйтана и Алекса Меллера, они выследили Менгеле в Буэнос-Айресе во время проведения операции по похищению Адольфа Эйхмана, но захватывать его одновременно с Эйхманом или сразу после этой операции было слишком рискованным. Адольф Эйхман – немецкий офицер, сотрудник гестапо, непосредственно ответственный за массовое уничтожение евреев. Заведовал отделом гестапо, отвечавшим за «окончательное решение еврейского вопроса».] «Ангелу смерти», едва не убило её, сердце стучало с такой болью и невосполнимостью утраты, что она чуть не задохнулась от горя. Адриан присматривал за Баро как мог, но он был не всесилен, единственное, что он успел напоследок это послал старику лёгкую и быструю смерть, чем и успокоил Тшилабу, сказав: – Он ушёл легко, легко, легко…

Она ещё долго плакала, вспоминая его лицо и ту последнюю связь с домом и родным табором, которое оно олицетворяло. Забота о бывшей шувани стало единственной целью Адриана, научившись материализовывать некоторые предметы, он стал часто подкладывать ей маленькие сочные зелёные яблочки, она, улыбаясь уголками губ всегда говорила ему спасибо, иногда вслух иногда мысленно, и эти спасибо, стали самыми дорогими для Адриана словами. Несмотря на не человеческие условия жизни в лагере, там все же встречалась любовь, любовь за колючей проволокой, бескорыстная любовь, и выражалась она не цветами как на воле, а кубиками маргарина. В обычный рацион заключённых входил маргарин, и это лакомство – кусок хлеба с маргарином, контрабандой мужчины, несли женщинам, чтобы добиться их расположения. Тшилаба тоже получила такой символ «бескорыстной любви» от одного старого цыгана, который узнал её, когда спустя четыре месяца, она оказалась в цыганских бараках. Он был истощён страданием, такое можно увидеть у раненой собаки или больной лошади. Подойдя к ней в бараке, он сел рядом, она вспомнила его, свою старую любовь тех далёких времён, когда были живы её родители, а мир не казался таким грубым и мрачным.

–Драгомир[62 - Драгомир – дорогой, драгоценный.]? – спросила она, дотронувшись до его лица.

–Да, – ответил он, протягивая ей угощение. Она заплакала.

–Можно я тебя поцелую? – спросил он.

Она кивнула, успев заметить, как тени улыбок мелькнули на лицах, окружающих их ромал. На следующий день старый цыган не проснулся и по бараку прошёл её мучительный сдавленный стон невыплаканных слёз, а съеденный хлеб ещё долго жил в ней тёплой свечой воспоминаний. Чтобы как-то спасти желание жить у Тшилабы, Адриан стал тщательнее заботится о её сне, делая его каждый раз более ярким и бодрящим, воспевающим жизнь, надежду на лучшее. Когда ему удалось узнать, что их родной табор добрался до Сардинии и теперь цыгане живут там, он, обрадовавшись, послал Тшилабе этот сон, самый лучший, яркий, счастливый солнечный сон, который она видела за последние месяцы. Сон, где было много радости, еды и моря, и где у цыган появились дома и даже собственные лодки, правда пока только две, но это были их лодки, на которых они выходили в море за свежей рыбой и крабами. Проснувшись цыганка впервые улыбнулась, рядом не проснулись несколько человек, но она улыбалась, стоя на селекции, которую дважды в месяц устраивали нацисты, с голой обвисшей грудью и худыми выпирающими рёбрами она улыбалась, когда осматривающие их нацисты остановились возле неё и сочли её выжившей из ума, она улыбнувшись спросила, когда можно пойти на работу. Ей ответили, что скоро и это спасло ей жизнь, рты, не несущие никакой пользы по разумению немцев, отправлялись в газовые камеры и крематорий. Адриан неустанно заботящийся о шувани, проникал в её мир и душу, и то, что ему там открылось, лишило его присутствия надежды. Тшилаба знала обо всём ещё задолго до их встречи, она знала о своей судьбе, знал о ней и Миро. Адриан вспомнил его взгляд, когда Тшилаба передала силу шувани Лейле, этот лишённый удивления взгляд, на который он тогда не обратил внимания, объяснялось теперь и предложение Миро пойти с ними. – «Ведь он знал», – понял наконец Адриан. «Он знал всё с самого начала, и видя меня сидевшего день за днём у могилы матери, сделал вполне правильные выводы. Он хотел защитить свою хозяйку, к которой привязался».

–«Говорю, что было, что будет, что происходит сейчас, – улыбнулся старик. Служу, своей хозяйке, она хорошая, понимает нас духов», – Адриан отчётливо вспомнил эти слова. «Как дух не способный на защиту, может защитить? Никак. Только найти духа, который также как он будет любить его хозяйку и когда придёт время позаботиться о ней. О как же я был слеп!» – закричал Адриан коря себя, за свою глупость и не внимательность. «Этот урок я усвою!» – подумал он, и посмотрев на спящую Тшилабу окружённую трагической магией очарования, улыбнулся грустной вымученной улыбкой. «Как защитить того, кто не желает жить и всё для себя уже решил? Сдаться? Нет, я буду с ней до последнего, это мой долг. Ни смотря на то, что она там решила».

Сон Тшилабы. Жирная, чёрная итальянская земля, вобравшая в себя ароматы оливок и винограда, податливо обнимала её босые ноги, сверху сквозь зелень сада шло, одаривая её теплом и заботой родной земли солнце. Я уже умерла и пришла с ними проститься? Или это всё был сон? Долгий кошмарный сон. Ну пусть будет так, – разговаривая сама с собой, она не заметила, как к ней подошёл Баро, с ведром винограда.

–Сладкий, – сказал он и поставив ведро протянул ей не большую веточку. Тэхас[63 - Тэхас – кушай, кушать (цыганск.).].

–Гожо[64 - Гожо – красивый (цыганск.).], – ответила она, отщипнув несколько ягод. И в вправду сладкий! Она обняла его крепко, по-настоящему, как она уже давно ни с кем не обнималась. И тут ей подумалось о черте, пределе понимания и познания человеческого горя, которую она уже преодолела и теперь в безопасности. Её век кончился, теперь всё покой. Баро также обняв её отстранился.

–Там ещё много винограда. «Надо собрать», —серьёзно сказал он. А то Тамара одна не справиться.

–Де васт[65 - Де васт – дай руку (цыганск.).].

–Ту миро миленько, лачо[66 - Ту миро миленько, лачо – Ты мой миленький, хороший (цыганск.).]. Конечно, пойдём. И Тамара здесь?! Как хорошо! – воскликнула Тшилаба обрадовавшись. И они под руку, с ведром винограда прошли дальше по тропинке сквозь обильную зелень сада, там чуть дальше усталая, но счастливая работала Тамара.

–Виноград такой сладкий, – сказала она, когда они подошли ближе. Баро ты угостил Тшилабу виноградом?

–Конечно, – ответил он. Женщины обнялись, осматривая друг друга. Лицо Тшилабы стало мокрым от слёз, Тамара ласково гладила её по голове, спине: – Ну ничего, ничего. У нас ты скоро поправишься! Загоришь, – пошутила она и Тшилаба засмеялась, прижавшись к сестре.

–Пойдём с нами! – сказал как всегда серьёзный Баро.

–И в правду пойдём! – поддержала его Тамара. Что тебе здесь делать?

Взяв ведра с виноградом, они пошли по тропинке сквозь виноградные рощи босые, счастливые они ступали на тёплую, нагретую землю и улыбались, везде было солнце, жужжали кропотливые пчёлы, собирая нектар с виноградной лозы, что гроздьями свисала над их головами.

–ПРОСНИСЬ! – громко, резко, кто-то закричал ей в ухо так, что она подпрыгнула на месте и проснувшись села на своём соломенном матрасе. Сердцебиение галопом секунд стучало у неё в груди. «Кто кричал? Адриан? Но он никогда не позволил бы себе такого?» – вопросы копошились в её голове, сон сняло как рукой. «Этот крик – дурной знак! А вот сон? Они позвали меня, наверное, это всё, время пришло» – подумала она и от этой мысли ей стало легче. «Я прошла свой путь, будем надеяться достойно, а если и делала кому зло, то по справедливости, не ради забавы».

На апельплац дул холодный, пронзительный, колючий, злой ветер, она стояла на плановой селекции, уже привычно сняв с себя одежду. Снова была осень, прошёл год её жизни в лагере. Проходивший вдоль рядов нацист, пристально изучал людей и в некоторых тыкал пальцем, что-то при этом говоря, людей сразу уводили. Вскоре он остановился возле неё, она в отличие от других, не боялась, её не смогли сломать, и она посмотрела в его лицо, также внимательно как он в её. Острый кадык, жёсткие скулы, длинный нос, глубокие, холодные, полные рационализма серые глаза, – он напомнил ей охотничью собаку из тех, что французы используют для охоты, кажется, азавак, так она называется.

–Её, – сказал немец. Невнятный звук похожий на вздох облегчения, вылетел из её груди и большое, тёплое облако её духа защитника вылетело из-за её спины в сторону немца.

Адриан закричал и вылетев вперёд, стал на наносить удар за ударом своей заточкой в тело немца, он бил и бил, меняя руки, с разных позиций, бил с остервенением, он никогда и никого так не убивал, как этого немца. Нацист, пошатнулся, закашлялся, достав платок, вытер губы и увидев кровь испугался, испугался смерти, чьей слугой он был, и которую до дрожи в коленях боялся сам. Чувствуя, что его лёгкие наполняются, чем-то тёплым, он снова закашлял, оперся о стену. –«Неужели я чем-то заразился от этих йекке[67 - Йекке – немецкий еврей, ругательное выражение.]?» – подумал он и покосившись упал, к нему уже бежали другие офицеры, но сути это не меняло, выбранных людей уже вели в крематорий.

Лошадиная работа кончилась, рядом шли мусульмане[68 - Мусульманин – узник в крайней степени физического истощения.] бледные исхудалые мужчины, лысые женщины, их лица уже ничего не выражали, обтянутые скулы, лихорадочные глаза – «живой пепел» Освенцима.

–Все мы смертны, но не все мы люди, – сказала она надзирателю, стоящему возле дверей в крематорий. Он понял смысл её слов, и скорее удивился как кто-то из этого сброда посмел ему что-то сказать, чем задумался о значении этих слов. Повернув голову Тшилаба, увидела женщину со свёртком грязной бумаги в руках губы женщины беззвучно шевелились, видимо она хотела спеть ребёнку на прощание колыбельную, но не могла. Адриан был в ярости убийство нациста нисколько не помогло ему, он вернулся к Тшилабе, чтобы быть с ней до конца.

–Хочешь, я помогу тебе уйти быстро? – спросил он, голосом в её голове.

–Нет, – ответила она. Тут не много осталось, я хочу пройти до конца. Спасибо тебе. Если хочешь помочь, помоги ей, – добавила она, имея в виду женщину с ребёнком.

–Хорошо, – ответил он.

Женщина к тому времени уже с силой прижала к себе новорождённого, надеясь, что он умрёт до того, как вспыхнет пламя. Адриан помог ей. За ними закрыли дверь.

Ужас наполнил комнату, в которую их привели противостояние обыденного и мистического закончилось, Адриан обнял её, поместив внутрь себя, рассчитывая поглощать, пламя до того, как оно достигнет её, столько сколько сможет. Огонь вспыхнул, крики людей наполнили всё вокруг, он, обняв её так крепко, как только мог поедал пламя, с жадностью и ненасытностью зверя, спасающего своих. Нестерпимый жар был везде и даже внутри него, а значит и внутри неё. Когда всё кончилось, он понял, что обнимает кучку пепла, дым, уходящий сквозь трубу дымохода, уносил души людей в лучший мир, они были свободны, Адриан видел их, но искал только одну. Она была уже в небе над лагерем, когда их глаза встретились, она ждала его, и они впервые смотрели друг на друга на равных, теперь они оба были мертвы.